Яд медного скорпиона

Следующие дни дикарь вел себя незаметно. Ел тихо, двигался мало, лежал в своей нише и бесшумно перебирал пальцами золотые браслеты. Напряженно сверлил взглядом, если Яндагар подходил слишком близко к клетке. А возвращаясь из купален, обходил по дуге, будто все еще ждал, что рано или поздно шах-ан-шах потребует то, для чего наложников берут в покои. Он зря боялся. Одна мысль коснуться дикаря Яндагару претила. И вовсе не из-за уродства — нет, сейчас, ухоженный и мягкий, с блестящими волосами и гладкой сливочной кожей, он был с каждым разом более приятен глазу. Но почему-то хранить его нетронутым казалось таким же важным, как назначить охрану у пустого дома Тебриза и оставить незанятым место по правую руку. Будто это делало отсутствие Тебриза не окончательным, не вечным. В отличие от отсутствия Сулифа. Кроме настырного чириканья птицы, никакого беспокойства от Юртау не было — и лишь одним вечером он ввязался в неприятность. Ушел в купальни под охраной, долго отсутствовал, а вернулся с порванным воротом и щекой, расцарапанной до крови. На вопросы Яндагара молчал, но по словам Румаррана затеял драку с младшими. — Зачем? — удивился Яндагар. — Чего вы не поделили? Юртау долго стоял, сжимая кулаки, но наконец признался: — Они оскорбили Тебриза. Сказали, я муж предателя — а Тебриз не предатель! — Кто так сказал? — Не помню, они все на одно лицо. Самый высокий, со смазливой рожей. Ну я заявил, что он козлоебарь, и бросил ему вызов. Думал, он будет честно драться, а он позвал остальных. Набросились гурьбой, давай волосы драть, царапаться — что это за битва? Усатый кинулся разнимать нас, но я успел подбить глаз лживой гадюке. — Это был младший муж главного визиря, — пояснил Румарран с поклоном. — Крайтан ожидает справедливости. Яндагар вздохнул, кивнул с пониманием. — Скажи ему, строптивый наложник будет наказан плетью. Юртау подобрался, как звереныш, а когда Румарран вышел, решительно стянул чачван. Глядел колюче и по-дикарски, с мрачным несгибаемым упрямством. Было ясно, и под плетью будет доказывать, что Тебриз невиновен. Такая верность удивила. Яндагар споткнулся о нее, словно о порожек, и теперь разглядывал, запоминая. Она отозвалась знакомой болью, тоской, что затопила бы пустыню Смерти, верой, что только и держала от отчаяния — оказывается, и дикаря тоже. Яндагар стоял и чувствовал, как между ними, от запястья с царским золотым браслетом к запястью с черным рисунком птицы и леопарда, протянулась невидимая пурпурная лента. Он махнул рукой. — Иди к себе, еда еще не остыла. И птицу покорми, она от голода просвистела мне все мысли. Юртау посмотрел на поднос с рисом и чаем, на клетку, а потом обернулся, нервно переступил босыми ногами. — А как же… плети? — Ты защищал честь мужа, разве за это нужно полосовать спину? — Яндагар уселся за стол, возвращаясь к бумагам. — Но имей в виду: больше мне замять такое не удастся, так что впредь держи кулаки в карманах. Юртау постоял, видимо, проверяя, можно ли ему верить, а потом расправил плечи. — Благодарю тебя, солнечный. Посмотрел с пристальным, цепким вниманием, и Яндагар впервые отметил: глаза у дикаря — цвета дымящих углей, кальянного тумана. После этого случая Юртау стал ненадолго выбираться из своей ниши. Иногда подходил к окну, разглядывая сад и гуляющих младших мужей, а пока Яндагар обсуждал водные дела с Дедалией, тихонько сидел у стены, будто прислушиваясь — хотя что он мог понять на анахейском? По вечерам он общался со своей птицей или насвистывал непривычные для уха песни. Все пытался сам себе заплести косу, но получалось ужасно, пряди торчали и вываливались. На третий день Яндагар сжалился: «Дай помогу». Юртау помедлил, но потом передал деревянный гребень и осторожно уселся. Чистые волосы струились волной до лопаток. В тот день Яндагар коснулся их — и опешил: легче шафрановых волокон, мягче лебяжьей перины. Леопардовый подшерсток. Пушистое золото на пальцах. Волшебное руно. Сердце забилось быстрее, щеки обдало горячим. Вот чем он заарканил Тебриза, вот какой хитростью зацепил сердце. Да, за такую красоту