особенный гость

      Есть вещи, очень безумные вещи, как стоит отметить, к которым, если вы очень часто их видите, вы привыкаете. Никакого удивления больше не происходит. Все дело привычки, на самом деле. Поэтому Джин ни сколько не удивляется, ни капельки, когда перед входом в отель он слышит рэп. Знакомые всем и каждому, кто хоть когда-то бывал в отеле «Suga». Это сценический псевдоним Мин Юнги, и да, совсем-совсем не скромно и немного самовлюблённо назвать отель в честь себя же, но отель Юнги — название Юнги. И правила тоже его, поэтому, если его душевные порывы говорят ему включить свои собственные треки на всю мощь (Джин смотрит на несуществующие часы на своем правом запястье и вздыхает, сейчас около восьми часов утра, он предполагает), то Юнги это делает. Джин заходит в вестибюль, готовясь к ругани с посетилями насчёт этого внезапного концерта. Он говорил уже, что привык к такому? Окей, он повторится, потому что он чертовски привык.       Намджун, кажется, немного поседел, но это ничего страшного, такое случается с лучшими из нас. Джин и сам таким был. Эх, годы...       Чимина и Тэхена нет, так что им такой картины лицезреть нет необходимости. И это хорошо, думает Джин, иначе бы эти двое подпевали и пытались читать рэп, что было бы очень неловко, а ещё танцевали бы и просили бы сделать погромче. И точно бы не выполняли свои обязанности. Хорошо, что их нет, да.       Джин подходит к Намджуну, который находится в прострации и вздрагивает, когда Джин аккуратно касается его плеча: — Хэй, как ты, приятель?       — О, хён! Это ты! — Намджун звучит таким счастливым, увидев Джина. Джин дарит ему свою ободряющую улыбку и кивает головой, мол, «да, действительно я».       — Как давно это? — спрашивает Сокджин, кивая на лежащего на черном кожаном диване в холле Юнги, который качает головой в такт битам и подпевает музыке.       — Около, эм, — Джун задумывается, — двадцати минут, наверное? Кажется, что прошла вечность, — он вздыхает. Джин думает посоветовать ему свое успокительное.       — Ты устал? Когда заканчивается твоя смена? — Джин заботливо гладит его плечо, успокаивая.       — До двенадцати, — Намджун выглядит на грани слёз.       Не подумайте о них ничего плохого. Они правда любят Юнги и его треки (окей, возможно, любовь к трекам Юнги обязательная часть того, чтобы вас приняли на работу в этот отель), но они слышат их каждый определённый день или дни в месяц и немного устают от этого. Подайте на них в суд за это.       Они слышат звук открывающегося лифта и уже готовы слушать крики и недовольства посетителей, но на самом деле это всего лишь Чонгук. Очень сонный Чонгук, в серых штанах и белой футболке. Его черные волосы находятся в полном беспорядке, очевидно, он только проснулся. Джин действительно догадывается из-за чего. Чонгук идёт медленно, покачиваясь из стороны в сторону, и хмурится от громкого звука. Вероятно, с этой стороной своего дяди он не был знаком.       Он подходит к ним и очень хриплым ото сна голосом говорит: — Что здесь происходит? — он прочищает горло, сглатывая слюну, и облизывает губы, забавно причмокивая ими.       — Не узнаешь исполнителя треков? — интересуется в ответ Джин.       — Ээм, — задумывается Чонгук, но, кажется, после сна он совсем недееспособный к мысли и разуму, поэтому он только хмурится и качает головой в стороны.       — Тебе повезло, что твой дядя этого не слышит, — говорит Джин, а Намджун согласно кивает рядом. Мрачный вид которого тут же спадает, когда включается его совместно записанная с Мином песня. Это случилось около года назад, когда Юнги смог разглядеть в Намджуне огромный талант к сочинительству. Они тогда стали «лучшими бро», Юнги даже предложил помочь Намджуну продвинуться как рэперу, но тот отказался, так как у него и так мало времени. У него какие-то другие умные планы на жизнь, Джин не помнит. Теперь Намджун начинает покачивать головой в ритм.       — Ммм, — мурчит Чонгук, складывая руки на стойку регистрации, а потом кладя на них голову, чем вызывает негодование на лице портье, но Джин тут же шикает на них, чтобы они не мешали ребенку спать. Он еле сдерживает порыв зарыться пальцами в волосы Чонгука и нежно их перебирать, массируя кожу парня. — Звучит знакомо, если подумать, — бурчит себе под нос парень.       — Это песни твоего дяди, — поясняет Джин.       — Ааа, точно-точно, — отзывается Чонгук, делая «брр» губами, пока говорит, так как ему лень ими полноценно шевелить.       — Ты действительно так сильно не выспался? Во сколько ты лег спать? — спрашивает обеспокоенно Джин.       — Эмм, около трёх часов ночи? — неуверенно и заплетаясь отвечает Чонгук, видимо находясь уже в полудрёме. — Я рисовал картину одну...       — О, покажешь? — оживляется Джин. Он надеется, что Чонгук больше не будет стесняться его и своих увлечений. В конце концов, он думает, что их прошлый разговор немного продвинул уровень их отношений.       — А? — видимо, у Чонгука появились некоторые проблемы с обработкой чужой речи. — Да, конечно.       Сокджин начинает подозревать, что если он попросит Чонгука переписать на него всё его состояние, тот так же ответит «да, конечно», поэтому он предлагает Чонгуку пойти в его номер и поспать.       — Я не могу спать, я слишком чувствителен к громким звукам, — мило возмущается Чонгук, надувая губы.       — О, поверь, детка, ты уже почти спишь, — нежно и с лёгким смешком говорит Джин. А потом его осеняет. «Детка». Черт, это звучало так правильно в его голове, так уютно, словно так и должно быть, что он взял и сказал это. Черт-черт. Он прочищает горло, надеясь, что Чонгук этого не заметит, но по слегка покрасневшим щечкам парня, Джин думает, что всё-таки заметил. Это конец. Джин собирает вещи и улетает жить в Португалию сегодня же.       — Я не засыпаю, — бормочет Чонгук, который определено засыпает.       — Конечно, — Джин даже не спорит. Он рад, что Чонгук не стал акцентировать внимание на «детке». Это стало бы очень неловким. И он может остаться в Корее, как здорово.       Когда проходит около двадцати минут, Джин всё-таки уговаривает Чонгука пойти в номер и обещает, что музыка прекратиться скоро, потом Джин, как самый ответственный и порядочный управляющий отелем, уговаривает своего начальника хотя бы убавить громкость. Тот матерится себе под нос, но звук убавляет, входя в положение посетителей (хотя, не то чтобы они его волновали, по правде говоря).       Джин вздыхает. День начался просто отлично.

***

      Остаток дня проходит более менее спокойно. Никакого рэпа. Джин говорит искренние извинения всем гостям, которые пожаловались на шум с утра, и обещает, что больше такого не повторится. Естественно, такое повторится. Такое повторяется каждый раз, когда у Мин Юнги «запор» в сочинительстве, нет вдохновения и прочее, прочее. Но гостям об этом знать, конечно же, не обязательно. Джин даже успевает убедить некоторых (он талантливый актер), что это была просто массовая галлюцинация, потому что вот он (а как же) не слышал никаких песен с утра (наглая ложь, потому что он немного даже подпевал). Но опять же. Есть вещи, которые знать клиентам не обязательно.       Сам Юнги после того, как дал свой «концерт» (он притащил в отель и караоке), уехал. Вероятно, его-таки посетило вдохновение, но так же есть вероятность, что он просто захотел отдохнуть, что в контексте Мина значится как «набухаться». Джин его не осуждает.       Намджун ушел (читать как: «убежал, сметая все на своем пути») сразу после того, как его смена подошла к концу. Смена Чимина и Тэхена сегодня ночная, но они взрослые детки, сами со всем справятся, пока Джин будет отдыхать на кухне, готовя что-нибудь (да, для него это отдых).       Джин остался совсем один, наступил вечер, и всё, что остаётся ему, — это гулять по холлу, создавая вид активной деятельности. За окнами уже темнеет. Джину нравится эта вечерняя спокойная атмосфера. Он подождёт ещё немного, когда работа поваров уже закончится, и пойдет на кухню, а пока он прогуляется. Говорят, что в день нужно ходить около десяти тысяч шагов для здоровья, но Джин уже слишком стар (ах, конечно), поэтому этого будет достаточно.       