Состояние полураспада

В двенадцать Даби просыпается из-за музыки, орущей откуда-то снизу. Он материт весь мир, переворачивается на другой бок и тут же засыпает. Ему снится что-то доброе и хорошее. В половине первого Ястреб бесцеремонно вваливается в его комнату. Талдычит что-то о прекрасном новом дне и солнце, которое давно уже встало. В свою очередь, Даби накрывается одеялом с головой — солнце может и встало, а он просыпаться не собирается. Таками прыгает по чужой кровати, плюя на нормы приличия, и Даби, мысленно поражаясь наличию у него сил в столь раннее время суток, жалеет, что не может познакомить с ним Тогу. — Оставь меняяяя, — сквозь сон страдальчески хрипит Даби, накрывая голову мягкой подушкой. Кейго на секунду перестает двигаться, пораженный тем, что эта спящая груда ожогов способна разговаривать, и Даби про себя благодарит господа бога за столь желанную тишину. Но Ястреб портит все еще сильнее. Он падает на постель возле самого Даби и смотрит на его закрытые веки. — Я разделяю твое желание поспать, но давай ты будешь делать это в своей комнате, — пока еще вежливо просит Даби, все так же не открывая глаз. Кейго разглядывает багрово-фиолетовые шрамы под его щеками, почти ровной линией обозначающие линию скул. Таками видел Даби еще только при поступлении в больницу. Тогда он примчался на помощь своему идолу, Старателю, но в итоге только перебросился с ним парой слов — Энджи Тодороки не был озабочен падением одного из крупнейших агентств органов правоохранения, случилось кое-что похуже. Из-за приоткрытых дверей Ястреб видел человека, у которого и без того отмершая кожа отходила от костей. И он сразу его узнал. Когда они встретились во второй раз, на линии шрамов Тойи уже были серебряные медицинские скобы, но Кейго все равно был уверен, что это он — Тодороки Тойя, с которым Таками провел пол детства. Иногда кажется, что тогда, даже при наличии неуравновешенного отца и созависимой матери, было проще. Когда ты маленький, не нужно решать взрослые проблемы, потому что ты о них даже не подозреваешь. До определенного возраста, конечно. Таками отрывочно помнит раннее детство, но время, проведенное в старательской академии — так, словно это было всего пару лет назад. Подобранный почти с улицы, а, учитывая состояние дома, где Кейго жил до пяти, так действительно можно было сказать, он особенно ярко запомнил первые дни в новом месте. Там маленький Кейго на удивление быстро нашел друга (или друг нашел его?), теплый кров с регулярным питанием и устойчивые фигуры взрослых (правда, родительские уже плотно засели в его голове к тому времени). В те времена волосы Тойи еще были красными как у Старателя. Тойя часто ругался с мамой, потому что она называла папу плохим человеком. Тойя не понимал: разве это правда? Папа каждый день спасает людей. Он хорошо относится к маме, просто не всегда может это показать, и позволяет ему идти за своей мечтой — стать самым сильной героем за всю историю страны. Тойя не понимает, чего еще хочет мама. Он злится на нее и на себя за то, что его волосы предательски белеют. Он не хочет быть похожим на нее, слабую и стыдящую папу, только на него, ведь он такой сильный, такой могущественный, такой крутой! Тойя старается быть самым лучшим. Может поэтому, может из-за статуса отца, у него это получается. А шестилетний Кейго не понимает его мотивации. Идет вперед только потому, что взрослые сказали, что так нужно, таскается за Тойей, будучи младше на два года. Когда преподавательница — молодая и очень перспективная, вышедшая из первых рядов выпускников Старателя, посылает Кейго за никогда не пропускающим занятия Тойей, он находит его в промежутке между четвертым и пятым этажами, на лестнице. Маленький Тодороки зло утирает слезы — сегодня белых волос на его голове прибавилось, но мама не разрешила их закрасить. До этого момента Тойя ни разу не опаздывал на уроки, не потому, что за это могли наказать, но потому, что ему было действительно интересно, и он хотел, чтобы папа им гордился. Тодороки Тойя поднял заплаканные