Состояние полураспада

Когда Шигараки Томура наклоняется, чтобы завязать шнурки своих классических черных ботинок, Даби в шутку пристраивается сзади, притягивая пятую точку Шигараки к своему паху за бедра, а потом огребает кулаком по лицу, чтоб было неповадно. — Бля, ну. Среди доживающих свой век коммуналок есть детская площадка, очень похожая на ту, что была у Даби в детстве. Когда Даби был маленьким, полуторометровая железная горка считалась самым большим счастьем на свете, а песочница — вообще роскошью. Дети выстраивались в очереди, потому что и одно, и другое пользовалось большим спросом и вечно было занято. Пришедший первым считался самым крутым. Лимита на время катания или построение пасок не имелось, поэтому можно было наслаждаться своим превосходством хоть весь день. Но потом Даби стал дохуя взрослым. И маленькая горочка позабылась, на смену ей пришли сигареты и первый прокол уха. И в песочницу не тянуло. А сейчас пиздец как тянет. Только вот, он незнает даже, стоит ли она еще. Сколько он уже не был в родном городе? Здесь же от площадки осталось всего две подвесных качели: у первой в сидушке осталась только одна палочка, а у второй были ржавые крепления. Шигараки уселся на ту, что понадежней, подобрал левую ногу к себе и протянул Даби бутылку. — Кислый, пиздец. Бесишь. — Ну сорян. Какой есть. Томура закатил глаза и наверняка произнес парочку матов про себя, но вслух высказываться не стал. Погода в конец испортилась. Спасибо, что град прошел. Шигараки поежился и оттолкнулся от земли висящей ногой, и качеля медленно переместилась из прежнего положения назад, а затем обратно. Даби усмехнулся. Его забавляло, что такой страшно агрессивный человек совершенно бессилен против какой-то там погоды. На самом деле, было еще несколько вещей, которые не поддавались контролю Томуры. Например отключение света и воды, желание убивать и невъебенно зашкаливающий похуизм Даби. — Давай уже в магаз? — потухло спросил пирокинетик. Настроение близилось к нижнему пределу. От вида разваливающихся качель на душе было гадко. Шигараки проигнорировал его вопрос, параллельно дуя на покрасневшие фалланги собственных пальцев. Даби провел рукой по голове. Сравнительно свежая краска чуть бралась на ладонь. Нужно было промыть волосы еще раз, но вода после долгого отключения всегда была грязной. — Ты знаешь, я вырос в подобном месте. Томура помолчал с минуту, облокотил голову на железный брус и на этот раз все-таки ответил. — Как сын Старателя мог оказаться в коммунальном секторе? Даби поморщился. — А вот так. Сбегал в тот район вместо школы класса со второго. Отцу никто из учителей не звонил. Боялись огорчить влиятельного человека, да еще и спонсора. Он такие парты на первое купил, что ой-ой-ой, потом еще в информатику оборудование самое новое заказал. В общем, я там играл с детьми. Они такие простые. Понимаешь, как в детстве бывает. Кажется, что мир огромен, прекрасен и интересен. И поводы для расстройств такие незначительные. Шигараки вздохнул. — Мне так не казалось. Его детство было совсем не таким. Из воспоминаний всплывает какая-то мешанина: дом, приют, потом психдиспансер, взрослая психушка — сначала одна, а потом другая, холодная улица, а дальше — концы, которые никак не сводятся. — Мне тоже. Отец чуть ли не с рождения готовил себе приемника. Свободного времени не было. В семье скандалы. Поэтому и сбегал. Под общие темы язык развязался. Стало полегче. — Я его ненавижу просто. И. Знаешь, какого осознавать, что жизнь пошла в пизду из-за того, кто должен быть опорой и поддержкой? — Знаю. Блядски безвыходно. Выть хочется. — Да, верно… Даби вздохнул, посмотрел на Томуру и задал новый вопрос: — Ты как вообще, отошел? Я, ну. Слышал, что у тебя много хуйни было в детстве. Шигараки про себя посмеялся. Отошел. Ха. — От такого нельзя отойти. — Родители бывают теми еще уебками. — Не в этом дело. То есть, не только в этом. — А в чем тогда? Томура помолчал. Время шло. До магазина, куда было решено сходить за очередной порцией алкоголя, они так и не дошли. Постепенно подкрадывался голод. — Во многом. Даби пожал плечами и