Он остановился перед цветком и немного выпал из реальности, как это иногда случается с ним. Он ни о чем конкретно не думает, всё, что он делает, — смотрит на цветок. Спатифиллум. Очень мудренное название. Джин его далеко не с первого раза запомнил. Он вспоминает, как несколько раз спрашивал Намджуна (он умник, он знает названия цветов), как называется это чудо, которое, если честно, Джину не очень и нравится (потому что главный цветок во всем отеле — это он). Джин смотрит на эти белые лепестки, темно-зеленые листья и смотрит. Он так глубоко ушел в себя, что когда на его плечо опускается рука он просто... вздрагивает и очень громко кричит:       — Твою мать! — он поворачивается очень злым и готовым рвать и метать, но это всего лишь Чонгук, который выглядит очень виноватым, так что Джин усмиряет свой пыл, создаёт удивление на своем лице и улыбается парню. — Ох, это ты. Напугал меня.       — Я, эм, — Чонгук выглядит сожалеющим о своем поступке, но он также выглядит как человек, готовый начать смеяться с испуганной гримасы Джина, которая была на том секунду назад, — заметил.       — Всё в порядке, — как само собой разумеющееся отвечает Джин, потому что этот ответ был уже заготовлен у него, он планировал сказать это, поэтому он не заметил, что Чонгук не извинился. Как он смеет? — Гхм, — прочищает горло Джин, — то есть ничего.       Чонгук усмехается и смотрит на что-то сзади Джина. Ах, «спафитилум» этот.       — Это то, что тебя так заинтересовало, хён? — спрашивает Чонгук, указывая пальцев на цветок, словно Джин и так бы не понял.       — Почти, — отмахивается Джин. Чонгук немного меняется в выражении лица, видимо, вспоминая зачем сюда пожаловал:       — Эм, хён, я хотел... извиниться? То есть, мой внешний вид утром, я только проснулся, я даже, если честно, не особо помню, что я там говорил...       — Это неудивительно, ты был слишком сонным, — Джин говорит это максимально беззаботным голосом, чтобы этот ребенок ни о чем не волновался. — Всё в порядке, не о чем переживать.       — А... Почему песни дяди были включены на самую возможную громкость? — Чонгук выглядит таким рассеянным, сталкиваясь с тем, что нельзя объяснить. И таким милым. (А Джин такой гей.)       — Это серьезный разговор, мой друг. Очень серьезный, — управляющий использует свой самый «супер-пупер-серьезный-присерьезный» голос, которым обычно отвечают на вопрос «почему вы выбрали нашу компанию?» на собеседовании.       — А?.. — между бровями Чонгука появились две складки, а его рот приоткрылся. Он всё ещё такой потерянный, как в свой первый день здесь, но теперь в милом смысле.       — Я прикалываюсь, — усмехается Джин, а потом объясняет нормальным голосом: — Иногда у Юнги бывают заскоки, поэтому он приезжает в отель и включает свои треки.       — Круто быть владельцем отеля, — с невероятным восхищением говорит Чонгук, и, в принципе, с ним нельзя не согласиться.       — Да, — мечтательно вздыхает Джин, поднимая глаза на точку на потолке и рассматривая ее. — Намного круче, чем быть управляющим отеля, кстати.       — Ах, ты как, хён? — обеспокоенно говорит Чонгук, словно действительно переживает за психику Джина.       — Хён в норме. А ещё лучше хёну будет, когда он приготовит себе вкуснейшее на свете еды, — и опять мечтательный вздох, но теперь уже о предвкушении еды.       — Мм? — желудок Чонгука заинтересованно отзывается, чем смущает своего хозяина. Чонгук тут же краснеет и опускает взгляд. — Эм, прости.       — Оу, ты голодный? Когда ты ел в последний раз?       — Вчера ночью? Я просто только недавно проснулс—       — Что?! — Джин издает ужасный громкий визг, потому что всё, что угодно может происходить в жизни, но еда — самое главное и ей нельзя пренебрегать. — Ты идёшь есть со мной, это не обсуждается. — Джин был бы не против отвесить Чонгуку подзатыльник за то, что тот так халатно относится к своему здоровью, но накормить его действительно лучший вариант из этого.       