Я впервые за много недель выспалась. Мне снилась мама. Только ее лицо на этот раз не было искажено болью и страхом, а губы не застыли в чудовищном посмертном крике, от которого кровь стыла в жилах. Она выглядела счастливой и умиротворенной, распространяла вокруг себя привычную мне ауру чистоты и спокойствия. Всю ночь она укачивала меня на своих руках, словно маленького испуганного ребенка. И вся душевная боль таяла без следа в ее нежных объятиях.
Мне снова снилась авария, но моя мама поддерживала меня и была рядом. А я просто смотрела и отпускала, отпускала, отпускала каждую секунду свою боль и страх. Давала этой наполненной болью секунде взлететь и растворится в небесах, где ей и положено быть. Немного плакала. Даже немножко смеялась… пока на душе не осталась легкая грусть, приправленная теплом и нежностью. Мама… все, что она делала… все дышало любовью. Она была удивительной женщиной, мне такой никогда не стать. Я… просто не такая, как она. Но мама, может я все-таки смогу я стать немного добрее и храбрее, как и ты?
И я снова и снова ощущала ее присутствие, вдыхала его полной грудью… и была счастлива. «Спасибо, я такая счастливица по жизни. Удачливее кого бы то ни было. Ведь у меня была ты, мама. И есть.»
С кряхтением я встала с футона. В голове было непривычно ясно и спокойно, боль все еще осталась, чувствовались отголоски злости словно отдаленные раскаты грома, уносимые черной тучей вдаль. Но в целом… мне стало легче. Гораздо легче. Словно все это время я таскала на плечах слона. И за ночь он испарился, оставляя после себя легкую дымку.
Я подползла к стенке и прислонилась к ней спиной, лопатками ощущая приятную гладкость дерева. Очевидно, что благодаря рассказу Такемучи, проблему с аварией и моей психической нестабильностью можно считать если не решенной, то близкой к этому. Надо бы только спросить, почему он так долго мне о ней ничего не говорил. Но это подождет. В итоге важен лишь результат, тем более, я сильно сомневаюсь, что это было его решение. Фасянь? Наверняка. Но почему? Это испытание было слишком жестоким.
Итак, на первый план моего существования выползла проблема моего горячо «любимого» дедушки и золотого импульса, который так и не желал показываться на свет божий. Любая другая тень на его месте давно бы заявила о себе, но золотишко защищать меня не намеревалось. Нужна реальная угроза жизни? Не думаю, другие носители же активируют тень без применения радикальных методов, а вот со мной что-то не так. Или наоборот так? Я внезапно вспомнила свои глаза ночью. Мне говорили, что тень часто ощущается именно в глазах, неужели она проявилась в моем сне? И что же мне делать? Понятия не имею, для активации других теней особых заморочек вообще не нужно, особенно в условиях боя. Они сами, так сказать, просятся кому-нибудь навалять, манипулируя и паразитируя на страхах и комплексах носителя. Кроме самых гармоничных теней — зеленой, серебряной и золотой. Носителей зеленой тени в монастыре было навалом, была и парочка серебряных. Драться такие ребята могут ради развлечения, но быстро сдуваются, если видят, что причиняют боль другому. Частенько вообще боятся ударить. Мягкотелые? Нет, просто их природа другая. Зеленые — как раз те, кто обладают невероятным сочувствием по отношению к окружающим. Серебряные — обычно люди искусства, живущие будто в иных мирах, черпают из них вдохновение и одаривают им простых смертных. По природе добрые и мягкие, миротворцы прямо как дедушка Леша и мама. Этим теням противно насилие по своей сути.
А что я собственно знаю о золотых? Почти ничего. Я видела несколько ребят с искусственной золотой тенью. Они шли к ней всю свою жизнь. И первое, что приходит на ум, когда встречаешься с ними — доброта и мудрость. Они словно обволакивают своей мягкой энергией. И рядом с ними было спокойно и тепло, словно рядом с неугасающим костром. Я определенно такой не была. До их мудрости мне было далеко как до Луны. И все же? Почему не получается? Тень опять меня оберегает по-своему? Вместе со способностью иметь власть над самой собой… что она дает в начале пути? Полный хаос, эйфория может сменяться тяжелейшей депрессией. «Через тернии к звездам, » — говорил Фасянь касательно естественных золотых, — «Эта тень сама учит своего носителя. Может учить жестко, и далеко не всегда все заканчивается хорошо. Поэтому естественных носителей крайне мало. Но считается, что такие носители наиболее ценны. Тень живет с ними с самого детства и помогает преодолевать травмы и заживлять психику… главное выжить»
Сложно, слишком сложно. Но мне кажется, я начинаю подбираться к правильному ответу. Мне жизненно необходимо оставаться с собой, сохранить свое я. Но при этом и меняться… развиваться в ответ на трудности. А тут… ладно, слишком сильно болела голова. И я переключилась на другой вопрос.
