***
Тому, что от Инфинита перестаёт вонять грязью и мертвечиной, радуешься, кажется, только ты один. Он не мешает тебе его отмывать, местами даже сам берёт в руки щётку, чтобы совсем беспомощным не выглядеть, но никаких эмоций по этому поводу не проявляет. Ему будто плевать на всё, что теперь с ним происходит. — Они не рассказали тебе. Ты настолько сильно проникаешься его апатичностью, что не сразу понимаешь, откуда звучат слова. Но это действительно говорит Инфинит, когда ты уже третий или четвёртый раз намыливаешь его голову и пытаешься когтями, при содействии шампуня, расчесать колтуны в его волосах. Шумит душ, шуршит целлофановый пакет, которым ты обернул, укрывая от воды, гипс, и тихо-тихо хрустит пена, наконец нормально, в большом количестве собравшаяся на прядях, постепенно светлеющих до чистого белого цвета. В ванной сейчас много звуков, и неудивительно, что поначалу ты теряешься, неуверенный, а не послышалось ли тебе вообще. Но потом Инфинит продолжает: — Не рассказали, почему так внезапно вышвырнули меня из вашего госпиталя. Вы не можете увидеть лица друг друга — наверно, именно поэтому Инфинит решился заговорить — но ты всё равно вопросительно склоняешь голову набок. — Почему? Он, кажется, сомневается, стоит ли ему продолжать. Тебе хватает терпения, чтобы его не торопить. Тем более, пока есть, чем заняться — узелки спутавшихся волос с трудом поддаются попыткам их распутать. Обрезать испорченные бродяжничеством волосы было бы намного легче, но ты лёгких путей не ищешь. — Когда от него потребовали объяснений, он сказал, что хотел убить меня, — Инфинит произносит это так тихо и непонятно, что недоумения в тебе становится только больше. — Кто? — переспрашиваешь ты и даже останавливаешь подачу воды, чтобы в этот раз точно расслышать ответ. — Морф, которого Соник… нашёл рядом со мной несколько часов назад, — он отвечает почти сразу, но голос его уходит в подозрительную хрипотцу и плечи низко опускаются, показывая, что этот рассказ вызывает в нём отнюдь не удовольствие. Остановиться, однако, Инфинит уже не может и продолжает после паузы тяжёлой, но слишком короткой, чтобы ты успел что-то сказать: — Он не хотел убивать. Может… не сразу. Но он хотел от меня другого. Он хотел меня. Недоумевающе моргнув, ты замираешь. Руки остаются невесомо лежать на покрытой пеной голове, в ванной становится тихо — только капает на кафель со смесителя. Слишком громко в напряжённом молчании. Ты, наверно, должен что-то ответить на это. В нормальной ситуации можно было и пожалеть морфа, которого совсем недавно чуть не изнасиловали. В любой другой ситуации сочувствие было бы адекватной реакцией на такой рассказ. Но вы живёте в безумном мире, в безумное время, и поэтому, когда пауза затягивается, ты просто включаешь воду и начинаешь смывать пену с собственных рук и чужой головы.***
После маленького признания Инфинит ничего больше не говорит. Ты его ни о чём не спрашиваешь, только подсушиваешь шерсть феном и устраиваешь ему спальное место в собственной кровати. Что у него сейчас в голове творится, тебе неизвестно, поэтому приходится хотя бы сегодня перестраховываться и отдавать ему единственную в квартире комнату, которую можно запереть на ключ. И не важно, что в свете ранее рассказанного об этом подумает сам Инфинит. Ты, в конце концов, ложишься спать не рядом с ним, а на диване в гостиной. Сразу после того, как уверяешься, что шакал уснул, и прибираешь грязь, которую вы невольно развели в ванной. Вечер оказывается неожиданно изматывающим. Усталость, физическая и моральная, придавливает тебя к месту, как только голова касается подушки. Но уснуть ты ещё долго не можешь и маленькую вечность лежишь, скованный усталостью, но неспособный закрыть глаза. Лежишь и прислушиваешься к тишине в запертой спальне. Ты не замечаешь, когда и как проваливаешься в сон. Утро наступает внезапно и неожиданно скоро. Как ни странно, прошлый вечер ты помнишь хорошо с самых первых мгновений бодрствования. Будто твой разум не отключался во время сна. Или, скорее, отключившийся на определённой мысли, с этой же мыслью и проснулся. Несколько первых мгновений, проснувшись, ты бездумно смотришь в потолок. Голову наполняют