Состояние полураспада

Привет. Даби. Я очень по тебе скучаю. Мы ведь все еще лучшие друзья? Пожалуйста, возвращайся. Что бы ни случилось, я тебя поддержу, только возвращайся скорее. Или просто напиши, что ты в порядке. Прошел уже почти месяц. Мы все очень-очень скучаем. Мейсону не с кем пить. Он почти стал трезвенником. Мне очень одиноко. Ты же знаешь, что у меня нет друга ближе, чем ты. Я не знаю, что случилось, но правда очень жду тебя. Если Томура с тобой, передай ему, что по нему я тоже скучаю. Надеюсь, у вас все впорядке. Даби усмехнулся. Он тоже очень, Очень скучает по Томуре. Неприятным тянущим ощущением под грудью заныла вина. Он сам ни разу не тосковал по Тоге или Мейю. И вспоминал о них только тогда, когда приходили редкие сообщения, отвечать на которые у него не было сил. По-хорошему, нужно объясниться. Даби не хотел, чтобы кто-то переживал из-за него. Но если откровенно — ему все равно. Он плохой друг. И парень из него вышел никудышный. Невысказанность ворохом перелезает в голову. Как давно Шигараки задумал это? Может быть, в их последнюю ночь он уже представлял себя стоящим у края окна? Что, если Даби заговорил бы об этом? Если бы он только спросил, рассказал бы Томура? Смог бы Даби его успокоить? Заверить, что он найдет выход из любой ситуации для него? Даби устало переворачивается на бок. Впервые за долгое время он открыто винит не кого-то другого. Не обстоятельства, а себя. Ведь так поступают взрослые люди? Но почему это так больно? Потому ли, что уже слишком поздно? Даби натягивает на себя черный свитер с горлом, принесенный сестрой. Совсем не колючий, но от одной мысли, что до него его носил отец становится тошно. — Томура, — тихо произносит он вслух, словно боясь, что за это слово его покарают сразу все правоохранительные органы этой страны, — ведь ты бы меня понял, да? Сначала хочется покурить, а потом выжечь себе легкие нахуй, потому что становится так гадко от самого себя, в полной тишине взывающему к мертвому человеку, что самоненависть поднимается до неприлично высокого уровня. В этот день Даби покупает билет на ближайший поезд и заодно заходит в маленький привокзальный магазин, чтобы купить электронную сигарету. — На сколько затяжек, с каким вкусом? Даби задумывается. Иногда становится невыносимо больно. Весь день кажется, что боль отступает или что не чувствуешь ничего вовсе, на какую-то секунду, а может даже и на минуту, в груди расцветает спокойствие. Но вечером, в просторной комнате, напоминающей о прошлом, где Даби прячется от семейных застолий, все возвращается к точке отсчета. Даби старается не пересекаться с родственниками и вообще не видеться ни с кем, в основном бодрствуя по ночам. Тога продолжает названивать, но Мей больше не пишет, Фуюми иногда заглядывает к Даби в комнату, неловко пытаясь заговорить, но ничего хорошего из этого не выходит; если бы Даби и хотел увидеть кого-то, то только маму, но ее в этом доме почему-то нет, и Даби слишком не хочет знать правду, чтобы спросить об этом. Таками отводит взгляд в пол каждый раз, когда Даби смотрит на него, и все реже появляется в старательском доме, а если и появляется, то вместе с самим Энджи Тодороки. Каждый день Даби отсчитывает, сколько времени прошло со смерти Томуры, и когда он насчитывает триста тридцать девять часов, в груди тревожно ноет: как скоро он начнет забывать? По ночам ему снится Томура, неимоверно мягко, почти призрачно, обнимающий его за шею и пропадающий сразу после того, как