можно многое отдать. — Тебриз… заплетал тебе косу? — вопрос такой личный, то же, что спросить: «В какой позе он брал тебя чаще?» Но Юртау легко дернул плечами. — Нет, — ответил, не задумавшись. — Сказал, я могу обойтись и хвостом. Вот еще! Святотатство! Нет уж, пока Яндагар охраняет это сокровище, о хвосте не будет и речи. Он запустил пальцы в невесомые пряди — они взбились и облаком осели на ладони. Яндагар едва сдержал желание втянуть носом запах. Тяжело выдохнув, он поднял гребень. Все было по-другому. Если Тебриза он усмирял, то этот пух хотелось пригладить. Приласкать. Расчесывать нежно, не касаясь зубцами кожи. Легко двигая гребнем, он заботливо убирал пряди от лица, из-за ушей, собирал на затылке и пропускал сквозь пальцы — и как же от этого томилось тело. Без стыда, без страха, без досады на греховность мечты — желать наложника, кто это осудит? Яндагар не торопился. Наслаждался моментом, запахом персика, теплом бледной кожи. Юртау сидел перед ним притаившись, молчал, но вдруг выдохнул — громко и чувственно, будто не смог сдержаться. Неужели ему так же приятно? Возможно ли, что дикарь и шах-ан-шах делят эту постыдную тайну? Яндагар едва поверил. Проведя ладонью по волосам, осторожно склонился ближе. Увидел прикрытые глаза, расслабленное лицо, услышал новый чувственный вдох и вдруг… храп? Ах гаденыш! — Ты спишь?! — он ткнул тощее плечо пальцем. Юртау растерянно захлопал ресницами. — Прости, солнечный, твой гребень лучше любой колыбельной. Яндагар не знал, ругаться ему или смеяться. Еще и глупая птица принялась трещать клювом. Заслышав ее, Юртау вдруг ожил. Придвинулся, положил руку Яндагару на запястье. — Улыбнись мне, солнечный. И кивни, будто согласен. Яндагар поднял брови. Юртау заговорил быстро, но при этом скалил зубы и ворковал, будто соблазняя. — Слышишь, Ньелла стрекочет? В комнате чужак. Да не оборачивайся, улыбайся, будто ничего не знаешь. Не похоже, что нападающий знает общий. Яндагар сел расслабленно, небрежно обвел комнату глазами. — Где он? — Ньелла видит что-то у окна, вон в тех занавесках. Яндагар метнулся взглядом к Ашше. Та лежала на своем месте спокойно — слишком спокойно. Нет, с ней не могло ничего случиться — он бы почувствовал — но ее могли усыпить. Обезвредить на время. Как же настойчивы его убийцы. Не вышло с ядом, решили выбрать что-то вернее? Как назло, до оружия легко не добраться. Кинжал в сундуке, сабля украшает дальнюю стену. Не драться же ножиком для фруктов? Остается только действовать внезапно. — Веди меня туда. — Не лучше ли позвать охрану? — Не думаю, что солдаты у моих дверей живы. В глазах Юртау мелькнул страх — а потом решимость. — Тогда пойдем, — улыбнулся он, поднимаясь и протягивая Яндагару руку. — Посмотрим на звезды. До окна они добрались почти в обнимку. Юртау льнул и пьяно хихикал, Яндагар держал ладонь у него на пояснице. У самой занавески остановились. Там, в плотной ткани и в самом деле кто-то был, теперь никаких сомнений. Яндагар постоял у окна — и вдруг кинулся к занавеске. Обхватил руками того, кто там скрывался, повалил на пол. Ткань с треском порвалась, внутри кокона захрипели. Яндагар ударил, еще и еще, попал, кажется, в челюсть — рука загудела от боли. Его тут же обхватили, перевернули. Убийца вызволил руки и сжал в тисках шею. Голова все еще была скрыта тканью — Яндагар будто дрался с ожившим трупом. Нападавший был гигантом, придавил надгробным камнем. Когда Юртау попробовал ударить, откинул его, словно котенка, и снова навалился. Яндагар врезал коленом, взбрыкнул. Убийца стиснул сильнее, пережимая горло. Воздух закончился, шея вспухла, глаза налились кровью и жаром. Не глядя, Яндагар обхватил громадное тело, нащупал что-то на поясе. Кинжал или саблю. Онемевшими пальцами выдернул из ножен, замахнулся — и воткнул между ребер. Сквозь красный туман он увидел, как убийца качнулся, влажно всхлипнул, а потом напряжение на шее ослабло. Почувствовал, как кровь потекла по ладони. Сбросив с себя исполинскую тушу, Яндагар обтерся рукавом и увидел Юртау — тот, тяжело дыша, лежал на полу и морщился от удара. Яндагар бросился