бирюзовые глаза на гулкий звук шагов. — Тойя, тебя ищет учитель Камиджи, — тихо выговаривает Кейго, — урок уже начался. Маленькой ладошкой он обхватывает себя за локоть. Кейго не нравится, когда люди плачут перед ним. Он не знает, что делать. Он становится бесполезным. Все бесполезное люди оставляют на свалке. — Таками! — Тойя утирает щеки. На правой у него белый бинт, закрепленный двумя скрещенными пластырями. Он подрался с одноклассником. Отец не ругал. Тойя одержал победу. — Давай сбежим! — Что?! — Таками округляет золотистые глаза, — Так же нельзя, Старатель будет очень ругаться, лучше пойдем на урок, пока никто не переживает. Тойя зло пинает ступеньку. Он очень сильно похож на папу. Кейго этим восхищается. Он хотел бы иметь таких же родителей. — Никто не будет беспокоиться, — еле слышно бормочет он, опустив синие глаза в пол, — Разве ты не заметил, Таками? Всем плевать на нас! Если я умру, меня легко заменить кем-то другим. И тебя тоже. Кейго делает шаг назад. — Не говори такие ужасные вещи! Ты лучший в классе! Твой отец точно гордится тобой, и я… Очень горжусь, что знаком с тобой! Тойя поднимается на ноги. Его руки безвольно висят по бокам. Он смотрит на Таками. — Разве ты не видишь? — он наклоняется так, чтобы Кейго мог разглядеть побелевшую часть его волос, — уже совсем скоро… Совсем скоро я не буду нужен отцу, как Нацу и Фуюми, потому что я… стану таким же слабым как мама! — соленые слезы продолжают катиться по его щекам, моча пластырь, — Поэтому мне и нужно сбежать! Пока это не случилось! Ты пойдешь со мной, Таками? Кейго перебирает пальцы. Если он уйдет, разве будет в мире хоть кто-то, кому он нужен? — Я… Тойя глядит на него выжидающе, с надеждой. Он всегда быстро загорался идеями. Таками тупит глаза в пол. Идеально чистый как и во всей академии. — Я бы очень хотел, правда! — заверяет он, не желая расстраивать единственного друга, — Но… Как же твои брат и сестра? Тойя широко раскрывает глаза, словно вспоминая о чем-то. Он никому не рассказывал, что бывает, когда папа злится. Но это не его вина. Это все из-за мамы. Из-за нее Фуюми и Нацу такие слабые. Из-за нее он становится таким же. — Я обещал Фуюми, что никогда-никогда ее не брошу! — Тойя решительно вытирает слезы, — Точно, Таками. Я не могу уйти. Я не могу подвести их. Я буду тренироваться еще усерднее и докажу папе, что я не такой как мама. Ну и что с того, что мои волосы стали белыми? Я покрашу их, когда вырасту. Тем более их не много, могу просто прятать их, как думаешь? Таками интенсивно закивал, радостно выдыхая. — Не переживай, я всегда-всегда буду тебе в этом помогать! Обещаю! Тойя задумчиво покрутил белесую прядь между двумя пальцами, кивнул, и они пошли в класс. Это продолжалось недолго. В какой-то момент Тойя стал ходить на уроки реже, и мотивации в нем поубавилось. Кейго все меньше и меньше видел его в коридорах, и однажды он просто перестал ходить. Учителя шептались, говоря, что это из-за нового сына Старателя — Тодороки Шото. Кто такой этот Шото, и как он связан с уходом Тойи, Таками узнал через много лет уже от самого Энджи, когда тот, найдя уже взрослого сына, не смог сдержать слез. Теперь же, они оба просто играют. До первой эмоции. И Тойе перед ним плевать всегда, кроме тех случаев, когда он злится. Даби эгоист, а его геройские задатки, передавшиеся, видимо, по ДНК, сдохли вместе с человеком, к которому были обращены. Ястреб целует его, садясь сверху. Даби морщится. Даби не любит это чувство. Свою тягу к светлому он ненавидит. Ладонь сама находит чужую шею. Тяжело принять человека травмированным и не пытаться помочь. Потому что когда помогаешь, узнаешь причины, а значит, можешь предугадать чужие действия. Таками мельком ловит себя на мысли, что ему нравится ничего не знать о Даби. От этого адреналин хлещет так, что не легко не задохнуться. Но Кейго с детства воспитывали героем. Он всегда был нужен только тогда, когда был полезен. Так его воспитали. Ястреб не считает, что это было неправильно. В конце концов, если каждый человек будет думать о себе, кто