listen before I go

В комнате Ацуши атмосферно. Даже не так. В его комнате уютно. По крайней мере так считают те, кто заходит в его комнату в первый, третий и даже десятый раз. Сам Ацуши теряет этот уют уже на сотый. В детском доме его не любят. Неудивительно, — на самом деле, здесь не любят никого. Ни Сато, что прилежно учится в школе, участвует в олимпиадах и ведётся на все розыгрыши, ни Такеучи, что занимается в спортивной секции и приносит медали на региональных соревнованиях. О других, более бедовых, и говорить нечего. Парад ненависти и лицемерия. Они улыбаются в лицо репортерам, надменно смотрят в камеры и комментируют все успехи воспитанников, будто как-то на них влияли. Но их хотя бы не стравливают, — и на том спасибо. Хотя и без того в воздухе приюта будто на большой скорости летают ножи. Старшие ненавидят младших, сотрудники ненавидят детей, оставшиеся ненавидят тех, кого забрали. Бесконечный круг. Ацуши ненавидит возвращаться туда. Он смотрит в серое небо. Йокогама снова плачет, проливаясь дождем на высотки, лужи и старые белые кроссовки. Ацуши думает, что стирать ноги это его любимая осенняя привычка. И идёт куда глаза глядят — просто так. Он давно привык так бродить: черпать ногами лужи, прятаться под навесами от целящих именно в него каплей и ежиться от прошибающего насквозь ветра. Осень будто издевается над ним, как те детдомовские подростки с комплексом неполноценности. Хотя вроде бы осень вполне себе полноценная — давно вступила в свои права. Хотя Ацуши это любит — и дождь, и осень. Но не на улице, а где-то в тепле, с чашкой остывающего кофе или чая. Чтобы рядом стояла уже включенная батарея, а согревало не только снаружи, но и внутри. Только такого в его жизни не бывает: тот самый огонек внутри еле теплится, а детдом вовсе не согревает своими холодными стенами. Ацуши не считает себя жителем подземелья, — не любит метро, не любит окружающую поезда тьму, — но до противоположного конца города проще добираться именно так. Сквозь грохот вагона пробивается чей-то надрывный кашель, и Ацуши поворачивает голову на звук, выискивая этого человека. Им оказывается какой-то мужчина, совсем незнакомое лицо, и Ацуши давит в себе порыв помочь. Откидывается на спинку сидения и разматывает запутавшиеся в очередной раз наушники. Хочет скоротать поездку за громкостью плейлиста и привычными мелодиями, поставленными на повтор. Ему нравится гулять на окраинах: он там никому неизвестный никто, да и людей куда меньше, чем в центре... Кто знает, какие сокровища можно найти? Он узнает районы один за другим: сначала ездит на противоположный конец третьей ветки, а теперь изучает четвертую. И на этой станции интересно. И пусть почти-молчаливая улица снова встречает холодным обозленным дождем, здесь интересно. Потому что стоит только выйти на поверхность, как из-под земли вырастает двухэтажный торговый центр. Ацуши думает, что будет неплохо по нему побродить, — все равно надо куда-нибудь зайти. Он идет прямо по лужам. Капли летят в лицо, заливаются за шиворот, заставляя промокнуть даже белую рубашку под курткой. Волосы сбиваются в пряди, прилипая к коже. Ацуши думает, что его можно выжимать, как кошачью шерсть. Внутри торгового центра людей предсказуемо немного: кажется, даже ярких надписей, загорающихся с двух сторон на каждом шагу, и то больше. Ацуши умудряется привлечь неодобрительный взгляд уборщицы: идет промокший, оставляя грязно-серые следы на светлом полу, — неудивительно, что она обращает внимание именно на него. На первом этаже, — яркие брызги вывесок каких-то местных продуктовых, ювелирных и магазинов одежды. Он не стремится куда-то зайти — просто изучает оформленные витрины, шустрых продавцов и прячущихся от дождя людей, — почти таких же, как он, — впитывает атмосферу осенней потерянности. Еще немного бродит внизу и наконец поднимается на второй этаж. С высоты эскалатора центр напоминает маленький городок. Сонный, тихий, полупустой. Осенний. Такой непохожий на Йокогаму, но одновременно, — такой знакомый и будто изученный со всех сторон. Ацуши поднимает голову вверх и разглядывает мазки желтого цвета, — витрины украшают теплые лампы, а с потолка свисают бумажные гирлянды в