к Ашше. Слава Предкам, она мерно сопела, хоть и не просыпалась. Яндагар поцеловал мохнатый лоб, провел ладонью от загривка до кончика хвоста и поднялся. Отправился осмотреть убийцу. Странно, что нападавший не привел своего зверя. Специально, чтобы при возможности столкнуть вину на другого? Яндагар стянул ткань, осмотрел плосконосое рябое лицо — оно ни о чем ему не сказало. А вот кинжал, которым Яндагар убил его, был знакомым: голубое лезвие с раздвоенным, словно хвост ласточки, острием. Подарок птичьего клана. Пока он обтирал клинок, Юртау поднялся и встал рядом. — Зачем он украл кинжал? — Хотел убить меня этим, чтобы все подумали — это твоих рук дело. И зверя с собой не взял, чтобы не оставлять чужой запах. Загремели сапоги, в комнату ворвалась охрана. Румарран, с дикими глазами и дрожащими усами, уставился на труп, обмотанный в тряпку. — Ты жив, солнцеликий! Благодарение Предкам! Я боялся худшего. Что случилось? — Он затравленно оглянулся на двери. — Леопарды охраны не отозвались на перекличку, я бросился проверить и увидел, что стража мертва… — Как был бы и я, — сказал Яндагар, потирая саднящее горло, — если бы не птица. Наемник прятался у окна, ждал подходящего момента. Подоспевший Мурад осмотрел синяки у Яндагара на шее, смазал пахучим настоем ссадины у Юртау на спине и ребрах, подтвердил, что в еду Ашше подмешали сонного корня и к утру она проснется здоровой. Румарран в это время бушевал: отчитывал охрану, обещал кому-то расправу и страшные казни, а в конце бросился перед Яндагаром на колени и протянул свою саблю. — Уже два раза я подверг твою жизнь смертельному риску. Я недостоин быть тебе защитником. Реши, солнцеликий: смерть или бесчестье. Яндагар отмахнулся. — Брось, Румарран. Ты служил еще моим отцу и деду, и я знаю, ты жизнь отдашь за Анахею. Просто Янкару я кость поперек горла, и он не успокоится пока не изведет меня и всех, кто мне верен. Так что поднимись и сделай так, чтобы я мог спать спокойно. Румарран подскочил, заглянул в глаза преданной усатой собакой. — Отныне я лично буду стоять у твоих дверей! Яндагар кивнул. Он попробовал сжать кулаки, но пальцы задеревенели. Колени тоже склеились, будто вырезанные из камня. Гнев уходил, оставляя опустошающее, бесполезное напряжение. Мурад предложил кальян, но Яндагар не хотел забываться. — Пришли мне кого-нибудь на ночь, — сказал он Румаррану. — Могу ли я предложить своего второго сына? Он будет счастлив подарить удовольствие шах-ан-шаху, — Румарран явно старался загладить вину. Яндагар был не против. Когда труп унесли, ковры поменяли, окна занавесили новой парчой, Яндагар спрятал ласточкин клинок в сундук и подозвал Юртау. — Твоя птица спасла меня, скажи ей спасибо. Юртау поклонился: — Ты отблагодаришь ее, подарив свободу. Что ж, это справедливо. Яндагар привык быть справедливым. Он открыл шкатулку и протянул ключ от клетки. — Благодарю тебя, солнечный, — Юртау коротко улыбнулся, но потом снова посерьезнел: — Я слышал, в разговоре с усатым ты называл имя брата. Неужели это он во всем виновен? — Конечно. Если бы не я, Янкар стал бы шах-ан-шахом. Юртау нахмурил светлые брови. — Если бы не брат, я тоже был бы ярлом — разве это повод ненавидеть? Я люблю Салангана, мы росли вместе, играли, учились драться. Я защитил бы его своей жизнью, если бы ему грозила опасность. Как можно желать смерти своей плоти и крови? На ключице под кожей заворочалась боль, шрам заныл, натянул мышцы шеи. — Ты слишком молод и… благороден, — сказал Яндагар, ослабляя ворот. — Я был подростком, когда брат впервые пытался убить меня, натравив медного скорпиона, — а у нас говорят: «Леопард не может поменять своих пятен». Однажды предавший попробует снова. — Это… это жестоко… — в серых глазах отразилось столько недоуменного гнева, что Яндагар не смог сдержать печальную улыбку. — Твоему брату повезло с младшим… — Он коснулся щеки Юртау, провел тыльной стороной пальцев по светлой коже. От неожиданной абрикосовой мягкости смутился, опустил руку. — А теперь отпирай свою птицу, иди к себе и любись с ней. — Он поднял бровь: — И занавески задерни.

