особенный гость

      Наступивший день обещал быть спокойным. Джин вступил на свою смену ровно в восемь, потому что он очень пунктуальный, а ещё никогда не приходит ни на секунду раньше, потому что за дополнительное время ему не платят, так что он ещё и практичный. Он гордится этими сторонами себя. Сам по себе день начался со спокойствия и тепла. Джин проснулся за двадцать минут до звонка будильника, а значит у него было двадцать минут, чтобы понежиться в теплой кровати, и это была одна из тех вещей, ради которых действительно стоит жить. Так как Джин проснулся раньше будильника, это означало, что встал он сразу же, как тот прозвенел, а не как обычно спустя десять минут (и это если не заснёт снова). Отсюда получаем, что у Джина было время приготовить себе на завтрак не бутерброды и чай, а почти полноценный прием пищи, а еда тоже является той самой вещью, ради которой стоит жить. Ещё одной вещью, которая радует Джина и говорит о том, что день будет хорошим — Намджун сказал Джину, что Юнги, после вчерашних буяний с поп итом, ушел спать и до вечера не проснется. В общем, все говорило о том, что день будет хорошим. Джин уже заранее его любил.       Он заметил за собой, что стал чаще думать о Чонгуке. Это такая фаза, когда вы начинаете думать о человеке в своем доме, на своей работе. Теперь этот человек не существует только в определенном месте, где вы видетесь, он проникает во все ваши повседневные аспекты жизни. Это означает, что человек становится кем-то большим для вас. Он существует в бо́льшем пространстве, его в принципе становится бо́льше. Джин не хочет это характеризовать под «хорошее» или «плохое». Пока что это просто есть.       Он думает о том, как Чонгук вообще справлялся и жил с его родителями, потому что это явно было непросто. Он думает, какими надо быть родителями, чтобы позволить себе такое отношение к своему ребенку. Он не приходит ни к каким выводам в последнем вопросе, и ему это не нравится. Хотя, если очень хорошо подумать (но, скорее всего это делать не стоит), родителей парня можно понять. Для них все звучит логично и понятно, потому что эта мысль та, с которой они жили определенное долгое время. А расставаться с такими вещами очень сложно, особенно взрослому человеку. Это как, если бы кто-то сказал Джину, что черные носки — это скучно, когда у Джина весь отдел с носками — черный. Джин бы тогда страшно негодовал, потому что ну как это так скучно, когда это то, с чем Джин живет уже долгое время? Побежал бы Джин покупать себе жёлтые носки с принтами ананасов? Вряд ли. Так что да. Понять можно. Принимать это уже не очень хочется.       Джин так расчувствовался, подумав о том, как ему повезло с родителями, что решил даже позвонить своей мамуленьке, спросить как у нее дела, как жизнь. Но он тут же об этом пожалел, когда его мама начала серию расспросов о том, как у Джина дела, как работа, как он кушает и хорошо ли он кушает, достаточно ли много Джин спит, потому что «я прочитала, что норма сна это восемь часов, с десяти вечера до семи утра, а у тебя же ночные смены, как ты там...», нашел ли Джин себе парня, потому что «уже год как никого, неужели в Корее закончились твои эти? Как их там? БЛГТ!» И Джину пришлось пол часа отвечать (если не больше) на все-все расспросы о всех-всех сферах его жизни. Ну также стоило успокоить маму, что «нет, геи не закончились в Корее, все в порядке, не волнуйтесь». У них, у геев, вон, даже пополнение в виде Чонгука! (Этого он маме, конечно же, не говорит.) Потом Джин выслушивал, как у мамы дела, о том, как ведёт себя отец, и что они очень ждут Джина домой. В конце концов, Джин всё же сказал маме, что очень любит её, и они попрощались.       