☀☀☀
Минхо прошёл мимо плачущей Джию, забившейся в самый тёмный угол коридора. Вернулся в комнату, вспомнив, что забыл кепку и остановился, закусив щёку изнутри и вертя в руках головной убор. — Может, не моё дело, — осторожно начал, — но что случилось? — У меня не получается организовать всех на сценку, — всхлипнула девушка, не поднимая с колен головы. — Нужно много людей, а желающих нет, всех активных забрала Шиён на подготовку к своим пикетам. — Какая ещё сценка? Это для театрального кружка? — Нееет, — протянула Джию некрасивым голосом, и Минхо поморщился. — Для вечернего концерта. — А, — Минхо нахмурился, не зная, что сказать. — Вчера хорошо получилось, я видел. А ты Чана не пробовала попросить всех собрать? — предложил, помолчав. — Его вроде слушаются. — Не хочу его дёргать лишний раз, он сегодня отсыпается, — Джию всхлипнула несколько раз подряд. — И вообще я же капитан отряда, я должна заниматься организацией и следить за дисциплиной, но у меня не получается… — Просто ты слишком мягкая, — пожал плечами Минхо. — Лидер должен иногда проявлять жёсткость. Ну или хитрить. Не знаю, попробуй попросить Хёнджина помочь, может он сможет что-нибудь придумать, если захочет. Сценка сейчас актуальней, чем пикет, нужно надавить на сознательность. Джию кивнула и закинула назад волосы, видимо, собираясь с силами, а Минхо ушёл из корпуса. Вернулся, когда в холле собрался почти весь отряд, и пнул под зад вяло шевелящегося Уёна. — Спасибо, — Джию подбежала и зачем-то обняла. — Не понимаю о чём ты, — Минхо отвёл взгляд и высвободился из объятий. Джию лукаво улыбнулась ему и забралась на стул, чтобы привлечь всеобщее внимание и рассказать сюжет сценки. Кто-то попытался свалить, но она опередила, закрыла проходную дверь на ключ и объявила, что все будут свободны только когда станут нормальным отрядом, ответственным дружеским коллективом, своей организованностью, ответственностью и запалом способным двигать горы и показывать всему лагерю кто здесь самый лучший отряд. Минхо, наблюдающий с наигранным недовольством, покачал головой, а Джисон, тайно следящий за ним, улыбнулся понимающе. — Будем сегодня пересматривать «Звонок»? — спросил, толкнув плечом. — Только если удастся привязать Хёнджина к кровати и заткнуть ему чем-нибудь рот, чтоб не ныл, что его пугают звуки скримеров и мешают спать, — Минхо посмотрел на него, как обычно, глубоко и тепло, но слегка отодвинулся. — Я б устроил ему «Изгоняющего дьявола», — Джисон сжал кулаки. — Ему было бы полезно для профилактики, а то в башке одни демоны ядовитые. — А ты когда будешь бороться со своими демонами? — Минхо снова посмотрел на него тем самым заботливо-укоряющим взглядом, действующим, как уменьшительная линза: под этим взглядом Джисон всегда чувствовал себя маленьким, жалким и не способным к жизни таракашкой. Но поскольку так смотрел именно Минхо, он мог выдержать этот взгляд и не впасть в крайность, не замкнуться в порочном круге самоненависти, вместо этого поверить, что он ещё на что-то способен, что у него получится стать особенным и доказать всему миру и себе в первую очередь, что он непростая штучка, он может всё. Только благодаря Минхо получалось так себя чувствовать. И только одного Минхо может выдержать на коротком расстоянии, да даже без расстояния — Минхо надёжный, как материнские объятья, и такой же заботливый и тёплый. Ему можно доверять, ему можно верить. Минхо подозвала Джию, предложив роль «отца Феликса», — сегодня играли что-то сатирическое, с остросоциальной тематикой на злобу дня, и в сценарии запланированы несколько этюдов «из жизни современной семьи». Минхо не успел и рта раскрыть, согласившись или отказавшись, как на него налетел с очередными претензиями Со Чанбин, вмешался Уджин, тоже, оказывается, желающий забрать данную роль, и Джисон отошёл подальше от разрастающейся потасовки: Уджин пытался утащить Феликса, которого