зевнул. Ну ладно, пусть не говорит, все-таки личное. — Лады, как хочешь. — Перестань, а. — закатил глаза Шигараки. С крыши этажного дома по темному небу вдруг полетело множество белых голубей. — Что «перестать»? Шигараки свесил с качели вторую ногу, накинул на голову капюшон черного пуховика. — Вести себя на-отъебись. — А. — Даби поджал губы и поднял темные брови, — мне так проще. — Не представляешь, как бесит. Даби в очередной раз пожал плечами. Ну бесит и бесит, что поделаешь. Жизнь она такая. — Сори. Шигараки метнул руку в сторону, ухватившись за чужую шею пятью пальцами, и предупреждающе надавил. Каждый из них понимает слово «уважать» по-своему. Исходя из собственного жизненного опыта, травм. Даби считает, что уважать чей-то выбор равно не препятствовать ему. Шигараки полагает, что это то же самое что принимать. Таким, какой есть. Не пытаться изменить. Но в одном они точно согласны: Уважать решения — не значит одобрять их. А еще в том, что совсем не обязательно самому уважать кого-то, чтобы понимать смысл слова. Томуру никто никогда не уважал в том смысле, за который так топит общественность, да и в другом тоже, так с хуя ли он должен? Даби просто образцовый похуист. Плевать он хотел на всякое там уважение. Томура поднялся с качели, и несмазанные петли скрипнули. — Пошли отсюда. Даби неохотно поплелся за ним. Вероятно, он больше не придет на эту площадку. Все до тошноты временное. Эти скрипучие качели, это чернеющее небо и даже он сам. Зачем стараться? Все эти постеры, дурацкие песни кричат о том, что нужно быть в моменте. Но как это вообще возможно, если точно знаешь, что события, приносящие дикую радость, завтра не будут значить ничего? Даби ставит обе ноги на невысокий бордюрчик. Делает шаг. Два. — Тебе лет сколько? И правда. Больше не весело. — Двадцать шесть скоро. Шигараки цокает и отворачивается, наращивая темп. Даби спрыгивает на асфальт и устремляется за ним. Небо издает звуки грозы и опасно порывается на слив. В круглосуточном магазине им отказывают в продаже алкоголя. Злой Томура почти прожигает тинейджера-кассира взглядом, пока Даби тактично предлагает ему вернуться домой и хорошенько проспаться. Потом начинается дождь. Шигараки несколько раз повторяет, как сильно он ненавидит этот мир. У самой квартиры он ускоряет шаг и почти забегает под крышу.

***

Даби, полностью игнорируя дождь, стеной лившийся с выступа крыши, зашел внутрь. На стене подъезда в самом начале висели почтовые ящики. Разные: синие, зеленые, как сами стены с частично обвалившейся штукатуркой, и даже красные. На двух из них самоклейкой белого цвета были обозначены ровненькие буквы «почта», на другом — надпись была синей, такой же, как и сам ящик. Из всех на две трети торчали утренние черно-белые газеты «Вестник». Пахло пылью. Наверху Шигараки невесело хлопнул дверью. Охуенно попасть под ливень с самого утра. И ведь не хватило всего пары-тройки минут, чтобы добежать до квартиры. Ботинки летят на пол. Подошва хлюпала и, кажется, начала расклеиваться. Очень хотелось в душ. Он прошел в ванную, оставляя за собой мокрые следы, повернул ручку крана, и слегка серая вода побежала. — Бляяяять. Уже лучше, чем до того, как они ушли, но все еще непригодно для мытья. Дверь в коридоре щелкнула, Даби ступил в квартиру. Ему все было нипочем, даже отсутствие цивилизованной воды в кране. — Хочу пожарить креветок, — выдал он. Шигараки выключил душ. Ну окей. Хоть еда какая будет. О том, что готовить морепродукты в дешевой квартире довольно иронично, он не упомянул. Он вообще в последнее время много молчал, даже когда ему задавали вопросы. — И с чем их есть? — осведомился Томура. — Помидоры. Красный перец. Все, что ты понабирал. — Ясно. Даби любил перец и любую острую еду в принципе. Шигараки было как-то не до выбора любимого блюда, у него в голове было другое. Он молча прошествовал на кухню, достал из холодильника овощи, промыл их водой из-под крана и начал резать. Наточенное лезвие без труда разделяло и мякоть, и что по-тверже. Наверно и с грудиной бы справилось. И с венами на руках. Жаль, что Томура хочет жить как никто