полуоформленные мысли, которые должны сложиться в планы на ближайшее время. Но ты не позволяешь им обрести чёткость сразу и наслаждаешься, всего пару минут, полным сумбуром в сознании. Потом чувство ответственности пересиливает желание сбежать от реальности, и приходится подниматься, чтобы проведать подопечного, умыться и приготовить завтрак. На двоих… это даже в мыслях звучит непривычно. Вдруг ты замечаешь щель между стеной и дверью в спальню. Эта картина означает, что кто-то ещё до твоего пробуждения успел вскрыть замок и освободить спавшего там шакала. Почему-то, тебе приходится объяснять это самому себе. И почему-то ты тормозишь, вместо того чтобы поднять тревогу и начать метаться в поисках Инфинита. Он при открытых дверях в четырёх стенах не отсиживается. Морфы, участвовавшие в войне планетарного масштаба не на стороне защитников, очевидно, не отличаются кротостью и послушанием. Несмотря ни на что, ты до сих пор не паникуешь. Устройство, которое висит на твоём плече, не издаёт никаких звуков. Но, когда ты сдвигаешь его ближе к локтю и заглядываешь в бесцветный экранчик, оно показывает, как и было обещано, расстояние между тобой и Инфинитом. Всего пара сотен метров, и цифра не увеличивается с течением времени, хотя ты и ждёшь для уверенности бесценные две минуты. Проходишься по квартире и видишь — ближе к входной двери дистанция сокращается. И коляски на пороге нет. Значит, он во дворе дома. Ты даже не переодеваешься, только лапы в ботинки суёшь и выходишь на улицу в одной пижаме. Ранним утром ещё прохладно и сыро, но сейчас не сезон холодов, чтобы от лёгкого морозца не могла помочь родная шерсть. На всякий случай ты берёшь с собой куртку. Не для себя.***
Инфинит действительно не пытается сбежать. По крайней мере дальше, чем уже это сделал. Он сидит посреди детской площадки, недавно построенной и ещё полнящейся запахом едва подсохшей краски. Кутается в простыню, которую стянул с твоей кровати, и, как это ни странно, тычется носом в небо. Сегодня пасмурно, и пялиться наверх можно столько, сколько захочется. Скоро, наверно, пойдёт дождь. Ты, когда подходишь, первым делом набрасываешь сверху простыни куртку. У Инфинита волосы до сих пор влажные и шерсть сырая. Должно быть холодно. И велик шанс простыть и так глупо помереть раньше времени. — Ни слова мне даже не скажешь? — он спрашивает, когда понимает, что первым ты не заговоришь. — А смысл? Вместо того, чтобы отчитывать его непонятно за что, ты берёшься за ручки коляски и осторожно сдвигаешь её с места. Вам ещё нужно позавтракать. И скоро придёт посыльный из штаба, который должен принести необходимые Инфиниту вещи, лекарства и документы с инструкциями по уходу. Перед входом в подъезд ты притормаживаешь, оставляя шакалу последний шанс взглянуть на небо, и спрашиваешь без особого интереса: — Почему ты не попытался скрыться? Он действительно смотрит на облака столько, сколько ему позволяют, и в ответ хмыкает бесцветно: — А смысл? В этом нет ничего смешного, но ты всё-таки мимолётно скалишь клыки.***
Вопреки ожиданиям к тебе приходит не кто-то из знакомых, а морф, с которым ты едва ли нормально общался в прошлом. Даже его имя в голове не всплывает при взгляде на лицо, не вызывающее никаких воспоминаний или хотя бы ассоциаций. Щенок как щенок, тёмный, непримечательный и едва ли чем-то отличающийся от других неизвестных тебе псовых. Он любопытно осматривается, когда ты пускаешь его на порог. Будто ищет что-то взглядом. Даже принюхивается и настороженно уши к голове прижимает. Очевидно, что ищет. Точнее кого. — А где… он? — неуверенно, но пёс решается спросить, когда не замечает ничего необычного. Ты поправляешь компактно сложенную коляску, чтобы не упала случайно на гостя, и без особого пиетета киваешь в сторону вновь закрытой спальни. В этот раз не запертой, хотя замок Инфинит, когда выбирался наружу, на удивление не повредил. — И что, так просто? Даже никакой силовой клетки не поставили? — морф звучит разочаровано и недоверчиво, смотрит на тебя одновременно со страхом и вроде как уважением. Но больше со страхом. То ли идиотом считает, то ли благородным самоубийцей. — Так просто, — ты терпеливо киваешь, мысленно примеряя тюремное