29 июля, вт.
Сложно разбираться во всей этой ерунде, которую люди зовут любовью. Легко спутать её с дружеской симпатией, с простой привязанностью, нежеланием терять близкого человека… С влечением. Дончжу не мог говорить за других, но про себя он знал точно: к Гонхаку у него именно любовь. Он не думал бы о нём, пытаясь встречаться с другими, не вспоминал бы его, находясь в клинике, не ревновал бы так сильно, что самому становилось плохо. Но присутствие Гонхака успокаивало. Его аромат создавал ощущение безопасности. Было лишь одно "но" - ужасное, болезненное, мерзкое напоминание о прошлом. Дончжу был уверен в том, что Гонхак не станет его презирать, но вряд ли он захочет начать с ним отношения, если увидит этот след. Да, это не метка другого альфы, но на различные мысли может натолкнуть… — Дончжу, давай поговорим. Сон резко обернулся – Донмён. Снова. Дончжу пытался прятаться от него, уходить молча, прямым текстом посылать куда подальше, но брат был таким же упрямым, как и он сам. — Нет. — Пожалуйста. Меня беспокоит то, что ты сказал тогда по телефону, — Дончжу усмехнулся: надо же, сколько лет ничего не беспокоило, а тут вдруг испереживался весь. — Ну серьёзно, Чжу, ты ведь не можешь… — Ты потерял возможность называть меня так в тот день, когда занял сторону родителей, — раздражённо ответил Дончжу. — И когда сказал, что не хочешь быть моим братом. — Меня вынудили… — Не знал, что у тебя нет своего мнения. — Сон Дончжу, не будь ребёнком! — сердито выкрикнул Донмён, привлекая внимание проходивших мимо сотрудников, возвращавшихся с обеда. — Я прошу тебя всего лишь о разговоре, только ты и я, больше никого, но ты и тут упрямишься. Сколько можно?! — А тебе неужели не понятно, что если человек отказывается, то это значит, что он не хочет с тобой разговаривать?! — точно так же не думая говорить потише, ответил Дончжу. Знал бы, что его брат тут работает, нашёл бы другую работу, но он пошёл сюда ради Гонхака, заметив его имя и фотографию на сайте компании. И приписку с должностью напротив. Смерив Донмёна полупрезрительным взглядом, Дончжу отвернулся, намереваясь вернуться в свой отдел: он надеялся, что брат намёк поймёт и оставит его в покое. Но Донмён резко схватил его за запястье, останавливая: чёрт, как же захотелось его ударить. Несколько раз, чтобы он хотя бы в половину смог ощутить чужую боль. — Пожалуйста, всего один раз. И я от тебя отстану, обещаю. — После этого сделаешь вид, что мы друг другу никто, — поставил своё условие Дончжу. Донмён явно хотел возразить, но под конец передумал, кивнув. — Тогда сегодня после работы встретимся в холле. Опоздаешь хоть на пять минут – я уйду, после этого вообще не рассчитывай на диалог. Донмён снова кивнул, наконец отпуская руку брата – Дончжу, не говоря больше ни слова, ушёл. Внешне он был абсолютно спокоен, но внутри бушевал ураган эмоций. Он боялся. Боялся, что Донмён кому-нибудь расскажет, что осудит его, обвинит в том, чего он не делал. Совсем как другие. Держать его на расстоянии было проще, для Донмёна же лучше, если он останется в неведении. Что ему даст осознание того, что на его родном брате до конца жизни останется лживое клеймо легкодоступного омеги? «Сегодня я приду позже. Донмён зачем-то позвал поговорить.» «?? Ладно, только допоздна не задерживайся.» Пальцы сами набрали "я люблю тебя", но на кнопку отправки Дончжу так и не нажал, стерев сообщение. Лишь отправил короткое "ок" и с головой погрузился в работу. Это было единственное, что отвлекало его.***
Квартира Донмёна была маленькой, но в каком-то плане уютной; Дончжу ожидал увидеть небрежно раскиданную повсюду одежду и другие вещи, но всё было аккуратно сложено и лежало на своих местах. Правда, две пары женской обуви в коридоре говорили о том, что порядок наведён не без чужой помощи. "Мамина радость" - единственный, кто сможет осчастливить родителей внуками. — Её нет дома, — пояснил Донмён, заметив, куда направлен взгляд брата. — Придёт через пару часов, так что время есть. Дончжу молча прошёл следом за братом в кухню: от чая отказался, но согласился на кофе. Разговор явно будет несладким, но Дончжу успокаивал себя тем, что это их последний диалог. С завтрашнего дня они станут незнакомцами друг для друга. — Ты можешь рассказать, что было в той