драбблы

Джомолунгма говорил ей, что они – дети воздуха и земли, вата-каппхи, что спят, как камни, думают запахами, а телом прохладны и белы. Она возражала, говорила, что они принадлежат элементу шуй, их число - единица, цвет - черный, а измерение - смерть. - Ты пользовалась голонетом, - говорил Джомолунгма, - это не считается. Двигаются они медленно, продолжала она, а крепость их в костях и почках; воде они подчиняются каждым своим движением, вода, не зная формы, стремится заполнить все низины и выемки: течет у них из носа аллергическими сопельками по миндуарской весне и течет и из их глаз, когда на почту приходит очередное письмо с темой «недостаточно хороши, чтобы съебать с этого куска камня в светлое будущее». - А вот это уже жестоко, - обижался Джоми. После таких писем родители Шепард говорили ей не расстраиваться и снизить планку, выбрать другой способ убежать с планеты, а может быть даже и остаться. Ведь здесь синее небо и хорошая земля, а синее небо, хорошая земля да честная работа – это, как говорили ее родители, все, что человеку от жизни и нужно. Они знали точно, в их крови тысячелетиями оседала честная работа, разлагающиеся трупы и рисовые поля, оседали и перерождались низким ростом, простым лицом и душными снами: каждую ночь ей снилось, что она стоит по колено в воде, а пиявки облепляют тело. Лицом же, простым и старым, как само время, Шепард поворачивалась к родителям в ответ на робкие увещевания и смотрела так, что хотелось лечь и умереть. После таких писем она брала своего приятеля Джомолунгму и ехала с ним к морю, чтобы курить траву, лежать на песке и друг друге: Джоми прилипал пиявкой из кошмаров, накрывал ее своим зубастым ртом и целовал часами. В свое время Шепард в попытках избавиться от его горьких слюней мужественно и бездумно взбиралась на Джомолунгму, взбиралась и взбиралась, пока однажды не пришла к выводу, что пятиминутное стояние на вершине мира не стоит затраченных усилий. Поэтому они просто лежали, курили, или целовались, или ехали в космопорт, куда приземлялись новоиспеченные колонисты, с лицами полными скорее усталости и кусочков выблеванного завтрака, нежели какой-то надежды. Это, правда, не мешало Шепард с Джоми хихикать и показывать пальцами, сверкая белыми, не сточенными еще зубами: они-то были опытными и учеными, знали, чем эти истории начинаются, и чем обычно кончаются. - Алкоголизмом, - говорил Джоми очередному развесившему уши колонисту, которого они за бесценок брали с собой в качестве попутчика. За бесценок Джоми покупал какого-то растительного говна, которое сушил и скуривал, отчего ходил словно в тумане и постоянно застенчиво улыбался. - А иногда и поножовщиной, - скупо добавляла Шепард, правя машиной, которую собрала преимущественно из вещей мертвецов, - поножовщина – это самое крутое, что здесь случается. Так они и ехали: Джоми со своей дурманной мягкой улыбкой, Шепард с лицом тысячелетним и страшным, да их безымянный попутчик, которого и голубое небо больше не радовало. - Хотите мне что-то рассказать? – спросил ее психотерапевт. Шепард пожала плечами. « …слушай, слушай, слушай, - хотелось сказать ей ему, - слушай меня, я скажу тебе то, что никому не говорила, то, что уже похоронила, то, что лежит и гниет, и не делает ни боли, ни зла; слушай меня, Джоми хотел лишнюю строчку в свое дело и говорил, давай займемся чем-то полезным, а я думала, что полезное значит изо дня в день, изо дня в день, вся моя жизнь была изо дня в день, проснулся с вместе со всем блоком, уснул вместе со всем блоком изо дня в день, соседи ходят под тобой, соседи ходят над тобой, соседи, как пауки в банке, я сказала Джоми, давай подпишемся помощниками на эвакуацию, там всего-то раз в полгода надо приехать и написать свое имя в отчете, да выслушать инструкцию, а потом мы свободны для всех других дел, которые изо дня в день, ты даже можешь не слушать, ну какая в этой дыре эвакуация, а Джоми сказал, ну окей, это тоже неплохо… … а потом мы на эвакуации, и все серьезно, и все бегут, а ты такая, встаньте в ряд, граждане, и все меня слушают, почему все меня слушают, я не знаю; Джоми говорит, боже, откуда ты знаешь что делать, а потом вдруг выбежал мужик - вот кого надо было назвать Джомолунгмой - он головой доставал неба, а руки у него были женские, я до сих пор помню его руки, они были такие маленькие и аккуратные, все такие единственные в своем