другой. Шигараки поднял нож, повернул его боковиной и посмотрел на отражение. Из зазеркалья на него глядел неопрятный парень неопределенного возраста. Он подумал, что если теория о параллельных вселенных правдива, то где-то там, далеко-далеко, наверняка есть место, в котором точно такой же парень счастлив. Но Томура — не тот парень. Ему двадцать один год, а с пятнадцати ничего кроме возможности покупать мартини и абсент в бесконечном количестве не изменилось. По крайней мере, он может радоваться маленьким текущим вещам. Тому, что креветки варятся всего пять минут, а овощи уже нарезаны. И. Он все еще жив. Это как нельзя радует. Даби слил воду и переложил рачков на тарелку. Поставил на стол две кружки. У одной из них был маленький скол, расходящийся в поверхностную трещину. Томура дернул головой, отгоняя ненужные мысли. Даби суетился у раковины. — Чай? — Зеленый, с малиной. Шигараки поднялся и исчез в дверном проеме. На балконе было прохладно. Дождь уже прошел. Томура сел, облокотившись на стык дома и ограждение. Безумство — это же не порок. Он может прямо сейчас спрыгнуть и никогда больше не вернуться. Не в смысле смерти, а просто, приземляясь под балконом этажа, убежать в темный переулок, где скуриваются наркоманы и проститутки, сесть в уголок, где всем на тебя похуй, и сидеть так всегда. Чтобы никто не видел, не слышал, не доставал. Шигараки никогда не хотел убить себя, просто иногда (часто) хочется, чтобы никто не трогал. Чтобы весь мир забыл о твоем существовании на какое-то время. Так бывает. Если изолировать себя от общества и немного подождать, все будет хорошо. Социальная энергия обязательно появится. А если этого не сделать — случится ядерный взрыв. Огромный, задевающий всех ближайших людей. Никому не удастся выйти из этого таким, как был раньше. Только Томуре. Так и будет стоять на месте, взращивая в себе ненависть и обиду. Не то чтобы он хорошо о себе заботился, позволяя отдыхать, он этого не хотел. Если уж жить, то только так, как тебе самому хочется. И жизнь протекала от срыва к срыву. Через пятнадцать минут Даби приносит горячий чай и два пледа. — Забрали меня из дома и устроили в детдом, потому что я убил свою семью, — бросает Шигараки, делая глоток. Даби поворачивается в его сторону, туша сигарету о поручень. — Что? Томура качает головой, смотря куда-то гораздо дальше, за темнеющее небо. — Ты спрашивал, в чем дело. В этом. Даби чуть хмурится и потирает свое предплечье. — Оу, — спустя некоторое время выдает он, — спасибо, что сказал. — Да пожалуйста, хоть подавись. И каждый раз так. Шигараки не пускает дальше определенного предела. Нельзя перейти выше, а хорошее отношение к Томуре — для него уже новый уровень. — Бля. — А чего ты ждал. — скорее утверждает, чем вопрошает Шигараки. Никто не обязывает его вести себя иначе, потому как Даби не обязывается быть хорошим тоже. — Ну зачем ты так со мной. Даби свешивает ногу в расстояние между ограждением. С этого балкона можно было бы спрыгнуть. Не факт, что он разбился бы. — Выражаю свое недовольство, чтобы когнитивная часть твоего организма осознала, насколько хренова твоя реакция. — Извини. Как мне нужно было ответить? Томура вздыхает. Надоело уже ставить ему все по полочкам. Как-будто своих проблем не хватает. — Я не бесплатный психолог, не моя забота объяснять тебе подробности межличностной коммуникации. И я плох в этом. Ненавижу людей. — Мне бы с самим собой научиться коммуникацировать, — бурчит Даби, — а то не всегда получается. — Заметно. — Бля, ну почему ты такой… — страдальчески тянет он, — Мы ведь соседи. Шигараки пожимает плечами, поправляет волосы, бессовестно лезущие в глаза, и делает глоток из кружки. Чай оказывается почти холодным. Что-то заговорились. Иногда Томура удивляется тому, как быстро пролетает время. — Ты же и в детстве любил все сладкое, да? Как ягодный чай, — задумчиво протянул Даби, — Почему? — Просто. Люблю и люблю, — ответил Шигараки. Они помолчали еще несколько минут, посмотрели вдаль, на небо, подумали о своем, и тогда Даби предложил включить музыку и не спать этой ночью. Томура дал положительный ответ.