Дед. Как его победить? Да никак, амиго. У меня нет и шанса. По крайней мере, сейчас. Наши уровни подготовки примерно как небо и земля, им не суждено соприкоснуться. Из-за травм и побоев навыки только деградируют, поэтому я должна поскорее со стариком разобраться. И точно не во время того, что здесь по нелепой случайности носит гордое имя «спарринг». Что я могу сделать? Возникла безумная идея узнать старика поближе. Я сначала рассмеялась от нелепости своей «гениальной» мысли, а потом подумала, а почему бы не попробовать? Максимум, что плохого случится, он мне вмажет или запрет в одной из многочисленных кладовок. И первое, и второе уже даже не пугают. Тем более, что «о враге я должна знать как можно больше». О враге? Серьезно? Почему-то я запнулась в своих мыслях и поняла, что деда не воспринимаю врагом, чтобы он ни делал. Странно… с каких пор мне стало так грустно смотреть на него? Когда я впервые почувствовала в глазах деда давящее, щемящее чувство одиночества, от которого так и хочется взвыть? Я подобрала коленочки к груди и грустно протянула в воздух: «Сочувствие, да? Лея, ты чувствуешь сочувствие к человеку, который тебя мучает и издевается над тобой. Настолько одиноко? Либо ты внезапно заделалась в святые, либо это начальная стадия Стокгольмского синдрома. Выбирай.»
Естественно, выбирать я ничего не стала и с улыбкой потянулась к мобильному. Сообщения от Манджи «дышали» любовью и заботой. В каждом — будто частичка его сердца и тепла, в которые хотелось «зарыться» как в теплый плед морозным утром и не вылезать из него. У Манджиро очень мало по-настоящему близких людей, но отдает он нам себя без остатка. И иногда я начинаю за него бояться, а вдруг себе ничего не припасет? И в холодные морозы, когда будет вынужден остаться один, он не найдет в себе и капельку тепла и любви, чтобы согреться?
Впрочем, мама говорила, что если делишься любовью, то в тебе ее становится только больше. Странная субстанция, полностью игнорирующая законы физики и логики. Эта таинственная любовь.
Л. Извини, что вчера не созвонились. Мне немного не до того было. Что делаешь?
М. Я так и понял, малышка. На английском сижу, скука смертная. Прямо передо мной тебя твоя парта дожидается. Она такая пустая и одинокая. Без тебя. Я тоже одинокий. Без тебя (／(ｴ)＼)
Л. Я тоже очень скучаю. Так хочу тебя обнять и поцеловатьʕ ᵔᴥᵔ ʔ
М. Поцеловать. Обнятьʕಠᴥಠʔ Ты хоть понимаешь, что когда ты приедешь, я тебя неделю не буду никуда отпускать от себя? Хотя нет, вру, скорее всю оставшуюся жизнь. А то мало ли куда намылишься. Нету тебе доверия! Нету! Нет! Нееетууу!
Л. Ты еще мне ошейник с поводком купи! ∪＾ェ＾∪ И прикажи вылизывать, — ой, что-то как-то это странно написано, ну да ладно.
М. Родная, ты когда что-то пишешь))… ладно, неважно. И что же я должен приказать тебе вылизывать? Ｕ^皿^Ｕ — бля, все-таки заметил.
Л. А что ты хочешь, чтобы я вылизала, пикачуха моя родная? U・ᴥ・U
М. Вообще у меня много вариантов (◕‿◕✿) и дикая фантазия))) Настолько дикая, что свалю-ка я из класса C= C= C= C=┌(`ー´)┘
Л. О боже, тебе там все хотят что-то вылизать? |ʘ‿ʘ)╯
М. Нет, но я представил, как это делаешь ты… (つ✧ω✧)つ
Л. Извращенец (＾▽＾)っ✂╰⋃╯
М. Кто бы говорил. Я сейчас представляю, как припираю тебя к стенке, вгрызаюсь зубами в шею и ласкаю твои охуенные соски. Блять, как же я по ним скучаю. Спускаю трусики вниз и рывком вхожу. Вспоминаю, насколько у тебя там охуенно и сразу кончаю. В тебя. Тотчас снова возбуждаюсь, видя, как струйки спермы стекают по твоим ногам. Черт! У меня по тебе. (╮°-°)╮┳━━┳ (╯°□°)╯ ┻━━┻ — я покраснела. И мне впервые за пару месяцев реально захотелось секса. Очень захотелось. Алилуя! Такемучи вернул мне желание секса тогда, когда секса очень хочется, но не можется. Надо будет ему шоколадный член подарить.
Л. Я вот представила и чуть сама… не того.
М. А я вполне себе того (•) (•)ԅ(≖‿≖ԅ) Это гораздо лучше английского.
Л. Фантазия — штука такая, я же вроде ничего особенного и не писала.
М. Родная, фишка в том, что ты здесь и на связи.
Л. Я очень скучаю. Ты мне снился (^◕ᴥ◕^)
М. Ты мне тоже. Странный был сон, первую часть очень смутно помню. А потом прибежала ты. Было холодно, но ты пришла, и я почувствовал тепло. И… я рад, что тебе наконец-то лучше.)))
Л. Удивлена, что ты почувствовал U・ᴥ・U
М. Это странно, но я чувствую. Чувствую, что тебе у деда плохо, но ты не сдаешься. Малыш, я горжусь тобой. И очень тебя жду. Мне тебя не хватает, — от слез защипало глазки… так бы и кинулась в его объятия, забыв обо всем.
Л. Я люблю тебя. До вечера, мое любимое Пикачу.
М. Люблю. Буду ждать ∪･ω･∪
***
Такемучи все утро и день не мог найти себе место. Дома заламывал руки и ходил туда-сюда по комнате, поглядывая на черный монитор ноутбука. Монитор не отвечал парню взаимностью и смущенно хранил молчание. В школе сидел как на иголках. Со времен аварии он не переставал корить себя за то, что не смог спасти Ольгу. Ничем не смог помочь, и каждый день мысли возвращались туда, на злосчастный горный серпантин.