***

Развлечение на ночь не заставило ждать. Только он успел выпить воды и умыться, как раздались мягкие, приглушенные бархатными туфлями шаги, а уже в следующую секунду перед Яндагаром в глубоком поклоне лежал человек. Короткий синий чачван, символ незамужества, распластался на ковре. — Приветствую тебя, солнцеликий. — Поднимись. Сын Румаррана был юн, немногим старше Юртау. На дикаря он был похож и телом — острые локти, тонкие запястья, едва намеченные плечевые мышцы. Несмелая, ненавязчивая красота, что стеснялась быть слишком заметной. Яндагару понравилось. — Разденься. Юноша развязал тонкие шелвары. Распустил ленты на плечах — рубаха скользнула на пол. Он остался в одном чачване. Соблюдая традицию, Яндагар никогда не просил свои развлечения обнажать лицо — зачем? Этой тайны достойны лишь старшие мужья — а для сокровенных желаний чачван служил и еще лучшую службу: пользуйся телом, а на лицо представляй, кого хочешь. Яндагар окинул юношу оценивающим взглядом. Нет, все же другой, не Юртау, — истинный анахеец. Глянцевая кожа цвета жареного миндаля, гордая чернильная коса, темные соски с украшением из рубинов, изящная чеканка татуировок на лодыжках. — Ты уже приходил ко мне? — Да, солнцеликий. — Юноша перебрался на ложе, принял позу для ублажения старшего мужа: на коленях, со вздернутыми вверх ягодицами, уложив грудь и лицо на подушки, вытянув руки вдоль тела. — Не бойся, я помню, как ты любишь. — Он перекинул через плечо косу — будто уздечку, чтобы было легче править. Яндагар помедлил. — Разве ты не хочешь принять возбуждающий настой? — он никогда не был против, чтобы младшие под ним получали удовольствие. Юноша мотнул головой, шурша чачваном: — Нет, солнцеликий. Объяснение отказа немедленно проявилось — крепким юным желанием. Это польстило, обожгло ответной страстью. Яндагар торопливо развязал шелвары и сдернул через голову рубаху. Член окреп от одного взгляда на жаждущее тело, на блестящую от масла промежность, на припухший, подготовленный для соития вход. Более не медля, Яндагар смазал себя и взял то, что ему так щедро дарили. Погрузился сразу на всю длину — настойчиво и плавно. Юноша принял все — и ни разу не сжался, наученный растворяться в желании мужа, умея превращаться в сосуд, единственное предназначение которого быть наполненным. Сегодня Яндагару было, чем его наполнить. Коса удобно легла в ладонь, обвилась вокруг запястья. Он потянул, осторожно выгибая гладкую спину, вжался в ягодицы сильнее, рукой ухватил за бедра. Юноша сдвинул острые лопатки и переступил коленями, открываясь. — Солнцеликий… — прошептал голосом, полным чувства. И Яндагар задвигался. Брал жадно, взахлеб. То вбивался сам, то насаживал на себя мягкое податливое тело. Вскоре пот защипал глаза, взгляд затуманился, реальность поплыла — все мнилось, что спина под ладонью взбугрилась мышцами, а предплечья загорелись татуированным огнем. Жар от видения окатил волной, скрутил жгутом и выплеснул — надрывно, почти до боли. Яндагар втолкнулся еще несколько раз и упал, подмял под себя юное тело, задыхаясь. Сквозь гул в ушах едва услышал робкий голос: — Позволишь ли мне получить удовольствие, солнцеликий? Отголосок страсти прошелся искрой по коже. Яндагар заглянул, полюбовался на напряженный член, на густую нить, что тянулась от головки до шелковой подушки, и кивнул. — Позволяю. Все так же прижимаясь, смотрел, как юноша обхватил себя тонкой смуглой ладонью. Как задвигался быстро, неуклюже, будто стесняясь, как закусил шелк, как задохнулся стоном — и тут же стиснул внутри. Уже опавший было член прошило горячим спазмом. Яндагар втянул воздух сквозь зубы и вышел. Одного раза за ночь довольно. Завтра весь день предстоит решать дела с обвалившейся шахтой, а на сон осталось не так уж