виде листьев. Ему думается, что Дазай, будь он здесь, обязательно пошутил бы про бюджет, и Накаджима усмехается случайно несказанным словам. На втором этаже все то же: готовящийся к Хэллоуину магазин с подарками и идеями для праздников, парочка обувных, палатка с фандомными украшениями и кофейня. За нее Ацуши и цепляется: смотрит сквозь витрину на слишком серьезного для такой работы бариста, переводит взгляд на разводы капель на оконных стеклах, а потом возвращает его к витрине. Вспоминается, что за день особо не ел. И думается, что ему и не хочется, но желудок негромко урчит, прося чего-нибудь съестного и оживляя этот тихо-несуществующий городок. На Ацуши снова кто-то косо смотрит, и ему почти все равно. Он шарит рукой по карманам в поисках хоть каких-нибудь денег. Наскребается не так много, но на маленький американо и булочку хватает. Хлюпает кроссовками по направлению к стеклянной двери. Бариста поднимает на него глаза, а оправа его очков сверкает в переливах лампы. "Сакагучи", — читает Ацуши на бейдже. Бариста смеряет его хмурым взглядом, пока Ацуши пытается улыбнуться, сжимая в карманах чуть влажные купюры. Понимает, что его снова приняли за вора или беспризорника, — наверное, он выглядит слишком жалко. — Можно мне, пожалуйста, маленький американо и синнабон? — Бариста медленно кивает, не сводя с него тяжелый взгляд. Считает что-то на экране и озвучивает цену. — Спасибо, — тихо произносит Ацуши. Протягивает смятые купюры и несколько монет. — Вам тут или с собой? — Тут. — И, дождавшись чужого кивка, уходит к одному из столиков. Дождь за окном не унимается. Меняет интенсивность, уносится ветром в разные стороны, но успокаиваться не собирается. Погода, кажется, собирает самые мрачные эмоции, — злость, ненависть и, может быть, чью-то боль. Но Ацуши не против этой серой и разбитой осени, — за ней следует такая же зима, а выбраться из этого круга не представляется возможным. Наверное, никто из них не хочет выбираться. Ни он, ни Дазай. Дазай вообще приходит осенями: шутит про смерть, прячет пустоту за смешками, — и невыносимо болит. Ацуши думает, что может перефразировать Декарта: "если болит, значит существует". Или "если существует, значит болит", — тоже порочный круг. И Ацуши не знает, — в его жизни или в своей, но Дазай определенно есть. Дазай есть в чужих голосах, в его мыслях, в едких шутках и потерянных надеждах. Дазай есть в своей боли, — его боль в том, что его понять не может никто. И Ацуши благодарен, что до его головы добирается хотя бы эта мысль. Но и то, что им придется разойтись, Ацуши тоже понимает. Только думать об этом не хочется. Под окнами тянется улица: поток автомобилей бежит рекой, раскидывая лужи по тротуарам. Рядом лежит сетка трамвайных путей, а разноцветные зонты расцветают на остановке. Ацуши поднимает уголок губ, — вспоминает, что существуют другие цвета. — Американо и синнабон. — И вроде бариста говорит негромко, но Ацуши все равно вздрагивает от неожиданности. Поднимается и доходит до кассы. Пока идет, думает, что, наверное, стоило заказать что-то из сезонных напитков, тем более на чай с облепихой ему хватало. Хотя с другой стороны, все же в кофейне лучше пить кофе: они для этого и существуют, тем более заказ уже не отменить. Впрочем, он и не хочет ничего менять. Забирает синнабон на темно-оранжевой тарелке и кружку с кофе того же цвета. — Спасибо. — Тот снова кивает. Смотрит на часы, и Ацуши направляет свой взгляд вслед. Стрелки показывают без десяти минут пять. Кроссовки опять тихо хлюпают с каждым шагом, — наверное, они не могут высохнуть за такое короткое время. Или, может, просто не хотят. Куртку Ацуши снимает: вешает на спинку стула. В кофейне намного теплее, чем на улице. Да и куда светлее, — яркие светильники будто отражаются на сером небе вместо солнца. Бока кружки кажутся слишком горячими. По крайней мере, Ацуши надеется, что это не его слишком холодные руки. Не этот контраст. Он прислоняет края к губам и делает глоток. Обжигает язык горечью. За окном проезжает трамвай, — медлительный, грузный. Останавливается на остановке, собирая чужие зонты. Выпускает толпу из дверей, оставляя ее брести назад, к метро, пока сам стремится