Вероятно, Чонгук хочет отвергнуть предложение Джина, но тут в дверях отеля появляется его непосредственный начальник — Мин Юнги собственной персоной. Второй раз за день. Джин надеется, что это к деньгам. Когда Юнги немного покачивается, Джин понимает, что вдобавок ко всему тот ещё и пьян. Юнги одет в свое любимое и, как тот сам говорит, счастливое пальто, хотя на улице достаточно тепло, раскачиваясь идёт прямо, а потом резко поворачивается к Чонгуку и Джину, из-за чего чуть не теряет равновесие, но ему следует отдать должное — очень хорошо справляется со сложившейся ситуацией. Он подходит к ним, и от него веет перегаром.       — Детишки, — кивает он им, облокачиваясь на плечо Джина, потому что стоять он сам не в состоянии. — Детишки мои-и-и, — распевает Юнги, пока рукой тянется к щекам Джина, чтобы потрепать того за них. Джина не очень устраивает перспектива грязных рук на его идеальном лице, поэтому он наклоняет голову, чтобы рука не достала. Юнги хмурится, но руку покорно опускает. — Ишь какой, — бурчит себе под нос. — О, Чонгука! — лицо Мина тут же озаряется, замечая парня рядом. Видимо, у них с племянником очень тесная связь. — Как ты, дитё мое?       — Хорошо, дядя, — отвечает Чонгук, улыбаясь. Или смеясь над состоянием своего родственника. Джин ставит на второе. — Тебе, эм, не нужно спать?       — Прогоняешь?       — Забочусь.       — Ты же моя прелесть, — Юнги шепчет что-то вроде «утю-тю» и берет в руки щёки Чонгука, сжимая их и трепя того по ним.       Юнги уходит, расправляя пальто и показывая всем средние пальцы, тут же громко объясняя, почему он может это делать, — «это мой отель, сучки!». Этот приветственный жест был обращён к двум клиентам на первом этаже и некоторым на втором, которые видели это. Точнее, Юнги посылал свою «признательность» всем, но Джин определенно передавать не будет.       — Эй, хен, — зовёт Чонгук, положив руку на плечо, — у тебя глаз дёргается.       — Это соринка в глаз попала, все в порядке, — Джин махает рукой в воздухе, а-ля «сущие пустяки». — Идём готовить?       Джину нужен отдых. Очень нужен.

***

      Таким образом они и оказываются на кухне отеля. Стены покрашены в темно-красный, снизу уложены бежевой плиткой. Сама по себе кухня большая, просторная. Джин любит это место, потому что Джин в принципе любит все кухни. Это место его покоя. Если бы перед ним стоял выбор «иметь возможность до конца жизни готовить пропитание...», Джин бы даже не дослушал дальше и выбрал первый вариант, со всеми его составляющими. На кухне отеля он начал осваиваться где-то спустя месяц-два работы в самом отеле. Он просто зашёл узнать, как тут обстоят дела, а закончил тем, что учил одного неумеху правильно резать лук, приговаривая что-то вроде «новое поколение, нож в руках держать не умеют».       Так что да. Джин любит готовить.       Он подходит к выключателю света и щелкает по нему. Постепенно, ряд за рядом, лампы начинают загораться. Включить свет выключателем. Джин не знает может ли он говорить свои любимые каламбуры с Чонгуком, но пока он придержит коней. По крайней мере, до тех пор, пока не придумает что-то действительно смешное.       — Проходим, проходим, — говорит он, подзывая Чонгука рукой.       — Хён, а разве тебе не нужно быть на посту? — спрашивает Чонгук, проводя рукой по столу.       — О, нет-нет, — отмахивается он, — поверь, Чимин и Тэхен справятся сами.       — Чимин и Тэхен?! — в глазах Чонгука полный ужас и один единственный вопрос «ты про тех самых Чимина и Тэхена говоришь? которых я знаю?». Джин кивает:       — Они не так ужасны, как ты мог подумать. Они взрослые самостоятельные люди, они могут справится с этим, — серьезно говорит Джин, начиная рыться в холодильнике в поисках продуктов питания. Он кладет это все на стол, а потом хмыкает: — К тому же, в отеле есть камеры.       Джин начинает мыть овощи. — У тебя есть какие-то пожелания?       — М? — тот прикусывает губу и качает головой. — Нет, нет.       — Тогда будешь есть то, что дают.       Чонгук мычит согласие в ответ. Джин достает разделочную доску и кладет перед собой, выкладывая рядом промытые овощи. Он снова лезет в холодильник, чтобы достать курицу.       — О, здесь есть фартук, хён! — зовёт его отчего-то взволнованный Чонгук. Он подходит ближе и показывает Джину фартук с... мужским обнаженным торсом (у них очень весёлый отель, вы ещё не поняли?). Лицо Чонгука освещает озарная улыбка. — Почему бы тебе его не одеть?       — Надеть, дурень, — бурчит Джин. Он протягивает руку и берет этот несчастный фартук, а потом его тоже озаряет идея. Он кладет фартук себе на плечо и начинает возбуждённо смотреть по сторонам в поисках своей идеи. — А почему бы тебе не, — тянет он, а, найдя свою цель, начинает к ней идти. — Почему бы, почему, — напевает, подходя ближе, — тебе не, — он снимает вещицу с крючка, — не надеть фартук тоже? — он эффектно поварачивается на пятках, не падая, что уже успех, и выпрямляет руку со схожим фартуком, только с женским телом и, слава богу, не обнаженным.       У Чонгука падает на пол челюсть и разбивается в дребезги. Это то, что думает Джин, смотря на состояние парня. Очевидно, такую «красоту» он ещё никогда не видел. Чонгук сглатывает и слабо кивает: — Хорошо, хён.       — Бери, — он подходит к Чонгуку и пламенно вручает ему эту «красоту». Потом они надевают на себя фартуки, Джин помогает Чонгуку завязать сзади верёвочки и возвращается к своей курице, которую достает из пакета и несёт к раковине, чтобы помыть.       — Хён, а зачем мне фартук, я же не буду готовить? — дуется Чонгук.       — Как это не будешь? — Джин пожимает плечами, опуская уголки губ вниз. — Будешь, конечно. На вот, — он протягивает Чонгуку ещё одну доску и лук, — режь.       — Как?       — Что значит «как»?! — возмущается Джин.       — Я имею ввиду, чем? Ты не дал мне нож.       — А, это, — Джин выдвигает ящик, достает оттуда нож и протягивает парню. — Я уже думал, ты и лука порезать не в состоянии.       — Я умею готовить, хён, — надувается в ответ Чонгук, насупившись.       — Не сомневаюсь. С ножом поосторожнее.       — Я не ребенок!       — Это не повод махать ножом в разные стороны, словно ты на фехтовании!       Чонгук замолкает, пока Джин домывает курицу. Потом он наливает воду в кастрюли и ставит ту кипеть. Он достает с полки лапшу и кладет рядом на стол, принимаясь резать овощи.       — Чем ты обычно питаешься? — Джину хочется поговорить с Чонгуком о чем-то, потому что он устал от стука ножа об разделочную доску. Обычно его это успокаивает, но так как он с кем-то, он хочет поговорить.       — Ты будешь ругаться, — сокрушается Чонгук.       — Лапша быстрого приготовления?       — Я этого не говорил.       — Да по тебе и так видно! Ты должен был заказывать еду здесь.       — Это... неловко.       — Почему?       — Не знаю, просто лапша — это легче и никакого социального взаимодействия, понимаешь?       — Ты социофоб или что-то в этом роде?       — Нет, просто сейчас такой... период.       — Неутолимое желание есть лапшу на завтрак, обед и ужин?       — Типа того. И я ем не только лапшу.       — Эх, молодое поколение, — качает головой Джин. Он уже нарезал овощи на всю доску и только сейчас понял, что класть их некуда. Он не принес миску. Он вздыхает, откладывает нож и идёт на ее поиски.       По пути он замечает, что вода готова, достает лапшу из пакетика и кладет в воду. — Как твои картины? — решает поинтересоваться он, пока делает всё.       — В порядке, я думаю.       — Все ещё дело не для мужчин?       Чонгук шмыгает носом.       — Хэй, ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Джин, начиная подходить к нему.       — Это от лука, — отмахивается Чонгук, поднося руку к щеке, чтобы вытереть слезы. Но, видимо, этим ситуацию не улучшает, так как он шмыгает ещё сильнее и болезненно шипит: — Черт, только хуже стало, — бормочет в сторону, убирая руку от лица.       — Что за человек, а? — причитает Джин, забирая у Чонгука нож и толкая того в сторону. — Сказал бы, что лук чистить не можешь. Потоп тут решил устроить, не ребенок он видите ли. Этот художник, посмотрите на него! — Джин дуется, кивает Чонгуку на свое прошлое место. — Иди вон туда, режь овощи, они безобидные, — говорит он, а после продолжает причитать, чем вызывает у Чонгука смешки, потому что он действительно забавен в том состоянии, когда начинает драматизировать: — Можно было сказать, я бы резал этот лук, страдальца из себя строит, птьфу ты. Я ведь не плачу от лука, забываю, что другие плачут, дал тебе этот лук несчастный...       — Мои родители, — резко говорит Чонгук, отвлекая Джина от его болтовни без толку.       — Что твои родители? — вполне логично спрашивает он.       — Это они говорили мне, что рисовать — это не для мужчин, — он смотрит в глаза Джину, пока говорит, а потом снова опускает их вниз. Запасы смелости закончены.       — Ох, черт, тебе действительно не повезло с родителями, парень, — сочувственно отвечает Джин, хмыкая. Зачем заводить детей, если все, что ты собираешься им дать в наследство, — это все собранные тобой за жизнь стереотипы? Джин искренне не понимает. — Это из-за этого ты переехал в отель?       — Не совсем, — неопределенно отвечает, начиная резать с большой силой. Стук ножа об доску становится громче.       — Хэй, Чонгук, ты так ее перережешь, — предупреждает Джин.       — Прости, — поджимает губы парень, останавливаясь.       Джин вздыхает, опускает нож и подходит к Чонгуку. — Послушай, все в порядке. Твои родители чертовски неправы, но доска действительно ни в чем не виновата.       — Я знаю, — кивает Чонгук, а по его щеке начинает катиться слеза. Он водит языком по щеке, вероятно, расстраиваясь, что занимается не луком больше и не может на него списать это.       — По какой бы причине ты не ушел от них, если они и правда те люди, которые осуждали тебя за твои прекрасные — я имею ввиду действительно прекрасные, когда говорю это, — картины, то я могу с лёгкостью сказать, что они были неправы и в этот раз тоже, — он поднимает руку, чтобы стереть слезу с щеки Чонгука, но тот убирает лицо, и что-то в сердце Джина болезненно щелкает, но потом Чонгук говорит:       — Хён, лу-у-ук.       И Джин снова в порядке.       Он возвращается к своему месту, отходя от Чонгука. На какое-то время кухня погружается в тишину, прерывающуюся кипением воды в кастрюль, стуками ножа о доску, резанием овощей. Когда всё готово, Джин складывает всё в сковородку жариться, а сам идёт мыть доски и ножи. У него была идея использовать Чонгука, как бесплатную рабочую силу, но он передумал. Чонгук ведёт себя очень тихо, задумчиво и громко вздыхает время от времени, словно решаясь сказать государственную тайну или нет.       Джин слышит, как он набирает в грудь побольше воздуха и говорит на выдохе: — Я гей.       На этом моменте Джин немного тупит, потому что сказать «я догадывался» как-то не очень, сказать «да ничего себе!» тоже, потому что это слишком эмоционально, а Чонгук должен знать, что это вполне себе нормально.       — Это причина, по которой тебя выгнали из дома? — спокойно интересуется Джин.       — Да.       — Тогда твои родители мудаки, извини, конечно.       Чонгук выжидающе смотрит на Джина, словно он рассчитывал на другую реакцию. Джин бы даже сказал абсолютно противоположную реакцию.       — Если ты ждёшь отвращения, или ещё чего-то, то ты не по адресу. Я абсолютно полностью уверен, что с тобой, да и со мной, все в полном порядке.       — И с тобой? — Джин не видит, но он уверен, что глаза Чонгука сейчас выпадут из орбит.       — Мгм.       — Вау, — выдыхает Чонгук, а потом резко замолкает, втягивает воздух и начинает рассеянно говорить: — То есть, просто... эм, я не считаю или... не думаю...       — Все окей. Не парься.       — Так спокойно на это реагировал только Хосок. И Юнги. Точнее, Юнги никак не отреагировал. Просто сказал: «Мина и Чонхо придурки, хер с ними... то есть, гхм, Будда с ними, конечно же». Мина и Чонхо — это мои родители.       — Очень похоже на Юнги. Только обычно он не заменяет мат на более нейтральное слово. Если он и заменяет, то на ещё более грубый мат.       — Со мной он старается не матерится. Так сказать, подаёт правильный пример.       — У него это плохо получается?       — Очень.       — А Хосок — это?.. — пожалуйста, скажи, что это не твой парень.       — Друг с танцев. Я ему сказал где-то полгода назад об этом. И он просто кивнул, и мы продолжили практику.       — А сам ты когда понял?       — Наверное, я всегда это знал, не так ли? Но осознал где-то года два назад. Я просто чувствовал себя таким неправильным, и все это время загонялся. Я думал об этом буквально все время, даже не понял, как сказал об этом Хосоку. Это просто вырвалось из меня, как какая-то постыдная тайна. И, когда Хосок отреагировал так спокойно — намного спокойнее меня, — я подумал, что и мои родители к этому отнесутся нормально, но... ошибся. Они очень долго ругались и говорили, что я... «отвратительный» и «грязный»... Они сказали, что либо я бросаю свои эти... «закидоны», либо не попадаюсь им на глаза. Я сказал, что не могу бросить «закидоны», и они сказали мне убираться. Поэтому я позвонил Юнги и попросил пожить в отеле. Он не знал, но потом спросил, и я подумал, что хуже уже все равно не будет, не так ли? После всех обвинений родителей, я подумал, что, если Юнги скажет ещё что-то против, я справлюсь. А Юнги... Юнги сказал оставаться мне здесь, а родителям не говорить, где я. Чтобы они... волновались? — Чонгук болезненно усмехается. — Я уверил его, что волноваться — это последнее, что они будут делать. У них такое счастье, их непутевый сын ушел из дома... Я просто...       — О, черт возьми, Чонгук, это... это ужасно, — Джин поджимает губы, прикрывает веки, чувствуя, как его ресницы намокают. — Иди сюда, Чонгук-а, — говорит он, раскидывая руки для объятий. Чонгук подходит к нему, прижимаясь к его плечу, а Джин обнимает его, успокаивающе потирая спину. — Все в порядке. Теперь все будет в порядке, — шепчет Джин, — ты в порядке... Ты не плохой и не ужасный. Ты очень сильный... прекрасный мальчик... Тебе просто не повезло с родителями. Я уверяю тебя, ни одно слово, что они сказали, не являлось и никогда не будет являться правдой. С тобой все нормально.       Джин чувствует, как его собственное сердце разбивается по многим причинам: все, что сказали родители Чонгука, — это то, что сам Джин ожидал от своих, то чего он боялся, и то, чего, вероятно, боятся многие; Чонгук — чудесный ребенок, с которым его собственные родители обращались ужасно; таких родителей существует ещё очень и очень много.       Для любого ЛГБТ-представителя очень важно, чтобы его собственные родители и его ближайшее окружение его приняло. Даже если сам он знает, что он в порядке, ему хочется, чтобы и его родители это знали. Чтобы приняли. Чтобы не переставали любить. Чтобы не возненавидели. Это так чертовски важно. Не нужны дифирамбы, громкие слова. Просто сказать, что это нормально, что тебе не о чем беспокоится, мы все ещё тебя любим, все будет хорошо. Даже простой кивок, означающий я понял, это нормально, поэтому я не буду удивляться, значит так много для них. Потому что это всегда стресс, нервы и очень много страха. Говорят, счастье — это когда тебя понимают. Для них же счастье — это когда тебя понимают и принимают.       Джин отстраняется от Чонгука и проводит рукой по его волосам: — Лирическое отступление, — пытается пошутить он, чтобы разбавить обстановку, — еда сама себя не приготовит.       Чонгук кивает и потирает красные глаза, шмыгая носом.       Они заканчивают с приготовлением и уже думают сесть за стол, как не находят стульев. Джин хмурится и ещё раз обводит взглядом помещение, но не найдя ничего лучше, запрыгивает на стойку, берет в руки тарелку с едой и вилку и приступает к еде. Чонгук же смотрит на него ошарашенно, на что Джин махает рукой с вилкой, мол, «пустяки, могу себе позволить, и ты позволь», из-за чего небольшой кусочек курицы отлетает и падает рядом с бедром Джина, который Джин тут же накалывает обратно. Чонгук решает в своей голове какую-то огромную моральную диллему, а потом просто запрыгивает на столешницу, как и Джин.       Слабое освещение, мягкий теплый жёлтый свет горит только над ними, в их руках тарелки с приготовленной собственным непосильным трудом едой, их коленки немного соприкасаются. Кухня пустая, никого, кроме них. На раковине стоят кастрюля и сковородка, которые потом надо будет помыть. Тихо и комфортно. Единственный звук на кухне — это, как они пережёвывают пищу. Отдалено слышно, как гудит холодильник. Чонгук болтает одной ногой в воздухе, удовлетворительно мыча.       Джин ставит этот момент на паузу, чтобы возвращаться к нему всегда и любить его.       Уютно.       Чонгук — это уют.