клинике? — спросил Донмён, протягивая чашку свежесваренного кофе брату. — Я всех подробностей не знаю… — После её закрытия в новостях много чего обсуждали, как ты умудрился это пропустить? Множество детей с искалеченной психикой. Омеги мальчики постоянно плакали по ночам. Мой сосед по комнате чуть не повесился, мальчик помладше осколком стекла вскрыл себе вены. У одного из бет выработалась привычка подолгу принимать душ, чуть ли не стирая себе кожу, потому что он чувствовал себя грязным. Но никому не было до этого дела, пока клиника работала, никого не волновали наши чувства и эмоции. Потому что омеги мальчики – всего лишь куклы, которые нужны для сексуального удовлетворения альф. — Не говори так, — едва слышно пробормотал Донмён. Он так и не успел отпить свой кофе, а только смотрел в чашку, крепко обхватив её руками. — Это неправда... — Но меня так учили. Там, куда вы меня засунули, полагая, что это что-то исправит. Исправили, спасибо, — вызывать чувство вины у брата оказалось делом приятным. "Злорадное удовлетворение" - так бы Дончжу это назвал. — Я понимаю, что мои слова не изменят прошлое, но мне жаль, что всё так получилось, Дончжу. Я правда ни о чём не знал, родители мне ничего не рассказывали. А то твоё письмо… — Какое ещё письмо? — настороженно спросил Дончжу, перебив брата. Писать домой они не могли – были разрешены только встречи раз в неделю под присмотром. Но к нему приезжали реже. Словно матери было стыдно смотреть своему сыну в глаза. Донмён с замешательством взглянул на Дончжу, а потом молча поднялся, выходя с кухни. Отсутствовал он недолго, вернувшись со сложенным вдвое листком бумаги, который перед брату. Дончжу пробежался глазами по тексту: почерк похож на его, но написанное сильно отличалось от того, что происходило на самом деле. Никто о них не заботился, кормили скверно; персонал – вовсе не милый и участливый. Дончжу прекрасно помнил, как однажды, спустя неделю его пребывания в клинике, одного из мальчишек заставили больше часа стоять на коленях, уткнувшись лбом в пол. Он просто отказался поклониться, когда их привели на осмотр. — Я это не писал. Нам нельзя было отправлять домой письма и звонить. Мама приезжала только раз в месяц, — Дончжу отдал письмо обратно Донмёну – к его удивлению, тот разорвал листок надвое и выкинул в мусорное ведро под раковиной. — Но я могу предположить, что кто-то из родителей это сделал. Только не понимаю, с какой целью. — Чтобы я не волновался, — в ответ на это Дончжу лишь усмехнулся. — Нет, правда, я и в самом деле… — Перейди ближе к сути. Вряд ли ты о письме хотел поговорить. Какое-то время Донмён молчал, словно пытаясь мысленно подобрать слова, чтобы ненароком не обидеть. Однако ждать Дончжу не хотел – единственным его желанием было вернуться домой, к Гонхаку, чтобы снова почувствовать аромат карамели и хотя бы на какое-то время забыть о своих проблемах. — Ты упоминал о выжженном слове, — неуверенно начал Донмён, избегая зрительного контакта. — Ты это у кого-то видел? Или… ну… — Вижу до сих пор, — почему-то упорное нежелание брата договаривать всё до конца показалось забавным. — Каждый раз, когда переодеваюсь и когда выхожу из душа, вижу эту отметку. По чьей вине, как думаешь? Кто виноват в том, что у меня нет возможности начать нормальные отношения? Донмён начал жалеть, что задал этот вопрос, но Дончжу было уже не остановить. Обида и злость копились долгое время, нужен был лишь повод, чтобы дать им наконец высвободиться – повод нашёлся сегодня. Буквально несколько секунд – и взгляд Донмёна остановился на пусть и старом, но заметном ожоге, поверх которого тонкими нитями виднелись шрамы от ножа. Множество вопросов хотелось задать, но сложно было сформулировать хотя бы один. — Дончжу… — Ничего не говори. Я знаю, ты сейчас будешь пытаться извиниться или говорить, что тебе жаль, но это ничего не исправит. И ты это знаешь, — севшим голосом сказал Дончжу, застёгивая брюки. Глаза уже покалывало от подступающих слёз, но показывать слабость здесь не хотелось. — Ты просто хочешь облегчить груз своей вины, ведь осуждал меня наравне с родителями – а хоть кто-то подумал, через что мне пришлось пройти? Хоть один человек в том мире попытался меня понять? Хоть один человек в этом грёбаном мире сможет полюбить меня с этим