Он боялся за реакцию Леи. Фасянь ему много рассказывал о девушке, и Такемучи знал, что она может быть очень нежной и ранимой. Он просил прощения, он плакал, а Лея ничего не говорила, еще больше пугая парня. Он не понимал, что происходит, был близок к панике, и никак не мог ей помочь. И вдруг она что-то сказала… таким спокойным, но очень странным голосом, будто девушка стала призраком и говорит с ним из каких-то неизведанных миров. Обрывает связь — и Такемучи остался наедине со своей виной.
Вот уже четвертый урок, волнение Такемучи все усиливается. Он корит себя снова и снова за то, что молчал. За то, что сделал больно. За то, что все из-за него. А он просто слишком слаб, никчемен и ошибается раз за разом. Даже сейчас… такая важная для Майки девушка. Останется ли Лея вообще после всего, что он рассказал? Захочет ли жить с семьей и обо всем забыть? Ведь только она, как золотая, сможет помочь ему в случае чего полностью раскрыть импульс и спасти ребят. Слезы выступили на глаза, застилали зрение, он зло смахнул их рукавом курточки, когда его телефон завибрировал. На экране мелькало имя Леи. Смски. Парень дрожащими руками взял трубку, сглотнул вязкую слюну и, зажмурившись, нажал на кнопку.
Л: Привет! Я вчера была слишком на эмоциях, поэтому мне надо было все переосмыслить и как следует поспать. Хммм… я плохо уловила что-то в твоих вчерашних рыданиях, но кое-что поняла. Такемучи, не смей себя корить! Ты все сделал абсолютно правильно, я видела материалы с аварии. Маму было невозможно спасти, ее ранение до пожара было не совместимо с жизнью. А ты не господь бог, ты не всемогущ, и ты всего лишь человек из плоти и крови и с тупыми мозгами. Как у всех, в общем-то.
Л: И тем не менее, знаешь, моя мама… безумно меня любила. Любила настолько сильно, что некоторые считали ее любовь ненормальной. Но она просто посылала их нахуй))) и любила меня еще сильнее. Поэтому… от ее лица я хочу сказать «Спасибо, что спас мою дочку. Спасибо, что не бросил ее и оберегал. Даже когда она вела себя как кровавый геморрой в заднице у негра» Последнее скорее от меня. От себя еще хочу сказать… Я благодарю, что ты спас меня и вытащил из машины. Спасибо тебе, что говорил с моей мамой и пытался ей помочь, хоть и было это абсолютно безнадежно. И спасибо, что спас самое дорогое для нее, выполнил ее последнюю просьбу. Спасибо, Такемучи! И я знаю, что примерно в этом месте ты должен был начать реветь… Ну так реви и не стесняйся придурков вроде меня! По хер на них! Я вот сижу и тоже реву как ненормальная от переизбытка чувств, — Такемучи нервно засмеялся и продолжил реветь, напрочь игнорируя одноклассников и учителя, недоуменно уставившегося на него.
Л: Я понимаю, почему моя мама хотела спасти меня… И хочу попросить, если возникнет выбор, если со мной что-то случится. Пожалуйста, не сомневайся, спаси Майки и помогай ему всегда. В конце концов он и есть наша общая цель, которую мы так сильно хотим защитить. Обнимаю, Лея.
Такемучи, захлебываясь слезами, выбежал за дверь кабинета, прижимая к груди телефон. Сполз по стеночке и размазывал слезы по лицу, раз за разом перечитывая ее сообщения. Дрожащими пальцами он набрал одно смс, второе, третье… и понял, что на ее слова есть один единственный ответ. Удалил и снова зацокал клавишами.
Т. Клянусь, я буду защищать его. Но я больше не приму такого страшного выбора, мы будем помогать Майки вместе. И Лея, тебе тоже спасибо. И твоей маме. Она была сильной женщиной. И все-таки мне не понравилось твое последнее смс. Ты… неужели ты хочешь уйти от нас?
Л. Нет, конечно. Я хочу остаться. Мне… может это все и глупость конечно, ночью приснился сон. Майки захватил черный импульс, и он убил всех… Я боюсь, очень боюсь и понимаю, что случится может что угодно. Поэтому, пожалуйста, Такемучи, не оставляй его одного чтобы не случилось. Он самое важное, что есть в моей жизни. И он как никто другой заслуживает счастья. Я верю в это. Тем более моя семья… она будет всегда держать меня на коротком поводке. Я считала, что свободна, но на деле все… все слишком сложно.
Т. Ты очень любишь Майки, Лея-тян… я понял. Я буду за ним присматривать. Но тот человек, ради которого он горы готов свернуть и сделать все, это ты. Боюсь, что счастье без тебя для него совсем не счастье. Как для меня без Хины. Я знаю, что ты можешь решить проблемы с семьей. Ты сильная и умная. У тебя все получится, просто делай то, что всегда делаешь. И… знаешь, я испытал огромное облегчение и счастье от того, что ты написала. Хоть и реву. Да, тупо реву. Как всегда реву и наполняю свой личный Тихий океан.
Л. Спасибо ＵＴｪＴＵ
***
Казутора лежал на кровати и рассеянно смотрел на белый потолок комнаты. Настолько белый, что он бесил, так и хотелось размазать дерьмо красочными разводами, лишь бы избавится от слепящей глаз белизны и чистоты.
