Яд медного скорпиона

 — Легче ты, легче, больно же! — зашипел старший брат. Передернул худыми мальчишескими плечами, выгнул спину — и охнул: кожа на левой лопатке лопнула. Красными ягодами проступили капельки крови. — Хорошо же он тебя отделал, — Яндагар зачерпнул новую порцию едкой зеленой жижи и втер в порезы. Еще и еще, равномерно покрывал кожу, исполосованную багровым узором от розги. Брат мучительно стонал сквозь зубы, и его было жалко до противной щекотки в желудке. Яндагар старался касаться легче и болтал, чтобы отвлечь от боли: — Главный жрец на вид — винный бочонок на ножках, а рука будто из гранита. Когда он в тот раз отходил меня палкой по ладоням за то, что застал с Тебризом, так я три дня меч держать не мог, пальцы дрожали. — Меч держать, — фыркнул Янкар. — Поймай он меня за подобным, измочалил бы в кровь всю спину… Это правда. Будущему шах-ан-шаху большее наказание не грозит, а вот исполосовать спину розгой тому, кто скоро будет отдан младшим мужем, — святое дело. «Послушнее будет». Всякий раз, когда брат упоминал свой статус, Яндагар разрывался между сожалением, что его ждет незавидная судьба младшего мужа, и виной — ведь глубоко внутри непрошенным сорняком зрела постыдная радость: если бы мать-пантера признала брата, не видать Яндагару тиары. За эти мысли было стыдно. Он сглотнул смутную горечь, добавил мази между лопаток. Под пальцами хлюпало, острый запах въедался в кожу. Здесь, в тени царской усыпальницы, не было опасности нарваться на жрецов или охрану. Поэтому только здесь Янкар исследовал травы и смешивал свои мази, скрываясь от Мурада, а Тебриз втайне от начальника охраны Румаррана тренировал запрещенные боевые приемы. Яндагар же сражался с Тебризом или заплетал ему косы. И лечил брата. — Ну и воняет, — проворчал он, разглядывая слипшиеся пальцы. — Из чего это твое новое лекарство? — Хельба, алоэ, арак и сальвадора. — В прошлый раз было то же. — Нет, в прошлый раз не было хельбы, посмотрю, будет ли с ней легче. Яндагар оглядел спину брата, теперь ровным слоем покрытую зеленоватой пленкой, и отложил пустую чашу. Обтер ладони о мягкий ковер камнеломки, словно о тряпицу. — Я не понимаю, Янки. Ты варишь свои мази, а жрец дерет тебя за это хуже провинившейся ослицы. В ответ ты собираешь травы, чтобы лечить свои раны — жрец это видит, и все повторяется снова. Тебе не кажется, что во всем этом нет смысла? — Еще какой смысл! — возразил Янкар. — Я уже знаю, что алоэ нужно только полгорсти, а сальвадоры — целую меру, и что ракшатник в таком деле совсем не помощник, а бэртак подойдет, только если нету крови. У каждой травы есть свойства, Яни, и вот увидишь, я однажды раскрою все их тайны. — Он горько усмехнулся: — Ну… уж сколько успею… Яндагар засопел. До церемонии, когда брата накроют чачваном и запрут в покоях, Мурад отвел не больше года. — Еще есть время, Янки. Ты успеешь… Захрустели ветки, затрепетали листья, из-под пышных кипарисов вынырнул запыхавшийся Тебриз. Глаза блестели, щеки раскраснелись, грудь часто вздымалась — он походил на гордого жеребца, что только что выиграл гонку. Сев перед Янкаром, он обтер со лба пот и вывалил из подола рубахи пучки трав и листьев. — Это то, что нужно? Брат принялся исследовать богатство. Ожидая ответа, Тебриз подмигнул Яндагару, улыбнулся, метнул из-за пазухи нежно-золотой шарик абрикоса. Шершавый и теплый, нагретый солнцем и заботой того, кто нес его у сердца, он был в сотню раз вкуснее всех фруктов, что подавали в царском зале на золотых блюдах. Яндагар вонзил зубы, втягивая сахарно-тягучий сок, и зажмурился в наслаждении. Янкар тем временем досадливо цокнул. — Нужно больше хельбы, и листья помоложе, эти уже пожелтели, видишь? Тебриз подскочил, словно и не пробегал только что полдня под палящим солнцем, собирая запрещенные травы, прячась от Мурада, садовников и усатого начальника стражи. — Я сейчас буду! Янкар взялся разглядывать, разбирать свои сокровища, счищая ножичком мякоть с листьев и кору с тонких веток, а Яндагар, зная наперед, что это надолго, устроился на травянистом ковре в пальмовой тени, положил голову на мягкий живот Ашше и прикрыл глаза. Солнце и сладость разморили, а ароматы цветов, смешиваясь с пряностью лекарства, расслабили тело. Он задремал беззаботным абрикосово-летним сном, который приходит только подростку — тому, кто уже скинул запреты детства, но еще не надел обязательства взрослости, поэтому легко отпускает мысли, зная, что весь мир только и ждет, когда он станет великим, а свобода будет длиться вечно. Ему казалось, он проспал не больше минуты, но когда испуганный окрик разбудил его, солнце уже садилось. — Яни! Он открыл глаза. Хотел подняться, но на него зашикали: — Не двигайся! Замри! Лежи смирно! — брат таращился безумными глазами — такими, как если бы песчаный бес внезапно выбрался из-под ворота его рубахи. Обмирая от страха, Яндагар опустил взгляд. Прямо на груди, перебирая тонкими ворсистыми ногами, устроился медный скорпион. Он был так близко, что Яндагар видел, как во рту ворочаются цепкие жевательные крючки, как закатное солнце блестит на полированном панцире, как на