The Bodyguard/Телохранитель

Гермиона, с так и рвущейся из груди радостью, погладила обложку своего нового учебника по арифмантике, не в силах удержаться от улыбки. «Наконец-то, столько времени спустя»… — Гарри, — отреагировал Рон, расправляясь с половиной сосиски, — она снова это делает. — Миона, — отозвался Гарри из-за спортивного раздела Пророка. — Мы договорились — не гладить учебники во время еды. — Ну, прям! — Она ударила его, оставив вмятину на бумаге. — Вы, двое, могли бы проявить хоть какой-то интерес. В прошлом году мы бы отдали левую ногу, чтобы вернуться в Хогвартс! — Не уверен. Я очень привязан к своей левой ноге, — Рон ухмыльнулся ей, под столом подталкивая упомянутой левой ее ногу. Гермиона покраснела и отодвинулась. — Разве что, в бывший Хогвартс, — Гарри отложил газету и вернулся к своей каше. — И я — не ты, Гермиона, я не захлебываюсь слюной при простом упоминании домашнего задания.  — Что сегодня утром, Гарри? — Рон разбирался с яичницей.  — Трансфигурация, — ответил Гарри. — Потом чары.  — Сдвоенная защита сегодня днем, — вклинилась Гермиона. — с этим новым профессором из Америки.  — Профессором Реки, — Гарри согласно кивнул. — Она кажется стоящей.  — Хорошо бы, — сказал Рон. — То, что мы победили самого могущественного темного волшебника в истории, не означает, что я могу сдать свои ЖАБА. Гарри усмехнулся, а Гермиона взглянула на часы.  — Мы должны идти, — сказала она. — МакГонагалл не даст нам расслабиться. Несмотря на то, что та, став директрисой, передала большую часть своих преподавательских обязанностей новому профессору трансфигурации, она настояла на том, чтобы преподавать их курсу. Гермиона в глубине сердца подозревала, что таков был косвенный способ МакГонагалл убедиться, что кое-кто не начнет в ее отсутствие отлынивать от предмета. — Хорошо, — сказал Рон, откусив последний кусок тоста. Гарри пытался встать, глядя на стол, за которым сидела Джинни с шестикурсниками. Гермиона отвернулась, пытаясь запихнуть книгу в сумку. Выходя из Большого зала, Гарри остановился рядом с Джинни и, сжав ее руку, подарил улыбку, от которой шоколад растает за пятьдесят шагов. Гермиона продолжила идти, глядя в сторону. Почти на выходе ее, улыбаясь, догнал Рон.  — Ну как, готова? — поинтересовался он, подтолкнув локтем. Гермиона улыбнулась в ответ и кивнула.  — Конечно.

***

Часы на стене пробили полночь, и Гермиона выглянула в окно, чувствуя странный укол дежавю. Сколько раз она смотрела в точно такое же окно, в другой части замка, в другом общежитии, в другой жизни? Снаружи было темно — а как иначе? — и она слышала тихонько стучавший по крыше дождь, сильный и холодный по меркам октября даже в Шотландии, и она не сомневалась, что зима будет суровой. Хорошо, по крайней мере, что ей при этом не угрожает застрять в плохо изолированной палатке. Гермиона вздохнула, снова глядя на пергамент. Осталось немного — три дюйма до минимума, необходимого для ее эссе по зельям. Она вернулась к работе, скрип пера заглушал тиканье ее часов. Иметь свою собственную комнату оказалось прекрасно во многих отношениях. Работа МакГонагалл: после того, как они завершили основные работы по ремонту замка, еще одна башня добавилась к башне Гриффиндора — с двумя дюжинами небольших одноместных спален, для размещения «возвращающегося седьмого» — тех, чей последний год прервала война. При условии, что они, конечно, захотят вернуться за своими ЖАБА. Некоторые этого не сделали (не то чтобы Гермиона могла их винить), а другие уехали за границу завершать образование в других учебных заведениях. Прочие дома также получили аналогичные пристройки к своим общежитиям. Тем, кто шел курсом младше, предоставили выбор: либо полностью повторить год, либо сдать серию квалификационных экзаменов, чтобы проверить, смогут ли они потянуть программу старшего курса. Джинни была одной из учениц, решивших после лета интенсивной переподготовки пройти тестирование для седьмого курса. Гермиона не могла поставить ей подобное в вину — сама она поступила бы так же. Теперь и Гермиона, и ученики, учившиеся