Но он почему-то продолжал смотреть на чертов потолок, вспоминая мать, которая принесла продукты и приготовленную еду пару часов назад. Опять принесла. Раз в три дня заходила, не пропускала времени. Раньше она приходила, вздыхала, долго смотрела на сына, не говоря ничего. Уже привычный хлопок двери — и она уходила. И так каждый раз.
Но сегодня Казутора захотел поговорить. Перехватил ее руку за запястье, он удивился, насколько она худая, болезненно бледная, словно состоит из тонкой коры старого дерева, которая вот-вот начнет разрушатся. Он долго мялся, смотря на нее, а мама внезапно заплакала и начала извиняться, причитать: вся такая очень нервная, несчастная и слабая. Его сердце переполнилось жалостью к ней. И Казутора посадил маму пить чай. Сам не понял, как так случилось. Может потому, что всегда был болезненно слаб до ее слез. И это не изменилось, эта щемящая боль в груди, возникающая каждый раз, когда она плачет.
Это был первый день в жизни Казу, когда он разговаривал с мамой настолько свободно и легко, настолько душевно, и парень вспомнил, что у него есть мама. Настоящая мама, которая, как оказалось, его очень любит, просто в юности они с папой вели себя как глупые идиоты. Не знали, как правильно строить семью, что такое отношения, а с ребенком что делать — вообще понятия не имели. И Казутора отчего-то старался понять, молча слушал женщину, которая в детстве казалось ему самой родной и близкой. Для которой он когда-то собирал полевые цветы, пестрые фантики от конфет и камешки с речки с узорами, похожими на звезды. Даже смешно, но Казутора тогда искренне верил, что собирает свет звезд. На какое созвездие похож узор — с тех звезд и планет прилетел камешек. А если загадать желание на нужное созвездие — оно обязательно сбудется. Желания Казуторы всегда были очень просты и наивны, и он каждый раз их пересказывал маме. А потом находил под подушкой загаданные конфеты или игрушки рядом. Верил, что все это звездные камни. Но его главным созвездием всегда служила мама. Она его не разубеждала, ведь должен же ребенок верить в чудеса? И он верил, даря маме полевые цветы. Она их принимала с улыбкой и нежно трепала мальчонку по голове. И теплое чувство любви и сопричастности распространялось по маленькому тельцу, и улыбка сияла красивее любых звезд. И когда же все свернуло не туда? Когда папа сменил работу, стал поздно возвращаться, щеголяя запахом сигар и перегара. Да, примерно тогда.
Может ли он верить в маму вновь? Казутора не был дураком, чтобы поверить быстро… но он помнил мальчишек, которые с ума сходили из-за жизненных обстоятельств или просто шизы в голове. Казутора помнит, что как-то смотрел на таких. Его тогда только определили в колонию. А рядом проходили легенды Роппонги. Местные авторитеты и «звезды», с легкостью подминающие все и всех под себя. Они остановились рядом, Ран лениво облокотился о стену, устало глядя на буйных. К этим двоим страшно подходить, страшно с ними говорить… но вдруг. Иметь таких друзей было бы неплохо.
— Правда, придурки, парни? — нервно кивнул Казутора на буйных и глумливо рассмеялся. Ран недоуменно на него посмотрел, но все-таки ответил.
— Придурки? Думаешь? — покачал головой Ран. Риндо прищурил глаза и махнул рукой, — Они просто сломаны. Люди имеют свойство ломаться. Все. И ты, и Риндо и я. Мы тоже сломанные, но пока не поехали крышей окончательно. Вот и все наше отличие. Но никто не гарантирует, что уже завтра ты не окажешься на месте этих психичек. Придурок, который называет придурками психованных.
Ран лениво затянулся сигаретой, выдыхая сизый дым. Ни один из Хайтани тогда ничего больше не сказал. А Казутора удивился, что эти двое вообще кого-то защищают. Если это вообще можно было назвать защитой.
Ран был почти прав в своих прогнозах, через две недели Казутора оказался в рядах шизиков сразу после драки родителей. Отвратительно. Но его тогда сломали окончательно. Казу никогда не забудет синяки от ремней на руках и ногах, состояние невесомости после уколов и слюну, вытекающую изо рта от слишком больших доз нейролептика. А желтые таблетки он пил еще год. От них притуплялись чувства, живешь словно робот и выполняешь функции "пожрать-погулять-выполнить приказ-посрать" и так каждый день. Когда отменили лекарства — потерянные краски и эмоции захлестнули его мир словно тайфун, обрушились водопадом, от которого он чуть не сошел с ума снова, и он словно впервые почувствовал вечерний ветер на коже. Правда, вместе с терпким запахом мужского пота и грязных носков, от которого дружным шагом шли на плаху все обонятельные рецепторы. Но чувствовать ветер было важнее. И Казутора смирился и стал стирать свои носки чаще.
И еще Казутора начал иногда думать. А может это не только он сломанный… но его мама и папа тоже? Немного психи, но временно? Как и он? А после встречи с Манджиро Казутора все чаще начал думать, что может последовать примеру Майки и сделать первый шаг навстречу? Может и его полюбят… а может вообще все это время любили, а он просто не знал и не понимал? Если нет — то почему мама приносит еду и никогда о нем не забывает? И любимым... так хочется быть. У многих это есть. чем Казу хуже?