много. Юноша по-своему истолковал его поспешность. — Прости меня, прости, солнцеликий, — залопотал он, намереваясь целовать Яндагару ноги, — тебе не понравилось, я больше не посмею… — в его голосе звенели слезы. — Я не обижен… — Яндагар цокнул с досадой, взял юношу за плечи. — Как тебя зовут? — Аррайн, солнцеликий… — Ты ни в чем не провинился, Аррайн, слышишь? Я скажу твоему отцу, он может тобой гордиться. — Он поцеловал прикрытый чачваном лоб и вдруг почувствовал, как юноша неумело прижался. Обвил руками с таким отчаянием, что запретить не хватило духу. Позволив несколько секунд этой неожиданной нежности, он легонько подтолкнул в спину: — Ступай. Позови мне слуг, что ждут снаружи. Кланяясь и пятясь, Аррайн схватил в охапку одежду и выскользнул из покоев, и только тогда Яндагар заметил, как на полу блеснула вахара — тонкая серебряная трубочка для записок с признаниями, которую тайные любовники обычно слали друг другу. Яндагар покрутил в пальцах гладкую серебряшку. Наивный, совсем потерял голову, влюбиться в шах-ан-шаха? А уж принести любовную записку… Выронил? Или оставил нарочно? Яндагар хотел открыть послание, но решил спрятать в шкатулку — в покои вереницей вошли слуги. Одни принесли новый чай, другие сменили простыни и подушки, третьи зажгли курильницы, прогоняя чужой запах из покоев. Когда все успокоилось, Яндагар улегся. Постарался заснуть, но забытье не торопилось. Думалось то о встрече с Дедалией, то об осаде южной столицы, то о том, где еще его может ждать опасность… И все же скоро мысли в голове улеглись, навалилась благословенная муть, но и в ней не было спокойства: виделось, как на груди перебирает лапами скорпион, только вместо головы у него лицо брата, и он все жалит, жалит, а у Яндагара закоченели мышцы — нет сил ни закричать, ни проснуться. Привычный медно-ядовитый кошмар, еженощные муки. Из сонного колодца его выдернул мягкий перезвон браслетов. Звяк-звяк-звяк… Ах да, он ведь не один в этой спальне. От признаков соседства стало мгновенно теплее, власть ядовитой твари отступала. Будто если нужно, дикарь отважно бросился бы и ему на защиту. Яндагар открыл глаза, прислушался. Звяк-звяк-звяк… Звяк-звяк-звяк… В торопливом, суматошном ритме. Звяк-звяк-звяк. Звяк-звяк-звяк… Вот ведь бес барханный. Яндагар лежал и против воли слушал. Давай уж скорее, сколько можно? Звяк-звяк-звяк… Память подкинула вечернюю сцену — гладкое тело, щедрое тепло, робкая искренняя страсть — только вместо темных лопаток под его ладонью дрожали белоснежные, и из-за сетки чачвана блестели бесстрашные серые глаза. Кровь побежала по венам быстрее, в паху потеплело. Ну надо же. Казалось, на дикаря ни за что не встанет, а вот ведь. Звяк-звяк-звяк. Звяк-звяк-звяк… Так же ли Юртау своеволен в постели? Успел ли Тебриз обучить его позе услаждения старшего мужа? Молчит ли, когда его берут — или по-птичьи подает голос? Звяк-звяк-звяк, звяк-звяк-звяк, звяк-звяк-звяк… Ритм зачастил. Ну же, ну? Мышцы напряглись, сопереживая, между ног заныло. Быстрее, быстрее! Звяк-звяк-звяк, звяк-звяк-звяк, звя-я-як… звяк… звяк… Сдавленный стон — тяжелый выдох. Тишина. Ну слава Предкам. Яндагар отвернулся. Послушал шуршание, прикрыл глаза, приготовился урвать на сон хоть пару часов — только шорох все не унимался. В нише тихонько засопели, и вдруг — всхлипнули. Коротко и влажно. Еще и еще. Так плачут, зажимая себе рот, стараясь не проронить ни звука, задыхаясь и закусывая подушку. Так плачут, когда одиночество застряло бамбуковой палкой в горле, а шуметь нельзя, чтобы не зашептались слуги. Так плачут, когда скучают по Тебризу. Когда всхлипы наконец стихли, Яндагар бесшумно открыл потайной ящик своей шкатулки и долго смотрел, как на дне лежит, свившись клубком, черная коса с шелковой пурпурной лентой.