Джин сидел за барной стойкой, точнее, он крутился за барной стойкой на стуле, потому что это оказалось очень прикольным, когда Чонгук спустился к нему:       — Привет, хён, — подходя, сказал он.       — О, Чонгук-а, как ты? — Джин оторвался от своего увлекательного занятия и выровнял осанку, его лицо тут же оживилось при виде парня. — Я имею ввиду, после вчерашнего...       — Я в порядке. Я... Их слова ведь ничего не значат, правда? Они просто... Просто говорили что-то, что не имеет никакого отношения к реальности, поэтому... Поэтому все равно, — Чонгук поджимает губы и отводит взгляд.       — Ты же знаешь—       — Знаю, — перебивает он, кивая своим словам: — Я в порядке. Я буду в порядке. Не переживай, хён. — Чонгук поднимает глаза на Джина, которые немного блестят, словно Чонгук смотрит на что-то очень важное, словно Джин уже стал для него кем-то. — Спасибо, что укрыл меня... Это мило.       — О, да без проблем.       — И диван такой типа... удобный? Он, наверное, даже удобнее кровати в номере.       — А что ты хотел? Мы современный отель, новые инновация и прочее, — не без скромности отвечает Джин, потому что диваны у них действительно очень и очень хорошие.       — Ага, — кивает Чонгук, облизывая губы. Он заправляет свою черную прядь волос за ухо и присаживается на стул около Джина, осматриваясь вокруг, а потом спрашивает: — Это все, что ты делаешь целыми днями? Просто... сидишь в отеле за барной стойкой?       Вообще, вопрос Чонгука действительно резонный, потому что он никогда на самом деле не видел Джина за работой, которую и называют работой, за которую вообще платят. Но это не мешает Джину сделать свое драматическое лицо и начать возмущаться:       — Да как ты смеешь? Я — лицо этого отеля! Красивое, между прочим, лицо. Я не просто хожу, я — свечу этим лицом, понимаешь? А вообще... — он прочищает горло, — хм, у меня даже кабинет есть. Кабинет управляющего. Я там тоже бываю время от времени.       — И когда ты был там последний раз? — этот ребенок точно его дразнит.       — За кого ты меня принимаешь? Да два дня назад я искал там очень важную вещь! — Джин, конечно же, утрирует, он бывает в своем кабинете, он работает и прочее-прочее. Просто ему хочется, чтобы Чонгук смог показать свою «дерзкую» сторону, чтобы он улыбнулся, чтобы в его глазах блестел весёлый огонек. Ему просто хочется.       — Какую?       — Запасную кружку, моя старая разбилась, — Джин с важным видом кивает, делая лицо «и что ты скажешь на это?».       — Очень важная вещь.       — Не дерзи.       — Гость всегда прав.       — Не в этот раз.       На какое-то время они замолкают, а Джин вспоминает про свой яблочный сок, который стоит в стакане прямо перед ним, и начинает его пить из розовой трубочки, задумываясь ни о чем.       — Хён? — зовёт его Чонгук, но Джин не откликается, поэтому Чонгук повторяет: — А? хён?       — Что? — хмурится Джин, поворачивая голову к Чонгуку.       — А покажи мне свой кабинет, — вскидывая брови, просит Чонгук.       — Мм, — неопределенно отвечает Джин, мыча.       — Или ты забыл к нему дорогу?       И только для того, чтобы доказать, что никакую дорогу Джин не забыл, он отправляется с Чонгуком к своему кабинету. Так они оказываются на втором этаже, по которому просто проходят вокруг номеров, потому что, кажется, кабинет Джина находится всё-таки на третьем этаже. Чонгук видит сконфуженное состояние Джина, поэтому ничего не говорит, когда они возвращаются к лифту, где Джин нажимает уже на верный этаж, на котором они находят кабинет Джина.       Важный момент. Джин не забыл дорогу к своему кабинету. Он просто случайно забыл цифру этажа. Переволновался.       