Даби задает вопрос. «Почему?». Каждый раз это повторяется, но Даби, кажется, не может иначе — не может держать язык за зубами и не просыпаться в слезах ранним утром. На рассветах Даби курит сигареты и боится, что однажды они закончатся. Хорошо, что его отец редко бывает дома. Где-то там, далеко, наверно лежит разорванное тело Шигараки Томуры, но Даби даже не знает, куда ему идти, чтобы нормально оплакать свою боль. — Выродок. — И Даби просыпается, ненавидя себя даже больше, чем обычно. — Стой. Мне страшно. — И Даби хочет умереть в два раза сильнее. Он уже не убеждает себя в том, что все будет хорошо или хотя бы нормально, потому что больше не верит в это, и, наверно, не хочет этого. — Что-нибудь максимально тяжелое. Если есть, с яблоком. На верхней полке поезда Даби втихаря парит электронку, потому что курить в поездах нельзя. Но хочется пиздец как. И кажется, что она даже тяжелее привычного винстона. Маленький город, где есть все, кроме него самого, он знает как свои пять пальцев, но, к удивлению, теперь все кажется до одури чужим. Дорога до многоэтажки не длинная, но Даби намеренно делает зигзаг, не желая проходить мимо разрушенной детской площадки. Ключи не с первого раза попадают в скважину. Как призрак Даби слоняется по своей старой квартире. Своей ли? Он и сам не знает, что ищет. Когда время сливается в одну длинную бесконечную линию, Даби заворачивает в спальню. В доме совсем пусто. Даби без сил опускается на полутороспальную кровать. Простынь с осевшей на нее пылью мнется. Матрас тихо скрипит. На полу гора грязных вещей. Только его. Здесь не осталось ничего от Томуры. Зачем он приехал? На что надеялся? Даби накрывает лицо ладонью и тяжело вздыхает. Может быть, он просто хотел вернуться туда, где все было в порядке. Где Шигараки раз за разом бил по животу грязным ботинком, где он пил много-много и обнимал Даби. Но не осталось ничего. Даже фантомного ощущения кого-то рядом, как в его снах. Почему, ну почему Он сделал это? Все было так хорошо. Даби курит одноразку, и дым от нее заполняет все пространство над его головой. — Только бы ты был жив, — выдыхает он, тут же поправляясь, — только бы ты был здесь. Даби не требуется много времени, чтобы понять: до бара он уже не дойдет. Даби до смерти скучает. По удивительно аккуратному носу, по белесой коже, по узким покусанным губам и тому, как они расплывались в надменной улыбке, по темно-красным радужкам, по тонким запястьям и тому, как прекрасно они были меньше его, по неряшливым секущимся волосам, по этой абсолютно нерациональной, но такой сильной идеологии, по редким моментам откровений и страха, по желтым синякам от ударов, по безответственности, по никак не вяжущимся с образом приготовлениям к Новому году, по фразам, задевающим за больное, по перепутанным мыслям, по цоканью, по… Даби закрывает лицо ладонями. Страшно думать, что он больше этого не испытает. Он сам себя выворачивает наизнанку, пуская в голову такие мысли. Даби кашляюще смеется. Быстро поднимается с кровати, кидает ключи на пол и выбегает и квартиры. Он бежит со всех ног. Так, будто от этого зависит его жизнь, будто за ним гонится нечто страшное, и как только он остановится… Даби с размаху открывает дверь в супермаркет, ставит на кассу бутылку водки и расплачивается отцовской кредиткой. Потом покупает билеты на ближайший поезд. И уезжает с мыслью о том, что он никогда больше сюда не вернется. Он так и остался красноволосым мальчиком, бегущим от проблем.