будет думать о других? Даби переворачивается, подминая Таками под себя. Что-то в подсознании кричит бежать. Это гораздо хуже, чем под алкоголем. Кейго предпочитает не пить (по возможности), потому что у него есть обязательства. У него есть имидж, который нельзя портить. Этажом ниже Старатель пьет чай с дочерью и младшим сыном, а над ними Ястреб путающимися пальцами расстегивает ширинку его наследнику; Даби проводит носом по чужой шее, Кейго ощущает его дыхание и понимает — это ненормально. Может, дело в том, что у Даби не осталось ничего, о потере чего он мог бы сожалеть, собственная семья — люди, которых он меньше всего хотел бы видеть рядом. Даби действительно плевать. Он уже не представляет другого человека на месте пошло улыбающегося Ястреба. Даби хочет видеть другие эмоции — он сдавливает шею Кейго, чтобы сделать ему больно, и ожидает хрипа, но Таками тыкается своими бархатными губами в его, портя все. Даби отпускает его, пребывая в непонимании, и Ястреб обнимает его, скрещивая запястья за затылком. Даби жмет его к себе за талию — конечно, только машинально — Кейго закидывает ногу за его торс. Таками встречается с его языком горячо, выдает расслабленное «мм», и ерошит белесые волосы. С кухни пахнет сладкой выпечкой. Наверно, Фуюми снова что-то готовит. Тоге тоже нравилось. Ястреб целует Даби в шею у самой челюсти. По телу проходят мурашки, это уже перебор, но Даби отчего-то позволяет и эту шалость. Они снова меняют позиции. Просто так удобней. Даби знает, что ему не стоит открываться слишком сильно. Кейго шепчет что-то на ухо, но Даби не может разобрать. — Что у тебя случилось? — уже более внятно. Но откровенно — лучше бы он и это не услышал. — Слишком сложно, — отмахивается Даби. Таками отрывается от него. Смотрит своими хитрыми золотистыми глазами. Боже. Даби цокает. Вырвать бы их нахуй. В целях профилактики дотошности. — То есть что-то таки случилось. Умничка. В бесконечном переворачивании друг друга Даби одерживает победу. Он входит в Кейго, как только оказывается над ним. Таками неприятно жмурится, упираясь в плечо Даби. Кто дал ему право спрашивать о таких личных вещах? Кто разрешил хвалить? «Проигралпроигралпроиграл», — упивается Даби, зло кусая лежащее под ним напряженное тело. Слишком быстро. Даби держит его за горло. Даби ебал его в своем темпе, потому что ему плевать на всех, кроме себя. Хотя, на себя тоже. Но Ястреб не заслужил. Даби зло улыбается, заставляя серебряные скобы двигаться, и чуть ли не смеется. Даби больно хватает его за бедра, прижимая к себе до предела. Даби не позволяет Таками прикусить ладонь, чтобы Старатель и другие не слышали его, сжимая запястье. Но Кейго через силу открывает свои светлые золотистые глаза, обрамленные длинными светлыми ресницами, смотрит на Даби без капли страха или отвращения и говорит: — Тебе нравится, когда тебя хвалят? И меряет его пульс, обхватив выжженное запястье не сильной, но ощутимой хваткой. Даби передергивает, Даби хочет сдохнуть нахуй. Этот тон, это движение. То же самое, что он делал с Томурой. Только Даби почти всегда попадал в точку, пусть даже и не знал этого, а Ястреб просто не может быть прав, только не в этом. Маленький Тойя мечтал о похвале и признании отца, но теперь, разве это важно? — Выметайся нахрен. — повышает голос он, — Пошел нахуй! — еще громче. Ястреб хмурит светлые брови несколько секунд. Поправляет съехавшую ниже плеча футболку и выходит за дверь. Даби накрывает голову подушкой. Два триггера за минуту. Сколько можно. Может он и не заслуживает быть счастливым, но это уже слишком. За пределами его комнаты Кейго на ходу накидывает куртку под удивленный взгляды домочадцев и уходит ни с кем не попрощавшись. Он вспоминает о вещи, которую понял уже много лет назад: Прошлое уже не вернуть. И ничего не будет как раньше. Даби уже привычно ищет сигареты, но, вспоминая о том, что почти вся семья дома, натягивает второй слой одежды и максимально быстро сбегает по лестнице. Можно даже подумать, что он хочет остановить Таками. — Я подышать, — бросает