***
Тишина в приемном зале разливалась, заполняя углы и ниши. Отражалась от высоких сводов, разрисованных абрикосовыми цветами и узорами из финифти, от витых мраморных колонн, что упирались в потолок, словно рога горного джейрана, от узорчатых окон, что пропускали легкий ветер сквозь тонкую вуаль муслиновых занавесок. Слуга выглядывал из-за двери, ожидая знака о нужном подарке, но Яндагар оставался недвижим. Сидел, скрестив ноги, на широком золотом троне, и все смотрел на Тебриза. Как тот, отощавший, измученный, покрытый слоем красной пыли, держал руку на плече человека, укутанного белой тканью. Унять жалящую ревность оказалось непросто. По залу уже начали шептаться, когда Яндагар наконец спустил ногу с трона. Поклонившись, Тебриз поцеловал загнутый носок бисерной туфли. — Приветствую тебя, великий шах-ан-шах, — он сел на колени. Его муж опустился рядом — так неуклюже, будто в жизни не учился манерам. Яндагар присмотрелся. В чачване мало что видно, только и разобрать, что человек худой и угловатый, из-под ткани торчат руки, длинные и жилистые, словно пальмовые побеги, а ноги вместо шелваров стиснуты в узкие штаны, как у простолюдинов. Рядом порхнула небольшая черно-белая птица с длинным хвостом, сделала круг над его головой, а потом уселась — Хаштре на макушку. Привычно, как старому другу — и леопард не прогнал, только дернул ухом. Звериное панибратство стало последней каплей. В груди забурлило — да как Тебриз смеет! Отсутствовал год, а теперь вернулся, будто так и надо — не молит о прощении, не старается мириться, а хвастает перед всеми своим глупым птичьим довеском! А этот должен бы пластом лежать перед шах-ан-шахом, а вместо этого стоит на коленях, будто из благородных, будто не шлюха дикарская, а один из приближенных! Яндагар едва не ударил ногой, когда чужак потянулся к его туфле с поцелуем. Тебриз тем временем поднял взгляд, улыбнулся. — Позволишь ли, солнцеликий, представить тебе моего младшего мужа? Яндагар стиснул кулаки на подлокотниках трона. — Лошадь бы по ту сторону пустыни купил — тоже привел бы в тронный зал мне на знакомство? Тебриз помрачнел, взгляд стал острым, словно лезвие, даже сталь в зрачке блеснула. Так они и сцепились, клинок к клинку, разве что без звона. — Юртау — второй сын ласточкиного ярла, — сказал Тебриз терпеливо. — В их клане младший муж уважается не меньше, чем старший. Юртау. Не имя, а отрыжка. — Уважают, а провожатых не дали? — спросил Яндагар с желчью. — Отправили одних умирать в пустыне? Тебриз поиграл желваками на скулах. — Придешь ли вечером в мои покои, солнцеликий? Все расскажу, гостинцами угощу, вручу подарки. А, наконец-то. Одумался. Будет задабривать и просить прощения за глупость. Что ж, Яндагар милосерден… Гнев ослаб, получилось разжать пальцы — на Тебриза так и не научился долго злиться. Так захотелось обнять его, прижать к себе, сесть рядом и слушать голос — ради этого можно смириться и с прихотью вроде младшего мужа. До вечера Яндагар принимал визирей: в южной провинции снова бурлило недовольство, а проверенных людей не хватало. Кому доверить разбираться со старшим братом? Есть хорошие генералы, но в этом деле кроме силы требуется тонкость — Айар-хазан же груб и прямолинеен, Фахшар слаб после болезни, Румарран нужен в столице. А Янкар хитер и мстителен, за годы набрался сил и поддержки, и пусть он младший муж южному шаху, наглости и войска ему хватит на серьезную глупость. Просидев до темноты и так ничего и не придумав, Яндагар отложил решение на утро. Распустил советников, а сам отправился в свои покои — за коралловым гребнем.***
В комнате было тихо. Ночь сгустилась, залив углы чернотой, лишь пятясь кругом от пузатых медных ламп, но Яндагар даже в этой полутени углядел движение в одной из занавесок. Отметил надкушенную фисташковую нугу, капли сока на низком столике и разворошенные подушки. Подождал, но нарушитель спокойствия не торопился показываться из укрытия. Что же, придется действовать обманом. Сделав вид, что ничего не заметил, Яндагар подхватил с зеркального блюда ядовито-рыжий кружок кураги, закинул в рот, а потом мерным шагом отправился к окну. Постоял, словно что-то высматривая, — но вдруг сделал резкий выпад к занавеске и, не обращая внимание на отчаянные визги, подкинул в воздух мелкое брыкающееся тело. Пусть знает. Удовлетворившись тремя внушительными кувырками, он смилостивился и бросил вторженца на подушки. Мальчишка повалился, все еще мельтеша конечностями, и захихикал. Яндагар опустился рядом. — Зачем прячешься, леопардовый котенок? Из подушек хрюкнули, а потом из черного вороха волос показался вздернутый нос. Сулиф сел, улыбаясь, смахнул со лба взъерошенные пряди. Глаза из-под челки так и блестели — ах бесенок! Знал, что не прогонят. — Отец, здесь тихо, а в детских комнатах все только и делают, что кричат и дерутся. — А ты что же? — А я хочу тренировать руку. Учитель обещал, что если к завтра я не перепишу