***

Перед тем, как выйти с жд станции, Даби выкидывает пустую бутылку в ближайшую урну. Томуре правда это нравилось? Или он пил, чтоб мир не казался таким ужасным? Даби кажется, что он начинает понимать. Телефон вибрирует. Тога снова что-то пишет. Даби отключает мобильник. Когда-нибудь, когда-нибудь он точно станет сильным, достойным этой жизни человеком. До дома Даби вызывает такси. На заднем дворе Ястреб слушает музыку в наушниках. Лучше бы его там не было. В окнах горит свет. Значит, все дома. Даби садится на лавочку возле цветочной клумбы и достает сигарету. — Привет, — говорит Кейго. — Ага, — отвечает Даби. Это уже невыносимо. Даби больше никогда не вернется в свою старую квартиру. Он курит, напивается, но боль никуда не уходит. Когда это уже закончится? Даби рвано выдыхает. Ястреб размахивает рукой перед своим лицом, чтобы отогнать неприятный дым. — Зачем ты куришь? — Недовольно спрашивает он. Даби тянет бровь вверх и как-то недобро хохочет. Больно сжимает Кейго за скулы указательным и большим пальцами так, что Таками против воли открывает рот, наклоняется максимально близко и выдыхает струйку дымы прямо в чужие губы. Кейго кашляет, случайно вдыхая, но потом открывает медово-карие глаза и смотрит Даби в лицо. И даже не ударяет его или не покрывает трехэтажным матом. Так странно. Тактильные люди такие странные. Ментально стабильные люди странные. Ястреб не улыбается. Это добавляет ситуации какой-то непонятный подтекст, и Даби не уверен, нравится ли ему это. Он цокает и отпускает. — Начни сам, если так интересно. — Прости, я не хочу херовить свое здоровье, — пожал плечами Таками, — и не так уж это и интересно. — Как знаешь, — от чего-то зло и нервно ответил Даби, — ты бы и не понял до конца. Ты наверняка вырос в счастливой семье, а все твои проблемы сводились к несчастной подростковой любви. Даби запрокинул голень одной ноги на колено другой. Кейго выдержал паузу. — Не очень тактично говорить такое. Сколько, по-твоему, мне лет? — Даби закатил глаза и показал ему язык, — Я никогда никого не любил. Я женат на своей работе. У меня нет времени на длительные отношения. Или просто нет подходящего человека рядом. Не знаю. А у тебя кто-нибудь есть? Дыби сделал еще одну затяжку. — Никого. Под ребрами больно кольнуло. Никого? — Понятно, — прокомментировал Ястреб, внимательно изучая эмоции Даби, — добро пожаловать в клуб одиночек тогда? — Он протянул Даби раскрытую ладонь. Даби повернул голову на него. Сделал глубокую затяжку. Придвинулся ближе и поцеловал. У Кейго губы мягкие и приятные, и это до ужаса непривычно и отталкивающе. Кажется, он отвечает на поцелуй. Это неправильно. Он не Шигараки. Даби разрывает поцелуй, резко подаваясь назад и коротко и быстро выдыхая. Ястреб тянется обратно. Даби застывает на секунду, и этого хватает, чтобы его инициативу перехватили, и, кажется, это уже не он без предупреждения врывается в чужое пространство, а наоборот, и Таками держит его за скулы и прикусывает нижнюю губу сквозь поцелуй. Даби хватает его за горло и слишком глубоко целует. Он бы никогда не поступил так с Шигараки. — Что ты делаешь? Даби утирает рот тыльной стороной ладони. — А ты? Ястреб пристыжено опускает глаза. Даби встает и просто уходит. Наверх, прямиком в ванную, игнорируя приветственные реплики семьи. Мерзко. Отвратительно. Ему нравятся удары и кровь во время поцелуя, а не до чертиков нежные губы и ровное дыхание, разве нет? Даби зло хлопает дверью и сразу хватается за бритву, оставленную в стакане на полочке зеркала. Он приставляет ее к внутренней стороне запястья и останавливается. Ему нравится только Томура. Шигараки Томура, который ненавидит весь этот мир. Всех, кроме него. Даби надавливает на бритву сильнее. Вокруг все темное и холодное. Кончики пальцев морозит. Где-то далеко маленький Тойя дрожащим голосом шепчет «не надо». Никогда раньше он не хотел по-настоящему умереть. Все его слова о смерти были просто глупыми попытками обратить на себя внимание, и Томура был прав, когда называл его позером и выродком. Под лезвием