кончике хвоста подрагивает кроваво-медное жало. Яндагара парализовало. Он не смог бы двинуться, если бы и хотел. Скорпион медлил, а кожу кололо, будто ядовитая игла уже проткнула тело. Могильный холод опутал ноги и руки, несмотря на вечернюю жару. Скорпион переступил тонкими конечностями, поглядел черными каплями глаз, дернул хвостом, метясь жалом… Что случилось дальше — Яндагар не сразу понял. Перед носом что-то блеснуло, ключицу чиркнуло болью. Раздался хруст. А воздух с шумом ворвался в легкие — будто река, сломавшая дамбу. На груди стало пусто. Яндагар только и мог, что лежать и шептать, едва разлепляя губы: «Великие Предки… Великие Предки… Великие Предки…» Вышедший из кустов Тебриз обошел его, пошуровал в листьях и с гордой улыбкой поднял метательный ножик, на лезвие которого, словно на шампур, было нанизано дрожащее в предсмертной судороге медное тельце… Яндагар открыл глаза, чувствуя, как на коже медленно высыхает морозный пот. Сон-воспоминание на грани яви был таким осязаемым, таким острым, что близкую смерть пришлось пережить второй раз — и это было так же болезненно, как в первый. Он нащупал старый шрам на ключице — бугрящийся и гадкий, словно червяк, заснувший под кожей. Лезвие ножа задело случайно, разрезало неглубоко, а зарубка о страхе осталась. Если бы не Тебриз, в тот вечер не скорпион, а Яндагар корчился бы в судорогах, ощущая, как отмирают руки и ноги, а в горло не пробивается ни вздоха. Но все обошлось, и тот случай стал их поделенной на троих тайной. Не надолго. Уже на следующий день верховный жрец обнаружил у брата в комнате расчлененное тельце скорпиона и аккуратно сцеженный яд. Это стало скандалом — Мурад кричал о предательстве, злом умысле и угрозе жизни будущему шах-ан-шаху. Когда Яндагар пришел к нему замолвить за брата слово и рассказал о происшествии в саду, жрец ткнул в него толстым волосатым пальцем: «Откуда ты знаешь, как скорпион забрался тебе на грудь? Всем известно, их привлекает запах хельбы. Говоришь, ты спал, откуда знаешь, что это не он своим колдовством приманил хищника, чтобы избавиться от будущего шах-ан-шаха? И зачем это ему, интересно, понадобился яд скорпиона? Да открой же глаза, вокруг тебя есть те, кто, несмотря на волю Предков, считают тебя лишь вторым сыном. Считают, ты украл трон и сидишь не на своем месте, и будут рады поддержать того, кто родился первым. Я был там, когда ты появился на свет следом за Янкаром, я видел, как мать-пантера обнюхала вас и лизнула в лоб тебя, а не брата, и мой долг выполнить ее предсказание. Я сделаю все, чтобы возложить тебе на голову тиару. А если и ты хочешь дожить до этого дня — избавься от брата, найди ему поскорее мужа. И подальше!» Церемонию чачвана поспешно провели тем же вечером. Брату заплели косу, накрыли голову плотной синей тканью, пережали лоб золотым жгутом и заперли в покоях. Мурад лично обшарил все потайные места, нашел все тщательно спрятанные снадобья и травы и сжег их на алтаре Предков. Брата это сломало. Он не пускал гостей, не брал подарки, не отвечал на послания. В те редкие дни, что ему позволялось гулять по саду, сгорбившись сидел в беседке рядом со своим леопардом и безмолвно перебирал пальцами тонкие золотые браслеты. Яндагар однажды подошел к нему, окликнул. Но взгляд, что блеснул из-за сетки в прорези чачвана, полоснул такой обидой, что он отшатнулся. От неожиданности залепетал ерунду, мол, все будет хорошо и, мол, я найду тебе хорошего старшего мужа, а брата это ужалило так, что он подпрыгнул. «Хорошего старшего мужа? — закричал он, сжимая кулаки. — Я стал бы великим шах-ан-шахом — лекарем, мудрецом, поборол бы все болезни! А ты? На что ты годен? Спать целый день, обжираться нугой и холить свое греховное влечение к другу? Ты должен был стать младшим, ты! Это я должен был подыскивать тебе хорошего старшего мужа, слышишь? Предки ошиблись!» Он еще долго кричал, но Яндагар сбежал, не в силах слушать. Ночью он метался в кошмарах, то чувствуя, что скорпион снова сидит на груди и впивается жалом, то вспоминая слова Мурада — и с каждым разом они звучали страшнее: «Ты украл трон и сидишь не на своем месте. Есть те, кто будет рад поддержать другого». И пусть сломавшаяся на полном ходу ось его колесницы и опрокинутая во время сна лампа могли быть случайностью, но во время коронации северный шах заявил, что предпочтет смерть тому, чтобы преклонить колено перед вторым сыном, и это забило последний гвоздь в решение Яндагара. Вдвоем с братом им во дворце тесно. Так что как только молодой шах из далекой южной провинции отличился, Яндагар вручил ему брата младшим. Янкар не противился, не возражал — не сказал ни слова и не взял с собой из дома ни единой вещи. Провожая его, Яндагар чувствовал, как вина шакалом грызет сердце, но убедил себя, что так всем будет лучше. И только просил Предков — молился! — чтобы оставили ему Тебриза, чтобы единственный теперь родной человек не предал. Уже много лет брат далеко, но смутная боль так и не отпустила, а укор из-за сетки чачвана то и дело снился. И всегда предвещал беды. Яндагар поднялся, предчувствуя отвратительный день. И не ошибся.