удерживали накинувшиеся на него со всех сторон девочки, не желающие отпускать и вопящие что-то о дружной лесбийской полигамной семье, как репрезентации либеральных ценностей и толерантности в гиперболистичной обёртке. Ничего не понятно, а от усилившегося шума разболелась голова. Участники конфликта росли в геометрической прогрессии, сама ссора получала новые подтемы и скоро уже никто не мог вспомнить с чего всё началось и кто что хотел на самом деле, все яро качали свои права и отстаивали правоту. — Заткнулись, блять, все! — Минхо забрался на стул, проорав так, что умудрился перекрыть дисгармоничный оркестр голосов. — Какого хера вы ведёте себя так? Считаете себя лучшими представителями поколения, мол, все такие умные, идеологичные, толерантные и свободные, так с хуя ли вы как пещерные люди конфликты решаете? Серьёзно, даже на политических дебатах я такой клоунады и пиздежа не слышал, хватит тупо кричать популярные лозунги — научитесь, блять, им соответствовать! Под конец речи он совсем сорвал голос, спрыгнул со стула, оставив всех в смущённом недоумении и пристыженности, и протиснулся к Джисону, забившемуся в угол между стенкой и диваном. — Как они меня все заебали, — устало прикрыл глаза и запрокинул голову, уперевшись затылком в стену. Джисон погладил его по коленке. — У меня есть идея, — Хан поднялся с пола, выбрался в центр и предложил решить все споры, написав названия ролей на бумажках и засунув в чью-нибудь кепку: каждому достанется то, что будет вытянуто. — Хён, ты мой отец! — Феликс подбежал к Минхо, продемонстрировав полученную бумажку, и уселся рядом, положив голову на плечо и напевая какую-то дурацкую детскую песенку о любви к родителям, и Джисона что-то неприятно кольнуло: Минхо обычно отталкивал и никому не позволял притрагиваться к себе, был абсолютно закрытым и замкнутым для представителей обоих полов, и Джисон мог почувствовать себя особенным, но теперь, как оказалось, особенным был не только он один. — Как ты думаешь, — Минхо потянул Джисона за край джинсов, и тот сел рядом, не боясь случайного соприкосновения коленей, фактически добровольно прислонившись ногой к чужой ноге, хотя знал об ориентации Минхо и понимал, что тот парень. — Я мог бы понравиться Ликсу? — Ты о чём? — Джисон облизнул пересохшие губы. — Мне он нравится. И я вроде как в чём-то похож на Со Чанбина: меня тоже, бывает, колбасит неудержимо и я тоже не самый экстравертный тип. Может, есть шанс, Ликс-и же не глупый малыш и скорее выберет того, кто относится к нему с уважением. — Ты не похож на Со Чанбина, — выдавил Джисон севшим голосом. — Ты добрый. — Я-то? — Минхо нервно хихикнул. — Не думаю. Для многих я вообще выгляжу грёбанным гопником. Девочки из младших отрядов упросили Чонина выяснить у меня сидел ли я когда-нибудь, прикинь? Какая-то у меня не самая лучшая репутация, — он закусил губу и прикрыл глаза. Джисон попытался дотронуться до его ладони, но испуганно убрал руку, когда Минхо резко посмотрел на него. — Но, если ты считаешь, что я добрый, значит, Феликс тоже может так считать. — А ты не боишься, что Со Чанбин тебя закопает? — Джисон обнял себя за плечи. — Может, не стоит в это лезть… — Тогда и себя он тоже закопает, — Минхо коротко рассмеялся. — Не переживай за меня, ладно? Джисон кивнул, глядя на него снизу вверх, не поднимая головы, и сглотнул судорожно. Он что, всё это время ошибался, видя в глазах Минхо что-то особенное, сокровенное, доступное только одному Джисону? Взгляд Минхо всегда был драгоценным подарком, на который Хан почему-то думал у него есть единоличные права. Как оказалось — неправда, и те согревающие душу взгляды, могут предназначаться кому-то другому тоже. Минхо убежал, оставив его одного, и Джисон сглотнул тугой ком в горле. Он будто бы всё это время смотрел в кривое зеркало и верил, что видит истинное изображение, а теперь заметил трещины на дешёвом запачканном стекле и внезапно увидел себя настоящего — маленького, наивного и хватающегося за воздух, вместо надёжной подставки. Он верил, что Минхо действительно способен заменить собой воздух и научить заново дышать. Он верил, что с Минхо у него получится снова стать самим собой, может даже получится научиться доверять людям себя и своё тело. Он верил, что Минхо сможет помочь… А у Минхо оказались другие приоритеты и интересы.☀☀☀