кожа идеально ровно делится на два. Только бы перестало быть так больно. Даже смерть здесь какая-то пугающе идеальная. Или это всегда так? Даби ударяет стеклянную гладь зеркала кулаком. Его отражение разбивается на множество кусочков. А может, это он сам такой. Ни на что негодный ребенок. Если бы он умер, пока инсценировал свою смерть, все было бы проще. Гораздо лучше ничего не чувствовать. Как же больно. Даби заторможено опускается на пол. Руки ватные, а ноги тяжелые. Он омерзительный. От самого себя тошнит. Белая стена и мраморный кафель пачкаются красным. Шигараки бы его ни за что не простил. Ни за поцелуи с другим, ни за самовольное лишение жизни, ни за столь частые мысли о нем. Если бы Томура был здесь, все было бы иначе. Даби не страдал бы херней и занимался бы чем-то полезным. Если бы только Шигараки придушил его в том темном московском переулке, то это была бы самая лучшая, самая правильная смерть. Даби ведет плечами. Очень холодно. Он дотягивается до крана и включает горячую воду. Кожу обжигает, но теплее не становится. Голова сама собой клонится к плечу. Даби моргает. Шигараки слишком лучезарно улыбается. — Больше не бери с меня пример. Даби закрывает глаза. — С чего ты это взял? — Тойя, Тойя! Даби разлепляет тяжелые веки. Тишину разрезает испуганный голос Таками. — Ты в норме? Даби улыбается. Одними губами шепчет: — Уходи. Сильные руки закидывают его левое предплечье куда-то наверх. Потом что-то рвется и Даби чувствует смутное тепло. Потом будто падает куда-то и тепла становится больше. — Тойя, Тойя! Так звал его маленький Шото, когда он уже почти открыл входную дверь. — Не отключайся, я здесь! Даби снова открывает глаза. Кейго что-то быстро говорит ему, но уже все равно. — Я устал, — шепчет Даби, — я так устал. Мне холодно. А за бортиком ванны взволнованный про-герой номер два растирает ему левую ладонь. — Ты потерпи немного, — и выкручивает горячую воду на максимум, — я здесь, только не засыпай. Даби потерянно ищет источник звука и цепляется взглядом за светлоглазое лицо чуть выше него. — Я не хочу жить. — Я знаю, знаю, я тебе помогу. Даби хмыкает. Кажется, он сам когда-то что-то такое говорил. Только не может вспомнить, кому. — Зачем ты мне мешаешь, — тихо говорит Даби. — Это моя работа. Спасать людей. — Спаси кого-нибудь другого, — из последних сил Даби вырывает свою руку и поворачивается на бок. Ястреб на мгновение замирает, и Даби уже было думает, что, о, победа, его оставили в покое, но почти горячая вода плюхает, и Таками оказывается рядом с ним. Даби через силу смотрит на него. — Что у тебя случилось? Даби поворачивается обратно, это было зря, и молчит. — Что бы там ни было, оно не стоит того, чтобы лишать себя жизни, слышишь? Это самое ценное, что у тебя есть! Даби молчит. Томура стоит. Томура стоит всего на свете. И даже его жизни. Нет, особенно такой никчемной жизни как его. Вдруг теплота ладоней касается его щек. — Не переживай, — хрипло отмахивается Даби, — я сделал это не потому, что мне не понравилось целоваться с тобой. Кейго хмурится. Что за бред. Зачем говорить об этом сейчас? Но решает подыграть, чтобы сместить внимание Даби. Так учили в полицакадемии. — А тебе не понравилось? — Слегка расстроенным голосом выдает он. Таками знает, как выдать нужные эмоции, спасибо эмоционально нестабильному отцу и нездорово жертвенной матери. Даби фыркает. Это такая уловка? Как ему может нравится что-то или кто-то, столь противоположный Шигараки? Но, почему-то, поддаться очень хочется, и губы сами собой шепчут: — Понравилось. Может быть, ему правда нравился бы Ястреб, может быть, это даже было бы взаимно, если бы в своей жизни Даби не прошел через то, что он прошел. Но сейчас это уже не важно. Таками ложится на бок, занимая правую часть ванны, и в диафрагме колючим плющом разрастается боль — потому что последнюю ночь с Шигараки Даби провел в воде. Кейго смотрит в прозрачно-голубые глаза напротив и обнимает под лопатками. Вода перетекает за края ванны, и Таками смутно чувствует, что ввязался во что-то нехорошее.