И Казу оказался прав. Его не хотели бросить и оставить одного, родители считали, что Казуторе с ними плохо, ведь они не общались даже через письма. Хотя постойте-ка, мама пыталась связываться с парнем — только вот он не подходил к телефону, и не отвечал на звонки. Специально. Несмотря на все свои действия Казутора всегда считал себя хорошим человеком. «Просто обстоятельства против меня» — бросал он и пожимал плечами. Но, слушая мать, он невольно вспоминал разговор с Майки, с Баджи… эти не отбрехивались обстоятельствами. Они имели смелость делать выбор, принимать решения и брать на себя ответственность. Казутору же от этого всего трясло от страха… Хочет ли он прожить свою жизнь вот так, вечно боясь и находясь под кем-то? Будет ли он себя уважать? Нет, не будет. Когда-то давно он хотел стать таким же человеком как Майки: сильным, харизматичным, не имеющим никаких сомнений. Но сомнения у Майки были, Казу внезапно начал понимать, что обожаемый им в детстве Майки не бог, он просто человек, который тоже совершает ошибки. Но, в отличие от Казуторы, умеет их признавать. И это восхищало гораздо больше, чем якобы «божественная» сущность Манджиро. Он был человеком, на которого хотелось равняться. Больше не богом, просто человеком. И Казутора внезапно понял, что больше всего хочет просто найти себя в этом мире. Стать сильнее, умнее, ответственнее и просто лучше, в конце концов. Ему хватило одного убийства, разбившее его душу и психику на кусочки. Он не хотел так жить. Казутора хотел стать счастливым и любимым.
Мама ушла, и они договорились встретится на этот раз в ресторане с папой. А Казутора пиздец как устал от впечатлений и рухнул на кровать, чтобы пялиться на ненавистный белый потолок. Вытащил бумаги, которые ему дал Майки. Нахмурившись, снова просмотрел их, останавливая взгляд на фото, дотянулся до телефона.
— Привет, — протянул заспанный голос, — Опять заснул за уроками.
— Очень на тебя похоже, Баджи, — чуть улыбнулся Казутора.
— Что случилось-то?
— Я… принял решение. И я хочу, чтобы ты мне помог. У меня нету плана.
— Ты о чем? — внезапно посерьезнел Баджи.
— Я хочу разоблачить Кисаки. Я тебе не говорил, но именно он основал Вальхаллу. Не Ханма.
— Так и знал! Но… почему? Дело в Майки? Он тебя переубедил?
— И в нем тоже. Но не только. Так ты мне поможешь?
— Естественно, мог бы даже не спрашивать.
— Спасибо. И еще момент. Они хотят спровоцировать Майки, поэтому ищут его девушку… передай ему.
— Ну и пусть ищут. Она какое-то время в Киото будет у деда. И пока даже неизвестно, когда вернется домой.
— Насколько я знаю, приказали достать ее хоть из-под земли, — Баджи заржал.
— Если ее найдут в Киото — то вопрос с Вальхаллой может решиться раз и навсегда без участия Тосвы. Наводку что ли выдать и посмотреть, что будет… Сам главное в эту историю не суйся.
— Настолько сильная?
— Сильная. Но еще у нее влиятельные родственники, а дед следует правилу, что врага либо пытать и убивать, либо просто убивать. На месте. У Леи сложная ситуация, я тебе позже как-нибудь объясню. Но повторюсь, в эту историю не влезай. Вообще. Никогда. Разве что Лея сама попросит. В любом случае, я рад, что ты вернулся. По-настоящему вернулся, — Баджи был одним из тех людей, улыбку которых можно услышать даже через динамики телефонов.
— Спасибо. Давай тогда завтра после школы встретимся и все обговорим. Кисаки… он… чертовски умен и опасен. Физически не силен, но способен на все. Реально на все.
— В том числе и пробраться в Тосву, обманув Майки и ту же Лею. Ладно, Казу, мне к контрольной готовится надо. До завтра, все обговорим на месте, — снова улыбнулся своей безбашенной улыбкой.
— Да, до завтра, Баджи, — робко улыбнулся Казутора. Он и забыл, насколько сильно голос друга когда-то поднимал ему настроение. Вспомнил. И улыбка расцвела на уставшем лице. И как он мог не замечать отношения Кейске? Воспринимал как должное?
***
На поместье опустилась ночь. Тихо пели цикады, а звезды освещали мой неверный путь, в перспективе суливший приключение на не успевшую остыть от тренировок многострадальную задницу. Немного понаблюдав несколько дней за перемещениями деда я обнаружила, что он каждый день захаживает в ничем не примечательный склад на самой окраине поместья. Сидит там подолгу, не выходит. Когда я спросила об этом здании одну из самых смелых служанок — она ответила, что никто не знает, что там, а дедуля строго-настрого под страхом наказания запретил людям даже приближаться к складу. Никто и не приближался, с деда станется и убить.
Естественно, что меня сразу заинтересовало таинственное строение, и через день подготовки я, прячась от невольных прохожих
потенциальных свидетелей моего будущего преступления, была уже рядом со зданием и подозрительно его оглядывала. Одноэтажное, дверь заперта японской версией амбарного замка, мимо входа вальяжно прогуливалась огромная собака какой-то сторожевой породы. Благо на поводке, наверное смогу проскользнуть. Вообще меня животные обычно любят, но сторожевой обученный пес вряд ли полезет с любовными обнимашками. А целовашки закончатся сомкнутыми челюстями на моей шее.