клеймом на моём теле?! Всё-таки он не выдержал: расплакался, даже не стесняясь этого. Не нужно было соглашаться на разговор, теперь Донмён всё видел, всё знал, и точно так же будет презирать. Как и все. Люди одинаковые. Но вместо насмешек Дончжу почувствовал, что его обнимают – сначала осторожно, будто опасаясь, что его оттолкнут, а потом уже более крепко, тихонько поглаживая по спине. Сдавшись, Дончжу обнял Донмёна в ответ. Один раз. Всего лишь один раз он позволит себе такую слабость. — Ты даже не представляешь, как мне было страшно, — Дончжу зажмурился, надеясь выгнать из головы вернувшиеся воспоминания о том дне. Не вышло. — Они отволокли меня вниз, крепко держа… Потом спустилась она. Я умолял её не делать этого, обещал, что никому не расскажу, клялся, что больше не доставлю проблем. А она только рассмеялась… и ответила, что слишком поздно… Сама взялась оставить на мне эту метку. Больно, больно, это было чертовски больно, Мён! Донмён ничего не ответил – у самого слёзы в глазах стояли. Обо всём случившемся он ничего не знал – тётя, заходившая в гости несколько раз, говорила, что Дончжу трудный ребёнок, но он точно исправится, научится себя вести. Кто же мог знать, что она сделала с его братом. Своими собственными руками. — Почему это должно было произойти именно со мной? Я лишь хотел рассказать правду – это была попытка изнасилования, ничем другим это назвать нельзя. Или… или надо было позволить этому случиться? Надо было дать ему завершить начатое? — Чжу, нет, — Донмён немного отстранился, чтобы взглянуть в покрасневшее, заплаканное лицо брата. Он долгое время считал, что Дончжу так злится только из-за того факта, что его отправили в клинику, но нет. Его сломали, а семья, которая могла как-то поддержать, помочь, попросту отказалась от него. Многое встало на свои места. Если бы такое случилось с ним, Донмён тоже стал бы ненавидеть всех причастных. — Мои слова действительно ничего не исправят, но мне искренне, правда жаль, что такое произошло с тобой. Мне говорили, что решили забрать тебя раньше, потому что ты "стал лучше", но спустя пару дней после возвращения ты начал на нас бросаться с обвинениями, говоря, что мы тебе жизнь испортили, и я… Я подумал тогда, что ты злишься из-за пустяка, но... Я не знал, что с тобой произошло. Правда. — И ты даже не потрудился узнать, — тихо ответил Дончжу, немного успокоившись. — Я доверял тебе, думал, что хотя бы ты встанешь на мою сторону, а ты мне не поверил. Ты выбрал родителей. — Прости. Дончжу покачал головой, выпутываясь из чужих объятий. Извинения ему не нужны – ими не заглушить боль, не скрыть оставленное уродство. Всё-таки лучше держать Донмёна на расстоянии, чтобы не напоминать о сделанных ошибках ни ему, ни себе. Перед уходом Дончжу ещё раз сказал про их договорённость: с этого момента между ними нет никаких родственных связей. Это разбивало сердце, но Донмён согласился на это, пусть и весьма неохотно, однако сказал, что поможет, если Дончжу когда-нибудь понадобится помощь. Дончжу, не оборачиваясь, только кивнул и ушёл молча.***
— Ты как-то долго пробыл в ванной. Что ты там делал? — Ничего. Просто принимал душ, подумаешь, задержался немного. Гонхак с беспокойством оглядел Дончжу, но никаких особых изменений не заметил. Сон вернулся домой к девяти вечера и, хоть глаза его были покрасневшими, голос был абсолютно безэмоциональным. Разговор с братом явно был не из приятных, но на вопрос о том, как всё прошло, Дончжу не ответил. Он в принципе ни на что не отвечал, а после ужина сразу же ушёл в душ и проторчал там сорок минут вместо обычных пятнадцати. И это настораживало. — Точно всё в порядке? — спросил Гонхак, когда Дончжу сел рядом, болезненно поморщившись. — Можешь рассказать мне, что тебя беспокоит, вовсе не обязательно решать всё в одиночку. — Всё хорошо, хён, я просто подвернул ногу, когда вышел из душевой, не о чем беспокоиться, — беспечным тоном ответил Дончжу, даже улыбнувшись. — У меня абсолютно всё под контролем… Пробормотав "как скажешь", Гонхак отвернулся к телевизору. Улыбка Дончжу постепенно угасла и лишь иногда он закусывал губу при малейшем движении, молясь, чтобы Ким ничего не заметил. И не нашёл спрятанный за стиральной машиной нож, следы от которого жгли и без того повреждённую кожу.