***
Скотч с коробки приятнее всего разрывать когтями. В ящичке для столовых приборов лежит канцелярский нож, но ты вытаскиваешь и кладёшь его на стол лишь для вида. Пользоваться тем, что подарила тебе природа, приятнее. Даже если ты выпускаешь когти лишь для того, чтобы вскрыть пару сухих картонок. Внутри, как и ожидалось, оказывается неприлично пусто. Лежат несколько пластиковых упаковок с готовыми блюдами-перекусами, пара бутылок с напитками, пара непрозрачных пакетиков, содержимое которых на глаз определить не получается. Складывается такое впечатление, будто кто-то начинал собирать посылку ответственно, но в какой-то момент бросил это занятие. Поторопили? Или неизвестный морф нарочно пренебрёг своими обязанностями, когда узнал, кому должны облегчить жизнь эти продукты? Какова бы ни была причина, теперь чужая халатность грозит проблемами тебе. Придётся разбираться во всём, что касается питания подопечного, быстрее, чем хотелось бы. Хотя в твоей жизни и так никогда и ничто не оправдывало ожиданий. Ты даже привык к неожиданностям. И проблемам, которые следуют за ними нескончаемым валом. Звонкий стекольный треск раздаётся в тот момент, когда ты заканчиваешь компоновать жалкие остатки провизии так, чтобы этого, без серьёзного отклонения от шакальего плана диеты, хватило хотя бы на несколько суток. Порции, разложенные по пакетам с бирками-подписями, отправляются в холодильник, и только после этого ты идёшь смотреть, что в твоей спальне случилось за прошедшие двадцать минут. Кажется, кто-то разбил стакан....
Инфинит всё ещё не смотрит на тебя. Но на этот раз он отводит взгляд в сторону нарочито показательно, едва ли не обиженно. Боль уже отступила, поэтому он может гримасничать, как ему вздумается. И сидит насупившийся и очевидно не настроенный на диалог, пока ты заматываешь бинтами его окровавленные ладони. Пришлось споить ему двойную дозу обезболивающего, и только после этого у него перестали кипеть мозги от боли в сломанной ноге и местами стёсанных до мяса пальцах. Ты смотришь на тёмно-пепельные ладони, укрытые бинтовыми полуперчатками, но думаешь в это время о том, как будешь отмывать прикроватную тумбочку от крови. И чем можно перекрыть глубокие борозды на ней. Нужно будет ещё собрать оставшиеся в спальне осколки и вымыть полы, чтобы уж точно не напороться вдруг на острые стекляшки. Перевязка заканчивается. Ты оставляешь Инфинита в покое, собираешь окровавленные салфетки и относишь их в урну под кухонной раковиной. Замираешь возле неё, выбросив мусор, и привычным жестом сжимаешь переносицу. Это хотя бы немного унимает неприятный гул в голове. Становится легче. Совсем чуть-чуть. Но хотя бы желание расцарапать Инфиниту лицо утихает. Ты только мысленно материшься и прикусываешь внутреннюю сторону щеки. Тебе будто и без этого возни с едой и документами было мало, надо ещё к срочным делам уборку добавить! …на языке оседает лёгкий — в пару капель — привкус крови. Ты жмуришься крепко — до сжатых в кулаки ладоней, прижатых к голове ушей и задержанного на пару секунд дыхания. Выдыхаешь резко. Раздражение потихоньку начинает отпускать. Нужно не забыть выпить собственные таблетки....