третью заповедь Предков, он надерет мне уши, а у меня еще с прошлого раза все болит и ноет. Яндагар сочувственно погладил совершенно здоровое ухо, провел пальцем по щеке, где кожа была мягче подшерстка. — Ну, — сказал он, поднимаясь и подавая руку, — показывай, что там у тебя за сложность. Сулиф подскочил, вприпрыжку добрался до письменного стола. Пока он шел, с подоконника скользнула небольшая пятнистая тень и, приветственно мяукнув, устроилась между лап у Ашши. Та сгребла котенка ближе, утыкая черный нос под самое брюхо. Вот ведь, пантеру старшего сына она не подпускает, может зарычать и поддать под зад лапой, а рядом с леопарденком лежит спокойно, позволяет играть с хвостом, покусывать уши, прижиматься шерстяным пузом. Зверь все видит, все чувствует… Яндагар задержался, погладил обоих по морде. — Отец, смотри. Усевшись на подушку, Сулиф приготовил письменные принадлежности, макнул тростниковое перо в чернила и принялся выводить клинья — дрожащие, словно ишак вез их в тележке по каменистой дороге. Неудивительно, что учитель Хашти-ат недоволен: шесть лет — не время для таких каракулей, Яндагар в этом возрасте переписал все триста заповедей Предков — талмуд до сих пор хранится в серебряном сундуке в библиотеке. — Никак не выходит быстрее, — вздохнул Сулиф, сжимая палочку до побелевших пальцев. Он поджимал губы, хмурился и то и дело дергал головой, смахивая волосы на затылок. Сжалившись, Яндагар достал из шкатулки заколку и закрепил пучок на макушке. Волосы отросли достаточно, чтобы держаться. Сколько еще ему ходить непокрытым? Сколько осталось до того, чтобы черные пряди сплелись в косу? Яндагар вздохнул. Как всегда при этих мыслях, чувство вины въедалось в желудок медным скорпионом. Прости меня, прости, мой леопардовый котенок. Прости, что родился вторым, прости, что пантера признала Сантифа, прости, что судьба твоя стать знаком царской милости, да и только. Он обхватил худые плечи и прижался губами к теплому виску. — Возьми как удобно, — шепнул он, отпуская. В глазах Сулифа задрожала благодарность. Он торопливо переложил перо в левую руку и принялся выводить клинья, теперь ровные, одно четче другого. Ряд за рядом, словно отпечатки птичьих лап в мокром песке, они быстро впитывались в бумагу и прилежно воспевали мудрость древних, благословляли землю Анахеи и клялись правдой и честью служить старшему мужу, быть для него «ясемином» — кустом жасмина: усладой для глаз и украшением личных покоев. «Скромность и покорность, — твердили заповеди на разные лады, — скромность и покорность». Когда все было готово, Сулиф оглядел свою работу, но улыбка быстро поблекла. — Учитель поймет, — сказал он, разочарованно кривя губы. — В прошлый раз, когда я написал греховной рукой, он порвал бумагу на части. — Ах так? — Яндагар обмакнул кольцо-печатку в чернила и прижал под словами, оставляя узор пантеры. — Теперь здесь знак шах-ан-шаха, пусть попробует испортить священную надпись. Сулиф захихикал, вжимаясь в него боком. Ну точно котенок. Яндагар расстегнул заколку, распустил волосы на свободу, прошелся пальцами вдоль гладких прядей. — Что говорит верховный жрец? Сулиф застыл в его объятии, задержал дыхание. — Еще месяц. — Боишься? — Нет, — буркнул Сулиф. — Через месяц я их подрежу. — Сули-и, — протянул Яндагар. — Не зли Предков, не стоит. — А может, я вовсе не хочу растить волосы! Это глупо и неудобно! — Это твоя гордость, Сули. Твоя мужская сила. — Это Сантифу сила, а мне — «скромность и покорность»! — Так велят Предки… — А вот по ту сторону пустыни… — выпалил Сулиф — и осекся. — Ну? — спросил Яндагар, стараясь не выдать, как внутри все вспыхнуло от одного упоминания дикарского клана. — Что там? Сулиф помолчал, собираясь с духом. — Марраш сказал… у мужа Тебриза волосы обрезаны, даже уши торчат… И чачвана он раньше никогда не видел. Стало жарко, Яндагар подтолкнул сына, чтобы не прижимался так близко. Он уже открыл рот высказать все, что накипело, но наткнулся на слезы в больших котеночьих глазах и не смог выдавить ни слова. Эх, сколько он убеждал себя не привязываться к Сулифу? Сколько твердил, что взяв ребенка из рук главного жреца, станет идеальным отцом второму сыну — внушит страх и раболепие, воспитает в запретах и строгости, как и подобает расти будущему младшему мужу? А что в итоге? Стоило взять в ладони сморщенное красное тельце, провести пальцем по бровкам, увидеть, как торчит из одеяла крошечная пятка — и Яндагар сдался. Раньше думал, в сердце только Тебриз, но нет, оказалось, там еще полно места. И бамбуковая розга, традиционный подарок на рождение второго сына, так и осталась в коробке. — Все будет хорошо, Сули. — Он поцеловал теплый лоб, провел пальцем вдоль бровок. — Обещаю, даже после церемонии я прикажу, чтобы тебе позволяли гулять в саду непокрытым, слышишь? Ответом ему был долгий тяжелый выдох. — Сегодня можешь остаться здесь, — Яндагар поднялся. Пора было идти к Тебризу.