Здесь есть длинный стол, за которым должны происходить ежедневные утренние планерки, но Джину неохото собирать всех каждый день, поэтому они условились встречаться через день. Также здесь большой шкаф на всю стену, в котором хранятся отчёты, документация. И, конечно же, в середине всего этого рабочий стол Джина с ноутбуком и стопкой бумаг.       — Ничего себе, у тебя кабинет, Джин-хен.       — Ага, моя гордость.       — И офигеть, сколько тут бумаг. То есть, это буквально огромная куча на твоём столе, хён, — в этом Чонгук очень даже прав. Просто вчера Джин-прошлый решил, что «ой, мне лень этим заниматься, это проблемы меня-будущего». И, как обычно, Джин-прошлый не ошибся.       — А? Да, есть немного. Сейчас я продемонстрирую настоящую работу управляющего. Разгребу это за минуту.       Возможно, Джин немного преуменшил. Возможно, через минуту Джин уже опять устал этим заниматься, но потом он вспоминает о проверке и понимает, что либо сегодня, либо его уволят. Чонгук присаживается за стол тоже, ставя локти на стол и кладя голову в ладони. Он скучающе смотрит на работающего Джина (так кажется самому Джину), а потом берет в руки одну из папок на столе Джина и начинает ее листать.       — Ты говорил, что занимаешься танцами тоже? — спрашивает Джин, чтобы как-то разбавить тишину. Он проверяет отчёты, покручивая ручку пальцами.       — Да.       — И каковы твои успехи?       — С Хосоком мы выиграли несколько конкурсов в прошлом году. Я, на самом деле, не так давно занимаюсь танцами. То есть, профессионально. Раньше это было просто любительское.       — Это круто.       — А у тебя, хён? Есть какие-то хобби?       — Кроме пения в душе, ничего не приходит на ум. Подай ту папку, пожалуйста, — Чонгук любезно протягивает папку Джину, — С рисованием не вышло, как ты помнишь... К танцам меня никогда не тянуло вообще... Хм... — Джин начинает хмурится, потому что он действительно не может ничего вспомнить и это его настораживает, но потом его вдруг осеняет: — Точно! Mario Kart! Да я в этой игре настоящий чемпион!       — Это действительно то, чем стоит гордится.       — Говоришь так, словно сам не играешь ни во что.       — Играю. В Overwatch.       — Что-то на молодежном, не понимаю, — хмурит брови Джин.       — Тебе уже сколько, хён? Тридцатник? Тогда тебе действительно до молодежи ещё очень и очень далеко.       — Этот ребенок... Да как ты?.. Не тридцать мне. Двадцать восемь, ясно?       — Вау. Мне двадцать два. Ты старше меня на... Шесть лет! Ничего себе.       — Именно, поэтому имей уважение.       — Это я не имею уважения? Да я тебе тут исключительно из-за уважения к твоему возрасту помогаю с этими папками!       — Ты просто листаешь их от скуки, ты ничего в них не понимаешь.       — Понимаю я все!       — Конечно, конечно.       Потом снова тишина, прерывающаяся шелестом страниц и стукающейся ручкой об стол. Чонгук берет в руки уже другую папку и принимается за чтение.       — В последний раз так много читал в выпускном классе перед экзаменами, — делится откровением он.       — Давненько же это было.       — Ну, не так давно, как у тебя всё же.       — Сопляк, — Джин не злится всерьез, потому что тема его возвраста его вообще никак не колышет, он показывает это своим шутливым тоном, как бы одобряя такое поведение.       — Но ты все ещё меня терпишь.       — Это да...       Чонгук, видимо устав от скучных циферок и букв, откладывает папку, хлопая ей, и подбирает подбородок кулаком. Какое-то время он просто смотрит на Джина, а потом начинает время от времени задавать какие-то вопросы о Джине, что Джин начинает задумываться, что заполняет на каком-то сайте анкету.       — А как твои родители тебя приняли?       — Я взял их слезами и жалостью. Я был тогда весь промокший из-за дождя, и много плакал, поэтому они смиловались надо мной и решили оставить в семье.       — Сколько тебе тогда было?       — Лет шестнадцать.       — У тебя были парни?       — Да.       — А сейчас?       — Сейчас у меня работа.       Чонгук замолкает на время, водя руками по столу и вырисовывая какие-то узоры.       — Моих даже жалостью не возьмёшь, — задумчиво бормочет он себе под нос.       — Кого?       — Родителей. Не думаю, что, если я расплачусь, они скажут что-то вроде: «Ах, ты гей? Ну ничего страшного, не плачь только!».       — Это напоминает лотерею. Повезет тебе с родителями или нет.       Чонгук качает головой в знак согласия: — Это как-то... чертовски грустно.       — Се ля ви, — на ломаном французском говорит Джин. Чонгук в ответ понятливо вздыхает.       — Знаешь, но мне как никогда повезло с дядей. Это что-то вроде вселенского равновесия или что? Когда где-то не везёт, а где-то везёт.       — Скорее всего опять же русская рулетка. Я не думаю, что в жизни есть какой-то специальный алгоритм, выдающий людям половину хорошего и плохого, или что-то в этом духе.       — Я тоже в это не верю. Просто... Подумал. Я всегда мог прийти к Юнги, если что-то не складывалось. Я знал, что он всегда меня примет. Он буквально мог быть самым лучшим родителем на планете. Но у него нет детей.       — Я думаю, в каком-то смысле ты его ребенок, — Джин поднимает глаза на Чонгука, кивает ему, замечая впечатленный взгляд Чонгука, и улыбается уголками губ.       — Да. Вероятно, ты прав.       Теплый солнечный свет через окно проникает в кабинет, ложась на разноцветные папки, ручку с инициалами «КС», на руки Чонгука, которые скреплены в замок и лежат на столе, на плечи Чонгука, его шею... Джин смотрит на Чонгука. Как солнечный тепло-оранжевый свет ложится на часть его лица неровной линией. Чонгук шевелит губами, рассказывая о своем детстве с дядей, хмурит брови, морщится от солнечных лучей, попадающих ему в глаза. Закатное солнце — лучший оттенок на всем белом свете. Джин понимает, что влюблен в закаты.       — Но теперь, кажется... Я могу прийти и к тебе. Ты тоже очень важен для меня, хён.       Сердце Джина активно отзывается на слова Чонгука, воздух вокруг становится очень вкусным, а губы Джина стремятся разрастись в огромную широкую улыбку.       — Ты тоже, Чонгук. Ты тоже важен для меня.       Джин слушает Чонгука, отвлекаясь от своих бумаг с отчетами. Слушает, что он говорит и рассказывает о себе. Слушает его забавные истории из его подросткового периода. Слушает, как Чонгук пришел сдавать экзамен по английскому языку, но в действительности ни слова не понял ни в одном здании и отвечал на обум («И я как-то набрал десять баллов, представляешь?»). Джин понимает, что он готов слушать Чонгука примерно ещё где-то всю оставшуюся жизнь.       Джин понимает.       Он влюблен в Чонгука.       Он влюблен в этого высокого, красивого парня, у которого проблемы с родителями, но который очень сильный и может справиться со многими трудностями. Он влюблен в парня, который помогает ему разбирать бумаги на столе, чью кожу и темные волосы освещает мягкий свет солнечных лучей, мимика которого меняется почти каждую секунду, пока он говорит. В парня, у которого очень красивая кроличья улыбка, который смущается, если его хвалишь, который умеет в свои двадцать два больше, чем сам Джин в свои двадцать восемь (но Джина это не напрягает).       Джин знает это.       Он влюблен.       Поэтому внутри него такая лёгкость, поэтому он чувствует воодушевление. Поэтому он чувствует себя счастливее.       — Хён, ты пялишься.       — Просто ты очень красивый.       Чонгук тут смущается, светло-розовый оттенок приобретают его щеки, а сам парень прячет свое лицо в папку. Джин улыбается, вероятно, своей самой нежной, теплой улыбкой. Самой влюбленной.       Джин же может надеяться на взаимность?