Благо о песике я знала, и даже видела, как дед подкармливает его мясом неизвестного происхождения
стопудово человечьей печенкой. Наверное нашли друг друга по части кровожадности душ. В другое время я бы сказала, что то, как он давал кушать песику и играл с ним, пока никто не видит (мерзопакостная я не в счет), говорит о его одиночестве и нежелании показывать то, что он по недоразумению считал слабостью. А слабостью он считает большинство из самых естественных человеческих чувств и проявлений. Но мне было сегодня не до сантиментов и жалости к старику, мое бедное ушко до сих пор неприятно подергивало. Я не знала, что ушко может вообще опухать, но была неправа после того, как одним четким ударом ноги дед чуть не вбил мне его прямо в череп. По крайней мере, ощущения от ушной раковиной в голове были очень явными и крайне неприятными. Пока мое ухо пульсировало и безмолвно вопияло о мести я достала из внутреннего кармана пакетик с чьим-то мясом, его мне пришлось подло выкрасть из кухни, чтобы никто не заподозрил, и пожалела, что не взяла с собой удочку. Так было бы удобнее скормить собаке мясо, нашпигованное стыренным у тети Надесико транквилизатором, а потом уповать, что собачка от такой дозы не сдохнет. Хотя вроде не должна… интырнеты же не врут? Нет?
— Эй, малыш, — тихонечко позвала я песеля, — Тебя как зовут? Почи? Хачи? — песик напряг длинные лапы и угрожающе зарычал, недвусмысленно намекая на мою печальную участь. Весь ощерился и трансформировался до размеров молодого, но злого бычка, пышущего силой и желанием убивать. Я сглотнула и вытянула мясо, сочившееся кровью, перед собой. Пес странно взвизгнул, облизнулся и сел на попу ровно, призывно смотря на еду. Мдаа. Вряд ли обученный, обученные на такие явные провокации вестись не должны.
Я аккуратно подошла к псинке и кинула ему еду. Он поймал мясо в прыжке и жадно вцепился в него зубами, оставляя кровавые следы на песке. И откуда столько крови из этого куска? Ну да ладно. Песик был крайне мил, пока потреблял мяско. Я же очень любила животных и умилилась столь мирному зрелищу. Собачку очень хотелось погладить, но я решила не рисковать почем зря и просочилась мимо прямо к двери и быстро отпрыгнула обратно. Сверху я заметила объектив видеокамеры. Стоило мне подбежать к двери — и он начал фокусироваться на мне. Надеюсь, успела. Да что там хранится-то такое? Поместье итак охранялось словно президентские дворцы сверх держав, и даже покои деда обходились без собак, а тут… Может ну его? А когда еще шанс будет? Дед отказывается о себе говорить? Так как я узнаю больше, чтобы победить? Не трусь, Лея! Ну максимум он меня покалечит. Опять. Уже как-то и не привыкать.
Я тихонечко обошла дом, пока на другой стороне не обнаружила серьезнейшую дыру в безопасности склада: полуоткрытое окно. И, если его раскрыть, то я вполне могла пролезть. Что тотчас и сделала, подтянувшись на руках и ввалившись внутрь с грацией и координацией мешка картошки. Тихо матерящейся картошки. Практик единоборств... аха... позорище позорное. Встала, огляделась, машинально выбила несуществующую пыль с брюк, закашлялась. Потом поняла, что здесь слишком чисто для пыли и посмеялась над своей силой самоубеждения. Молодец, деточка. Возьми с полки дораяки! Тем не менее надо было идти. Хоть куда-то. Достала фонарик, почему-то ожидая как из-за ящиков выпрыгнет крыса и вцепится мне в палец. Нет, крыс самих по себе я не боюсь, если они лабораторные и чистенькие. Но вот инфекции меня пугают до усрачки.
Мы с мамой какое-то время жили в Индии и насмотрелись на последствия жизнедеятельности этих замечательных зверьков. Как раз попали на одну из эпидемий. Не знаю, как называлась зараза, но прямо на наших глазах люди умирали, истекали кровью, а их лица гноились чем-то зеленым и похожим на мох. Саму по себе смерть я всегда воспринимала нормально, она естественна и случается в жизни каждого живого существа, но смотреть, как люди умирают в жутких мучениях было выше моих сил. Им ничем не могли помочь. И посреди площади на собрании я встала с места и наивным детским голоском спросила про эвтаназию. И какое-то время говорила про гуманность решения этой проблемы. Договорить мне не дали. Нас с мамой чуть на штыки не подняли. Бежали мы долго и упорно, благо вещи с нами были. Мне конечно объяснили, в чем проблема… Я поняла… и не поняла одновременно. Если бы я так мучалась, умирая, то хотела бы, чтобы мои страдания прекратили. Это гуманно. Негуманно и бесчеловечно заставлять человека мучаться. Зачем? Некоторые люди такие странные. Говорят, что любят, и намеренно заставляют страдать. Так нельзя.
Я думала об этом, топая через странные переходы между высокими коробками. Давно забытый запах жесткого картона и смоляной сосны щекотал нос. Словно вернулась к дедушке на дачу, только тепла его дома не хватает, да огня в печке. Не домик, а сплошной парад воспоминаний.
Световое пятно от фонарика весело скакало по высокому потолку, дощатым стенам и монолитному полу. Настроение внезапно улучшилось, и я напевала что-то под нос, пока не заметила впереди и слева странное свечение… Оно было похоже на специальное освещение для картин. Странно было бы его не узнать дочке художницы. У правильного освещения свой оттенок… сложно объяснить, мама говорила про такие цвета, что они сделаны на полутонах. И температура и влажность вроде похожи на те, которые необходимы для хранения полотен. Так, навскидку, я не особо в таких вещах разбираюсь, на самом деле. Я ухмыльнулась и бросилась к источникам света.