роде на белом свете; этот мужик выбежал и рвался без очереди и все вдруг застыли, а я поняла, что либо что-то делать, либо все пойдет прахом, и выпустила в него разряд тока, напряжения там было тысяч в шесть киловатт, и запахало жареным, хахаха, в прямом смысле запахло; я схватила мужика за ворот и оттащила его к доктору, а потом прилетели батарианцы и всех перестреляли, а я жива, а тот мужик мертв и Джоми тоже мертв, а у меня все хорошо, я вытянула золотой билет, бедный Джонни, он мне вчера снился, слушай меня… … он лежал на мне, у него не было нижней половины лица, он хрипел и обливал меня своей кровью, плевал мне ей в лицо и что-то пытался сказать, но у него не было челюсти, как говорить без челюсти, я не знаю, как говорить без челюсти, а потому он все плевал и плевал мне кровью в глаза, а когда я проснулась и нырнула рукой в трусики, там все было мокро и скользко, потому что он дитя воды, и я дитя воды, что мы можем породить кроме воды, наше измерение смерть, а число единица, бедный Джоми, он умер в одиночестве… … когда все накрылось, я взяла Джоми и мы побежали в жилые отсеки, кому нужны жилые отсеки, все или в космопорте или на складах; мы выбежали в коридор и увидели его, а я увидела направленное мне в лицо дуло и схватила Джоми так, словно он был моим щитом, потому что это было правильно, а батарианец пустил пулю ему в лицо и все окрасилось кровью, я ничего не видела, только кинула в него Джоми, а потом поджарила эту тварь; а Джоми был все еще жив, представляешь, этот пиздоглазый мудила стрелял в упор и все равно не попал, только челюсть разворотил, я убила эту тварь и поняла, что у меня на руках живой Джоми, но просто отвернулась и побежала, господи, он бы все равно сдох секунд через двадцать, а у меня все глаза в его кровище, и лицо истыкано осколками его костей, они ото лба и до шеи и даже как-то в мозг попали, и я убежала, чувствуя только, как кровь заливает глаза; я встретила его родителей недавно и сказала, что Джоми навсегда останется со мной, господи, как это смешно, ведь и правда останется, ведь его теперь хрен вытащишь из моих мозгов, и я это сказала его родителям, в смысле, что останется, а не что смешно, и начала смеяться и смеяться, и смеяться, и смеяться, а потом хлопнулась в обморок, потому что так смеялась, что не могла дышать…» Вместо всего этого Шепард сказала: - Я думаю, нам надо сменить лекарства. На выходе ее встретил благообразный седой мужчина в штатском, отдал ей честь и представился. Мужчину звали Дереком Уитмором. - Вы отец лейтенанта Эдвина Уитмора? Мужчина кивнул. Того самого Эдвина, который предложил нам всем сдаться батарианцам, чуть не сказала было Шепард. Того самого Эдвина, которого она избила в кровавое мясо. Того самого Эдвина, которого она отправила на смерть. - Мои соболезнования, - сказала Шепард. Лицо ее оставалось бездвижным и равнодушным. - Я хотел вас поблагодарить. Шепард понятия не имела, за что, но кивнула. - Я просто делала свою работу. Он делал свою работу, - сказала она. Дерек Уитмор грустно на нее смотрел. - Мне нужно идти, - сказала она. - Хотите выпить? Шепард замялась. Почему-то Дерек Уитмор напоминал ей ее родителей с их мягкими лицами и грустными глазами, бесследно исчезнувших и никем не оплакиваемых. То, что Шепард никому не рассказывала: она никогда их не искала. Дерек Уитмор ушел в запас в чине полковника после сорока лет службы. Он закончил факультет энергетики военного инженерно-технического университета в Монреале и большую часть жизнь провел в уютном кабинете на Земле, отправляя семью в отпуск по три раза в год. Он ни разу не убивал. - Я был так рад, что сын решил пойти по моим стопам, - сказал он, когда они сидели в баре. Шепард молча напивалась. Наверное, надо было сказать, что его сын умер, как герой, а Родина его не забудет, но это было бы ложью: Эдвин умер, как идиот, во время перезагрузки системы и ей пришлось бежать переделывать его работу. Вместе с ним она проходила курсы повышения квалификации, вместе с ним она сложила во флоте, у них была одна и та же специальность. В конце концов, на протяжении пяти часов она сидела рядом с его воняющим кебабом трупом, а теперь не могла вспомнить даже лица Эдвина Уитмора. Что уж тут говорить о Родине. - Вы все сделали правильно, - сказал ей Дерек Уитмор. - Я знаю, - ответила Шепард. Встала и расплатилась за выпивку. - Мне действительно нужно идти.