Даби, чтобы никто не спрашивал его. Он сразу замечает, что обуви Кейго нет в прихожей, и от всего сердца радуется этому. Только на террасе он оказывается не один. — Оу, привет. Фуюми улыбается. Всегда тоскливо, как мама, никогда — как отец. Ее волосы выбиваются из низкого хвоста, она крутит что-то маленькое в руке. Даби отворачивается от сестры и поджигает сигарету. Общаться с кем-то, кроме Томуры, у него хуево выходит. Даби быстро затягивается, основание сладковатое, дым горький и теплый, он берет его максимально глубоко и нетерпеливо. Становится так хорошо, что можно подавиться слюной. Даби отряхивает перила от снега и облокачивается на них. — Тойя, сигареты хорошо помогают расслабится? — спрашивает Фуюми тихо. Даби струшивает лишний пепел, зажимая сигарету между средним и указательным пальцами. — Вообще охуенно. Даби оборачивается на ее голос. — Можно я тоже покурю? Дают изгибает бровь. Кажется, сестра не курила раньше. Он молча протягивает ей упаковку, говорит зажать сигарету между зубами, потом поджигает конец. Фуюми морщится, делая неглубокую затяжку. — Спасибо. Даби пожимает плечами. Чувствует себя крутым старшим братом, учащим младших чему-то плохому. — Да пожалуйста. Обращайся. Фуюми еще раз затягивается. Снова неглубоко. — Не говори никому, пожалуйста. Даби хмыкает. Она ведь уже взрослая. Какой смысл что-то скрывать? В любом случае, он не особо общается с кем-либо сейчас. — Ладно. Но ты неправильно куришь. После он объясняет сестре, как нужно. И, наверно, это не то, чему должны учить старшие братья, но Даби забывает про ситуацию с Кейго. Они садятся на самую верхнюю ступеньку и скуривают еще одну сигарету на двоих, а потом Фуюми спрашивает: — Ты помнишь, как мама пыталась убить себя в первый раз? И портит все. Она смотрит куда-то далеко. Выглядит не напуганной, но уставшей. — Не помню, — врет Даби. Он не в настроении болтать о таких вещах сейчас. У него своих проблем по горло, а тут еще и с сестринскими разбираться. Это случилось, когда выяснилось, что Тойя не пригоден для роли, приписанной ему отцом. Из-за материнской генетики. Тогда Даби впервые подумал, что отец поступает неправильно. — Я ходила к ней сегодня утром. Она отдала мне это. — Фуюми протянула Даби раскрытую ладонь, на которой лежало маленькое лезвие, — Сказала, что оно должно быть у тебя. И то, что больше оно ей не нужно. Не знаю как его не забрали медсестры. Даби присел рядом с сестрой. Посмотрел на лезвие. Мама больше не винит себя в его смерти? — Ясно, — сказал он. Фуюми переложила лезвие в его ладонь. — Извини, что наваливаю на тебя еще и это. Тебе и так тяжело. Даби мысленно закатил глаза. Если бы ей было действительно жаль, она бы так не делала. — Как тебе у нас? Даби задумался. Он не собирался льстить сестре. Но был рад, что его не дергают. До сегодняшнего утра. Можно было спокойно разлагаться в своей комнате. — Не очень. Мне странно видеть, что вы все ладите с отцом после всего, что было. Фуюми понимающе закивала. Она ожидала таких слов. — Наверно, выглядит глупо? Я всю жизнь мечтала о большой и любящей семье. Папа, наконец, признал свои ошибки, когда… Нашел тебя в госпитале. Шото дал ему второй шанс, потому папа искренне раскаялся. Нацуо пытается ради нас, но, как ты видел, получается плохо. Хотя, это лучше, чем ничего. Мама начала идти на поправку. Мы очень сплотились. Я очень благодарна им всем за то, что они пытаются исправить ошибки прошлого. Хотя иногда кажется, что я просто закрываю свои гештальты, и это больше никому не нужно. Даби смотрит на сестру. Она поджимает аккуратные губы. Дневное солнце светит ей в затылок. Когда она была маленькой, как и Тойя, стыдилась своей схожести с мамой. Выбегала вперед брата и со слезами на глазах расставляла тоненькие светлые ручки в стороны, моля отца не бить Тойю. Даби помнит ее не такой, как сейчас. А Фуюми, кажется, забыла. В такие дни было страшнее всего. Тойя мог вынести все это на себе, но вина за слабость, за неспособность защитить младших и маму всегда была слишком тяжелой. — Я никогда его не прощу.