Подбежала и замерла, полуоткрыв рот от удивления. Всего полотен было пять. И на каждом из них на меня смотрела девочка, подросток и девушка моего возраста с яркими зелеными глазами и длинными рыжими волосами. Как будто я смотрела в зеркало, настолько она была похожа на меня. Ее глаза… такие красивые, волевые, сильные, но игривые, словно она приглашала потанцевать. Вот-вот спрыгнет с полотна — и отправится в пляс.
На первой картине она совсем кроха, рядом с ней — такой же маленький рыжеволосый мальчик. Они держались за руки, словно любимые брат и сестра.
А вот ей лет десять. Ее брат обнимает девочку, а рядом темноволосый юноша. Не перестает смотреть на нее, и легкий румянец играет на щеках. Неужели влюблен?
На центральной картине девушка одна. Приглашает на танец мечей-дао, идеальная, выверенная стойка, золото в глазах… неужели она тоже? Мы не только внешне похожи, но и внутренне? Она тоже золотая? Кто она?
Четвертое полотно изображает объятия. Обманчиво хрупкая рыжеволоска прижимается к бережно обнимающего ее черноволосого юноше. Такое спокойное счастье. Оба улыбаются… так крепко, так нежно, что голова идет кругом. Даже если просто смотреть на них.
И пятая картина повергла меня в ужас. Вокруг юноши разверзлась черная аура. Он плачет, словно кричит в пустоту. А на его мече-дао повисла девушка, пронзенная в самое сердце. С губы стекает кровь, но она улыбается и будто что-то говорит. Прощает. И на прощание искренне желает счастья… уже без нее. Как будто хочет в последний раз обнять, но золотые крылья уже вспыхивают позади нее и ведут ее душу в неизведанное. «Я люблю тебя,» — будто услышала я ее последние слова, преисполненные надеждой, и я упала на колени, не выдержав силы эмоций от картин.
Я еще долго изучала полотна… и обнаружила кое-что еще. Очень важное и очень странное. Устало привалилась спиной к стене. Дед ходит сюда каждый день. Долго смотрит на полотна. Вон какая вмятина от его божественной задницы на кресле… неужели этот черноволосый черный импульс он? Тогда кто эта девушка? Почему так похожа на меня?
За этими мыслями я и не заметила, как открылась дверь. В панике вскочила, услышав быстро приближающиеся шаги, и протупила, кинула взгляд на картины — и не смогла оторваться. Картины меня околдовали, словно пригвоздили к месту силой своих эмоций.
— Что ты здесь делаешь? — громко вопросил дед, приваливаясь плечом к одной из коробок, — Ты что, тупая? Мне тебя сколько раз спрашивать, тугодумка?
— Кто? Кто эта рыжая девушка? — сжала я кулачки. Дед долго на меня смотрел и прикрыл глаза.
— Рано или поздно сама бы узнала. Твоя двоюродная бабка, Настя. Как и ты она была золотой. Только гораздо мощнее и сильнее. Ты ей не ровня, — презрительно ухмыльнулся дед, — Вали отсюда. Завтра пойдешь на отработку, чертова воровка.
— Я не воровка, хватит на меня наговаривать! — вызверилась я, — Почему мамины картины здесь? Она их нарисовала, ее стиль и силу передачи эмоций я всегда узнаю! Это ты их своровал! — почти кричала я, — И, судя по всему, убил мою двоюродную бабушку! Что, силы воли не хватило свой черный импульс в узде держать? Вы точно любили друг друга, а ты ее уничтожил! — злость словно окутала меня плотным коконом, я не понимала, что вообще происходит, мои чувства были в смятении.
— Надо было еще и твоего деда прикончить! Избавился бы заранее и от твоей шлюхи-мамаши и от тебя, дрянь неблагодарная! — я в несколько стремительных шагов подскочила к деду, звук хлесткой пощечины разнесся по комнате, глаза щипало от слез.
— Не смей о ней так говорить! Теперь я помню, мы приезжали в Киото, значит она рисовала специально для тебя. Племянница той, кого ты убил. Черт тебя подери, вот действительно, ненависти ты не вызываешь, только злость и жалость. Тебе охуенно так вообще жить? Вечно ненавидя близких? Ломая им судьбы? — я заливалась слезами, но прямо смотрела на этого человека. И он казался… растерянным? Впервые за все это время.
Внезапно он протянул руку к моей щеке. Я вздрогнула, словно готовясь защищаться. Ласково, аккуратно он огладил щеку и потер пальцем кончик носа.
— Настя… почему ты даже ведешь себя как Настя? — рыкнул дед, — Даже чертова родинка на носу… все как у нее. И сейчас твои глаза блестят золотом, как у нее. Как ты посмела, — огрел он меня по щеке, — украсть это все у Насти? Воровка! Гребаная воровка. Лучше бы ты не рождалась, надо было убить тебя еще тогда… — он казался безумным, черные глаза расплескивали ночное злое море вокруг. Я ощущала титаническое давление его импульса и ничего не могла ему противопоставить.