вместе с ней с первого курса, распределялись по классам одновременно с теми, кто должен был учиться на седьмом и смог доказать свою готовность. Было странно проводить время и учиться с людьми, которых она на самом деле не знала, людьми, давно определившимися как с соперниками и друзьями, так и с шутками, понятными только своим. И у них, определенно, было свое мнение о Золотом трио… Ей, Гарри и Рону пришлось больше обычного терпеть косые взгляды и перешептывания. Но это длилось только первые несколько недель — слава богу, затем все расслабились, и мир продолжил отворачиваться от тени войны. Все вернулось на круги своя. Почти. Она закончила последнее предложение своего эссе и, отложив перо, легонько подула на еще поблескивающие чернила. Единственное, что ей оставалось сделать — обновить свой планировщик. Через несколько минут, переодевшись в пижаму и халат, Гермиона вышла на тихую, затемненную лестницу и захлопнула за собой дверь. Увы, в то время, как ее комнату щедро оборудовали собственным камином, раковиной, зеркалом и волшебным эквивалентом горячей плиты, туалет в ней отсутствовал. Ей, вместе с другими девушками, приходилось пользоваться общей ванной комнатой в башне. В туалетах царила тишина и пустота, и Гермиона приступила к ежевечерней рутине. Лицо, зубы, волосы. Она разделила свои волосы — снова отросшие — на две части и заплела их в две короткие косы, рассеянно задаваясь вопросом, стоит ли ей на зиму снова сделать косички? Прошлую зиму пришлось пропустить, и часть ее хотела возобновить традицию. На мгновение ее захлестнули воспоминания из детства: как она лежала в гостиной, наблюдая за марафоном Доктора Кто, пока ее мама заплетала ей волосы, рождественские псалмы доносились из кухни, где ее отец варил глинтвейн и пеклись пироги с фаршем, снег падал за окном. Гермиона закрыла глаза, позволяя себе насладиться образами прошлого — ее родители находились в безопасности и снова помнили о ней. Ей больше не приходилось отгораживаться от первых восемнадцати лет своей жизни, больше не нужно было пытаться забыть двух людей, которых она любила больше всех на свете. «Почти» — тут же отозвался ее мозг, и она открыла глаза, глядя на свое отражение. Даже сквозь халат она могла видеть край небольшого шрама на своей шее, чувствовать призрак клинка, призрак его рук, держащих ее… Гермиона выключила свет и поднялась наверх, ее сердце колотилось в горле. Она проделала хорошую работу, не думая об этом, и вот об этом думает ее коварный мозг. Она-то полагала, что учебы ему хватит, чтобы… Гермиона подняла глаза как раз вовремя, чтобы не врезаться прямо в спускающегося по лестнице Гарри. Она отскочила назад, словно от удара током, и он уставился на нее, схватившись за поручень. Хуже некуда. Просто идеально.  — Извини, — сказали они в унисон, затем Гарри:  — Это моя вина, я должен был…  — Не смеши, — поспешно возразила она, стискивая халат у ворота. — Если бы я только смотрела, куда иду… Они оба замолчали, продолжая смотреть друг на друга. Пустая башня, а Гарри, как и она, одет в пижаму. Помятую. Выглядящий как после катастрофы: растрепанные волосы, расхристанный, и даже очки сидели криво. Она не могла не задаться вопросом, почему почти в час ночи Гарри все еще не спал.  — …Он чертовски многим делился с Геллертом Гриндевальдом, всем, о чем думал на самом деле, и никогда даже не пытался со мной!  — Не имеет значения, Гарри, все это не имеет значения! Ты должен перестать думать о том, чего у тебя нет, и осознать, что у тебя есть. Что бы Дамблдор ни делал или не делал, что бы он ни говорил или не говорил, он ушел! И ты сведешь себя с ума, желая чего-то, что он не мог тебе дать! Потому что у тебя есть люди, реальные люди, поддерживающие тебя, жертвующие всем ради тебя… — Ты думаешь, я этого не знаю?! — заорал он. — Ты думаешь, я не знаю, не чувствую себя виноватым… И он сделал все только хуже, намного хуже, потому что он не… — Ему было не все равно, Гарри, конечно, нет — если бы ему было все равно, он бы рассказал тебе все с самого начала. Но он хотел защитить тебя, он никогда не хотел, чтобы ты чувствовал, что не можешь ему доверять!  — Мне все равно! — В его голосе было так много боли, что Гермиона отступила на шаг. — Какая польза от этого сейчас? Как я могу доверять его слову, если он столько всего мне не сказал? Он вообще хотел, чтобы я преуспел, жил, или я просто должен был стать мучеником?  — Не говори так, — сказала она дрожащим голосом. — Не смей так говорить. Ты был всем для него, для всех нас, ты даже не представляешь… — Докажи, — мрачным голосом сказал он, приближаясь к ней. — Покажи мне, что я поступаю правильно, потому что я не имею ни малейшего представления, Гермиона! Что-то внутри нее оборвалось.  — Тебе нужны доказательства?! — крикнула она ему, выплеснув многонедельное разочарование. — Я — доказательство, Гарри! Я утверждаю, что ты находишься именно там, где тебе нужно быть, где Дамблдор хотел, чтобы ты был, потому что я — самый логичный человек в мире, и я не ушла! Воцарилась звенящая тишина — он молча уставился на нее, сломленный, цельный, разъяренный и испуганный. Она, не отступая, смотрела на него в упор, ее грудь вздымалась от эмоций, вынуждая его подойти ближе — или сбежать куда подальше. — Чары, — выпалил он, и Гермиона моргнула. — Я заканчивал письменное задание.  — Ой, — она поспешно кивнула, — конечно.  — А ты? — поинтересовался Гарри приятным голосом, очень дружелюбно и без всякой неловкости. — Э-э, эссе, — Гермиона попыталась улыбнуться. Почему все так странно, когда они наедине? Они ведь хорошо ладили с другими людьми, они были нормальными. — О зелье Экстимуло. Лицо Гарри расплылось во внезапной ухмылке.  — Случайно, не то, что нужно сдавать через три недели? Жар резко поднялся по ее шее.  — Да.  — Разумеется, — Он отбил ритм на перилах и оглянулся назад. — В любом случае, мне лучше…  — Да! — Гермиона отступила в сторону, пропуская его. От него пахнуло теплом, но было еще что-то мускусное — дым и ваниль?  — Увидимся за завтраком? — бросил он через плечо.  — Увидимся, — согласилась она, все еще пытаясь понять, что же это за запах. Гарри кивнул, перед входом в мужской туалет.  — Спокойной ночи, Миона!  — Спокойной, — слегка нахмурившись, она снова двинулась вверх.  — Я понимаю, Гарри, — поспешила она сказать, прежде чем он успел ответить. — Я понимаю, что ты злишься, чувствуешь себя преданным. У тебя есть полное право злиться, особенно на меня…  — Нет, — сказал он тихим, но твердым голосом. Его взгляд был непроницаемым и темным в тени палатки. — Я не злюсь на тебя. Ты сделала то, что должна была сделать, чтобы вытащить нас оттуда живыми. Что-то расслабилось внутри Гермионы — напряжение, о котором она не подозревала, и она заставила себя кивнуть. — Хорошо. Но, пожалуйста, Гарри. Не сосредотачивайся на выборе мертвого человека. Сосредоточься на том, чему ты можешь научиться на его ошибках, на том, что перед тобой. — Передо мной… — повторил он, и что-то в том, как он смотрел на нее, заставило ее задрожать. Задумавшись — она знала, знала этот запах, просто не могла определить его — Гермиона продолжила подниматься по лестнице в свою комнату. Портреты на стенах спали, хотя несколько из них приоткрыли глаз, когда она проходила, без сомнения, любопытствуя, почему она не спит. — Мы можем, Гарри, — она протянула руку и схватила его за запястье, желая заставить его поверить. Тепло его тела под тканью свитера давало ей ощущение земли под ногами. — Мы прошли Годрикову Лощину, не так ли? Гарри взглянул на ее руку и кивнул. Когда он встретился с ней взглядом, его глаза горели напряжением, и она снова задрожала. Теперь он был невыносимо близко, настолько, что Гермиона могла видеть золотые пятнышки на его радужках. И, когда он наклонился, она, охнув, сдалась. Их поцелуй был неуклюжим, отчаянным, полным тепла и энергии, и всего остального, что не было между ними сказано. У нее закружилась голова, она была ошеломлена, потому что одна рука Гарри была в ее волосах, большой палец другой — под ее челюстью, а его язык делал невыразимые вещи с ее ртом, и ее никогда раньше не целовали так, никто и никогда...