заключение на шакала, который сейчас валяется в твоей кровати и почти ничего не соображает от боли. На улице Инфинит ещё терпел, но в доме растревоженный перелом дал о себе знать в полной мере. А у тебя, как ни странно, нет достаточно сильных обезболивающих. — А если сбежит? — Куда он на одной лапе сбежит? — и выдержки даже хватает на дружелюбно-снисходительную улыбку. — А сбежит, так поймаю. Ты выразительно постукиваешь коготком по корпусу отслеживающего устройства. У тебя всё под контролем, и никакой жуткий злодей из-под присмотра не вырвется, чтобы, конечно же, вершить новое зло и разрушения… Это должно успокоить мелкого паникёра. — Можно было бы эту лапу отпилить, — вопреки ожиданиям, вдруг мрачно выдаёт тот и стискивает в руке лямки пакета с лекарствами. — Она всё равно ему не нужна. А раз уж мы тратим на него ресурсы и не даём подохнуть, то можно хотя бы обезопасить… Тебе приходится останавливать этот поток речи, быстро — раньше, чем щенок заведётся до открытой агрессии. Ты кладёшь руку ему на плечо и крепко сжимаешь пальцы, чтобы встряхнуть и заставить пацана очнуться. — Мы не изверги. И не живодёры. Мы не должны опускаться до уровня наших врагов. Тем более бывших. Слова смешные. Что-то почти патетическое, на уровне клишированных речей о моральном превосходстве добра над злом. Но это срабатывает на неокрепшем разумом мальчишке. Он затыкается и весь стыдливо сжимается, будто ты сейчас будешь его отчитывать. За проказу какую-нибудь, мало соответствующую желанию сделать живое существо калекой. Горько-смешливый оскал едва не возникает на твоём лице. Есть дети, которые даже после войны остаются детьми. — Что там тебя попросили принести? — спрашиваешь, когда пауза затягивается, становится уже неловкой, но не такой напряжённой, как прежде. Щенок оживляется и тут же впихивает тебе в руку помятый пакет с лекарствами. Кроме этого, у него с собой есть переноска на колёсиках, в которой лежат две не слишком крупные коробки, крепко перевязанные, чтобы в дороге не слишком сильно трясло. Приходится подождать ещё немного, прежде чем щенок справляется с узелками и вручает тебе поверх лекарств дополнительную ношу. — Это заготовки блюд на ближайшие две недели. Доктор Грин сказал, что ему придётся как минимум пару месяцев придерживаться строжайшей диеты, — он ответственно передаёт послание, которое, судя по всему, надиктовал врач в штабе. — Для начала вам дадут всё готовенькое, но, когда эти запасы кончатся, продукты покупать и готовить придётся уже тебе самому. С лекарствами разберёшься по инструкциям… Ты слушаешь внимательно и в то же время мысленно прикидываешь вес коробок, которые тебе приходится всё это время держать. Они подозрительно лёгкие, если вспоминать вес твоих же недавних продуктовых покупок. Те пакеты были заметно тяжелее, несмотря на то что ты затаривался всего на неделю вперёд (с пониманием, что что-то наверняка придётся ещё докупать). Последней поверх коробок щенок шлёпает толстую чёрную папку. Она хлопает прямо перед твоим носом, отчего ты удивлённо моргаешь и даже дёргаешь коротко головой, будто тебя по ушам хлопнули. Кажется, мальчишку твоя реакция смешит. — Тут всё есть: необходимые документы, рекомендации и требования по уходу… ну и первая выплата из опекунского пособия. Потом деньги будут приходить вместе с военной пенсией, — заканчивает он, уже полностью успокоившийся и даже повеселевший, и переводит дыхание. — Долго учил? — спрашиваешь ты из вежливости и чисто инстинктивного желания окончательно перекрыть неприятный момент каким-никаким дружелюбием. Щенок неловко усмехается и пожимает плечами: — С первого раза запомнил. И тебе даже не сложно его за это похвалить. Мальчишка просто расцветает от пары приятных слов и, когда вы задерживаете прощание, чтобы обсудить несколько новостей, больше не вспоминает о мрачных и жестоких вещах, касающихся вчерашних врагов. Ты просто не даёшь ему повода вновь зацепиться за эту тему. Он уходит из твоей квартиры оживившимся и воодушевлённым. Кажется, поверил, что командование не ошиблось, засунув чудовище в облике морфа под твой надзор. Повезло, что этот щенок по сути своей всё ещё ребёнок. Наивный и доверчивый. …сколько ему? Тринадцать?