— Больно смотреть на того, кого убил? — прошипела я, — Так знай же. Моя мама очень хорошо не только рисовала, но и чувствовала характеры людей. И знаешь, Настя тебя не ненавидела, хотела тебе счастья, даже перед смертью… Так что же ты сотворил? С собой? С ней? Она бы плакала горючими слезами. На ее месте я бы тоже плакала! На ее месте я бы хотела, чтобы ты был счастлив и жил! — и я понимала, что говорю совсем ни о нем, — Жить и стараться стать счастливым — вот твое искупление для нее, — если бы Манджиро меня убил, то я хотела бы именно этого, — потому что она тебя искренне любила. Это видно на картинах. Чувствуется в красках и мазках. Ее благословление тебе. А ты…
— Заткнись! Заткнись! Просто выметайся отсюда вон! И чтобы до завтрашнего дня я тебя не видел! — указал мужчина на дверь, — Что мать шлюха, что дочь… что чертова бабка.
И опять звук хлесткой пощечины нарушил наши пререкания. Я снова смогла его ударить и причинить вред. Кто бы подумал, что мое золото начнет пробуждаться при таких обстоятельствах.
— Вы. ничего. не. знаете. о. моей. маме! Не смей ее обижать. Она всю жизнь любила папу, у нее не было других мужчин. Поэтому хватит. Ты НИХУЯ о нас не знаешь!
Мужчина резко развернулся и встал ближе к картинам и спиной ко мне.
— Ты бесполезна. Твоя тень бесполезна. Ты не желаешь активировать ее для моих целей.
— Твои цели противны моей сущности и человечности в принципе, — и я услышала отчетливый зубовный скрежет.
— Кончай быть настолько бесполезной швалью, либо сдохни уже, потаскуха, — словно выплюнул он последнее слово, — все три поколения шлюх с шестнадцати лет имели отношения! Позор! — и на этой ноте меня ожидаемо разорвало. Я орала на тварь минут десять, что странно, но он даже не думал меня останавливать. Но успокоилась я сама.
Не знаю, мы много гадостей друг другу сегодня наговорили. Но последнее было сказано так, будто этому человеку больно. И сейчас я внезапно задумалась о смысле его слов… а только что внезапно поникших плечах. А дед… он не переставая смотрел на картину, изображающую убийство, и сжимал кулаки. Ощущение пронзительного одиночества, вины и боли… я чувствовала от дедушки лишь это. И внезапно злость сошла на нет. Хотелось плакать, но не из-за ссоры, а из-за личной трагедии, продолжающей из года в год жить внутри этого сильного на вид мужчины. Я всхлипнула и тихонько заплакала, склонив голову. Только что во многом и я была не права… наверное. По крайней мере, я надеялась на это.
Один шаг, два… я словно завороженная вытянула руку, стремясь дотронутся до этой одинокой спины и вдруг почувствовала дикую боль в грудной клетке. Вскрикнула, как-то нелепо взмахнула руками в бесплодной попытке удержать равновесие и упала на высокий ящик. Перед глазами плыло от боли, я скосила глаза вниз — из грудины, прямо под сердцем выглядывала рукоятка ножа. Кровь текла поразительно медленно. Глупая мысль, в моей груди нож, а я думаю о том, что кровь течет недостаточно быстро. Вот дура, да, Манджиро? Но мне еще можно помочь, я уверена… но помогут ли мне? Я подняла голову и как в замедленной съемке видела, как дед буквально подлетает к растерянному Аки. Одним ударом посылает того на землю и бьет ногами, что-то крича. Аки пытается плакать и оправдываться… точно, сущность Аки… он слышал.
Я собрала силенки в кулак и слишком медленно побрела к дерущимся, кровь капельками падала на землю, и в моем воображении, пребывающем в состоянии шока, она расцветала красивыми цветами. Романтично, блять. В моем стиле. Нет, в моем стиле там расцветала свекла, а лучше редиска.
Добрела. Не знаю, как у меня получилось, но я перехватила ногой ступню деда, когда он замахивался. С трудом двигая губами, проговорила.
— Прекратите. Это твоя вина, дед. Ты сказал мне «Сдохни» — а Аки воспринял это как приказ к действию. Он же белый импульс, это в их сущности. Только ты сделал сущность Аки исковерканной, болезненной, и теперь удивляешься, почему он так себя ведет? Хватит. Просто хватит. Пожалуйста. Мы же семья, — тяжело вздохнула я и закашлялась кровью.
Оба с ужасом посмотрели на меня, словно увидели привидение.
— Почему? — выдохнул дед.
— Сердце не задето, — тяжело дышала я, стоять было уже невозможно. Ноги подкашивались, холодный пот градом стекал со лба. Странно, но боли я почти не чувствовала. Из-за золотого импульса?
Я как-то очень неловко наступила на что-то, и полетела вниз. Чьи-то руки с длинными пальцами подхватили мое тело. Его запах… запах дерева и металла. Аки. Я почувствовала что-то мокрое на своих щеках, Аки плакал и что-то бормотал. Словно был в горячке. Почему за них обоих мне больнее, чем сейчас за себя? Я ненормальная? Нет, я просто эгоистично, безумно эгоистично хочу, чтобы близкие мне люди были счастливее всех на свете. Особенно он. Манджиро. А я… я слишком устала. Пожалуй, пора поспать… Я доверчиво уткнулась носом куда-то в свитер Аки и мгновенно уснула. Словно погружалась в черную пучину мягких и нежных вод, где нет боли, нет страха, и где я снова встречу тех, кто любит и защищает меня. Чья сила и вера всегда со мной. Я встречу их… и вернусь обратно. К нему.