Сначала ты убираешь бардак в собственной спальне. К счастью, в этом Инфинит тебе не мешает. Он тихо и незаметно лежит в постели, не привлекает к себе внимание, и его даже можно представить частью бездушного антуража, если захочется. Возможно, ему неловко, но ты стараешься об этом не думать хотя бы потому, что в этой квартире должен остаться хоть кто-то не сумасшедший. А ты не уверен, что сможешь сохранить здравый рассудок, если будешь размышлять над каждой выходкой бывшего врага. К счастью, на полу в спальне у тебя лежит практичный ламинат, потому что тёплых ковров для холодных зимних ночей ещё не завезли. Ты собираешь останки разбитого стекла без труда, и ни один из них, вопреки обычаю, не втыкается тебе в пятку. И с лакированного дерева свежая кровь отмывается относительно легко. Когда на тумбочке не остаётся розовых разводов, ты садишься прямо на пол возле кровати и роняешь тряпку в красновато-пыльную воду. В тазике пару мгновений тихо плещется, после чего в комнате воцаряется мирная, почти идеальная тишина. Только слышно разобщённое дыхание двух живых морфов. — Ты всегда своего добиваешься, да, Инфинит? — спрашиваешь ты насмешливо, когда тело немного расслабляется, успокаиваясь после внезапной физической активности. Инфинит не отвечает, но наверху вкрадчиво шелестит простынь и мягко шуршит одеяло. Он, наверно, поворачивается к тебе спиной. Ты даже голову не поднимаешь, чтобы это проверить. Роняешь её на мягкий край матраса и лениво ждёшь… непонятно чего. Нужно вставать, продолжать разбираться в дерьме, которое к тебе привалило вместе с умирающим шакалом. Но ты даёшь себе разрешение отдохнуть ещё пару минуточек. Потом дела и обязанности затянут — ты чувствуешь — до самого вечера. В тишине, на прохладном полу и с жёстким каркасом кровати за спиной, проходит не больше десятка минут. Перерыв, однако, заканчивается. Очень интересным образом — ты не то слышишь, не то чувствуешь подозрительное урчание чужого желудка. Точно. Вы же так и не позавтракали после утреннего происшествия. На кухне расклад меняется не слишком сильно. Инфинит, словно нашкодивший щенок, прячет от тебя глаза. Но к еде, которую ты предлагаешь ему, принюхивается заинтересованно. Тут же кривится: мало приятного в куче питательной безвкусной параши, на две трети состоящей из растительности. Ты не успеваешь спрятать усмешку и всё-таки ловишь на себе озлобленно-растерянный взгляд. Инфинит оживает на мгновение. Потом гнев в нём стихает, как гаснет на ветру сухая спичка, и шакал тянется к оставленным для него столовым приборам. Он с трудом держит в руке ложку. Травмированные пальцы, невзирая на действие лекарства, болят, из-за этого хватка у него выходит слабая и неловкая. Смотреть жалко. На то, как Инфинит пытается есть. Но ты и не смотришь — тебе ещё для себя самого обед нужно приготовить. Сейчас тратить много времени на это возможности нет, поэтому ты быстро нарезаешь себе пару бутербродов и, заварив чай, подсаживаешься за стол. Инфинит за это время и трети своей порции не осиливает. Зато обляпать всё вокруг себя успевает, и что-то тебе подсказывает, та часть еды, которую ты не видишь на его тарелке, находится где угодно, но не в желудке истощённого шакала. Думаешь ты недолго. Примерно столько, сколько требуется, чтобы понять — у тебя не получится спокойно поесть, пока рядом кто-то мучается, неспособный сделать то же самое. Казалось, это будет просто: отбери ложку, сядь поближе да накорми. Ты уже не раз занимался чем-то подобным, когда Сопротивлению требовались волонтёры. Приходилось помогать и маленьким детям, и немощным старикам, и товарищам, которые по тем или иным причинам не могли есть самостоятельно. Тебе действительно не сложно. Инфинит сдаётся сразу, как ты пересаживаешься почти вплотную к нему, и, несмотря на то что в глаза смотреть опасается, с рук ест спокойно. Морщится от отвращения, но ест.***
Вы понимаете, что что-то не так, не сразу. Далеко не сразу. Обед успешно подходит к концу, и ты, сверяясь с рецептами, раскладываешь лекарства, которые вам необходимо сейчас выпить: горсть таблеток Инфиниту и несколько тебе. Судя по тому, как кривится и без того кислое лицо шакала, он лечебной химией травиться не хочет, особенно после малоприятной трапезы. Но возразить у него не получается — не успевает до того, как живот скручивает спазмом и его резко выворачивает под стол. Ты теряешься буквально на пару мгновений. Этого хватает, чтобы Инфинит успел прилично наблевать на кухне. Потом мозг включается, и отвести шакала в ванную получается до того, как его складывает пополам новым приступом. Инфинита тошнит страшно, и в этот раз у тебя не получается остаться равнодушным до конца. Пальцы слабо дрожат, когда ты под малоприятные звуки из ванной набираешь номер Соника. Теперь уже наступает твоя очередь без приветствий требовать чего-то от него. Ты, правда, не то, чтобы хорошо запоминаешь этот короткий диалог, сводящийся к требованию «немедленно принести сюда доктора Грина». Кажется, Соник всё понимает по одному звучанию твоего голоса. Кажется, у тебя всё-таки немного сдают нервы. Потому что пока Инфинит обнимается с унитазом и страшными звуками жалуется ему на жизнь, ты, залипший за дверью, сползаешь по стенке вниз, неспособный удержаться на резко ослабевших ногах, и зарываешься пальцами в длинную на затылке шерсть. Очки, потревоженные, съезжают с носа чуть набок. Хочется пить. И оторвать кому-нибудь длинные, похожие на кроличьи, уши.