вперед, взбирается на холм, обгоняя остановившийся на светофоре автобус. Ацуши думает, что скоро будет совсем темно. Что наступит ночь, скрадывающая все звуки и забирающая чужую славу. Думает, что скоро придется вернуться в детдом — до заката остается меньше часа, пусть даже за временем трудно уследить. Его ждут, — неправильно, его там никто не ждет, — ему нужно быть увиденным к восьми. Но он откладывает эти мысли на потом. Делает ещё один глоток кофе, чувствуя, как по телу бежит оживляющее тепло. Это не отменяет ни промокшей куртки, ни воды в кроссовках, но внутри становится чуть светлее, — кажется, внезапно зажигается огонёк. Он уходит в свои мысли: о домашнем задании, о вечерней внеклассной деятельности, которую предлагает школа, и о детдоме, где он живёт. Или даже не живёт — существует-мыслит-дышит и болит. Который ранит, отталкивает и ненавидит его. Это нормально, наверное. Наверное, у многих так. По крайней мере, Ацуши думает, что ему бы не хотелось оставаться в этом одному. Или надеется на это. Булочка оказывается самой обычной: такой же синнабон, как и в тысячах других кофеен, с таким же содержанием корицы и такой же спиралью теста. Да и Ацуши как-то все равно: ему бы просто утолить голод и подольше остаться тут. Кофейня ему нравится. И молчание бариста, и тихое ворчание кофемашины, и небольшой обогреватель у окна, — все кажется идеальным. Звучит куда более домашним, чем слово "детдом" и тысячи других слов вроде "семья" и "уют". Ацуши поворачивается спиной к окну, возвращаясь взглядом к меню. Среди сезонных напитков выделяются парочка чаев и капучино с каким-то сладким сиропом, а Накаджима думает, что сюда стоит приехать ещё раз. Может, позвать Дазая, — пусть тоже увидит это небо, посмотрит на полуживой город. Им надо хотя бы раз снова поговорить. Дазай последнее время пропадает все чаще: не появляется в лайне, уходит с уроков. Говорит, что сидит в виртуальном мире и изучает многое там. Читает книги, листает учебники, иногда видит людей. Иногда находит одного конкретного. Говорит, что это куда полезнее школы. Может быть, даже не врет. Ацуши думает, что это новая стадия зависимости: бежать из реальности в виар. Пусть даже к кому-то важному. Он надеется, что ещё не настолько отчаялся. Стеклянная дверь звенит, когда кто-то заходит в кофейню. Или, может, он просто боится. Знает себя слишком хорошо, — и не знает себя совсем. Думает, что позволит пиксельным атомам разлететься по ветру, а потом никогда не соберет из них себя. Одиночество не мучает его, когда он остается один: он думает о важных ему людях, напитках в кофейнях и об истоках осенней погоды. Одиночество настигает его в толпе, прячется за одним из прохожих и накатывает лавиной, — чужим смехом, странными взглядами и громкими репликами. Чужими людьми, которых он не знает, и отзывающейся на них пустотой. Ацуши думается, что сведение сложного к простому — единственно верный способ прожить эту жизнь. Кажется, это называется редукционизм. Наверное, будет интересно найти кого-нибудь, кто живет по такой философии. Хотя у Дазая, вроде бы, тоже неплохо получается. — Вы бы поменяли дождь на человека? — внезапно раздается из-за спины. Голос не похож на того бариста, с кем Ацуши говорил: наверное, Накаджима не заметил, когда этот человек вошел. Он оборачивается. За кассой стоит кто-то новый: медные пряди и смотрящие прямо сквозь него глаза. — Что? — Извините, — бариста подбирает слова. Ацуши не может разглядеть его бейджик, — вы просто смотрели куда-то в небо, и мне стало любопытно. — Нет, повторите свой вопрос, — осторожно выдыхает он. — Пожалуйста. — Вы бы променяли дождь на человека? — Ацуши возвращает свой взгляд к окну. Капли разбиваются о тонкое стекло, но уже не так быстро. Кажется, дождь идет на убыль. Может, затаивает дыхание, прислушиваясь к их разговору. Накаджима тихо произносит: — Наверное, тогда такого человека надо найти. — Какого? — Зависит от того, что для вас значит дождь. Больше никто не говорит ни слова. Дождь как ни в чем не бывало стучит по стеклу, позволяя каплям играть в догонялки, а люди внизу все также бегут, пытаясь спастись. Ацуши чувствует чей-то взгляд. Второй бариста задумчиво смотрит на них обоих.