— Хорош дымить в комнате! — Уджин подорвался с кровати, откинув телефон. — Ты тупой вообще: или нас потом запалят, из-за того, что вся комната провоняет, или сработает пожарная сигнализация! — Да мне по хую, это не мои проблемы, — Чанбин стряхнул пепел на пол, не вставая со своей кровати. Уджин попытался утащить пачку сигарет, но вскрикнул, когда Чанбин целенаправленно скинул ему на ладонь новый пепел. — Ты совсем долбоёб?! — Больше недели уже живём в одной комнате, а ты ещё не понял, что я совсем конченный, — усмехнулся Чанбин и выдохнул табак. Феликс спустился с верхнего яруса по лестнице и, угодив в облако дыма, закашлялся. Сдвинув брови, Чанбин смотрел, как тот, покраснев, пытается очистить лёгкие, поднялся с кровати и ушёл на балкон. — Ого, — Уджин проводил его ненавидяще-удивлённым взглядом и повернул голову к Феликсу. — Можешь всегда делать вид, что помираешь, как только он начнёт паровозить? Феликс проморгал слезящиеся глаза и посмотрел в спину Чанбина, отравляющего воздух на балконе. — Ты думаешь он ушёл из-за меня? — Похоже на то: он смотрел на тебя, будто ты умирающий котёнок, — улыбнулся Уджин. — М-да, похоже, ты единственный, кто пробуждает в нём человеческие чувства. — Это потому что хён на самом деле хороший! Уджин устало помассировал переносицу, откинувшись обратно на подушку. — До обеда ещё есть время, — Чанбин вернулся обратно в комнату, занося вместе с собой сигаретную вонь. — Ликс, пойдёшь со мной на тренировку? — Да! — Феликс бросился к шкафу за полотенцем, и к тумбочке, за термосом с водой. Решив обрезать путь, они спускались к тренировочной площадке по косогору. Свежая острая трава резала щиколотки, солнце, поуспокоившееся за последние дни, грело макушку, его зенитные лучи заполняли собой всё пространство, и Ликс не мог не кидать взволнованные взгляды на хёна, собравшегося тренироваться под полуденным солнцем в чёрной футболке, чёрных джинсах и без кепки. Хотя, может, зря переживал, потому что Чанбин всегда так ходил: в его гардеробе другие цвета отсутствовали, и что в полдень, в самый пик жары, на пляже без навесов, или на шезлонгах у бассейна — он всегда был в чёрном. И никогда не раздевался. Феликс зачем-то попытался представить, как выглядят эти натренированные мышцы без одежды, и воздух внезапно прогрелся ещё градусов на пятьдесят. Нет, уж лучше, чтоб хён всегда был в своём любимом чёрном, как в своей второй коже, и не светил ничем таким, что может свести с ума. Тем более ему идёт этот цвет, он будто родился в чёрном и зачем пытаться исправлять то, что предопределено. — Ты чего там застрял, тормоз? — Чанбин остановился у подножья холма и приложил ладонь к глазам, глядя наверх. Феликс заставил тело двигаться, насильно оторвав себя от размышлений об идеальном внешнем образце мужественности и маскулинности, попытался контролировать мимику, спускаясь, чтобы у хёна не появилось ни одного подозрения, хотя при мысли, что тот терпеливо ждёт его и не уходит в одиночку, хотелось ускориться и слететь с холма, броситься ему на шею счастливым ребёнком. Но нельзя: сдержанность в проявлении эмоций — гарант того, что Чанбин позволяет проводить с ним время. Когда добрался до самого низа, хён схватил за локоть и потащил за собой ко входу на спортивную площадку. Феликс споткнулся о бордюр, и Чанбин отпустил, перестав тянуть силой. Ликс потёр ладонью красные пятна, оставшиеся после крепкого захвата пальцев — они не проходили, значит, могут появиться маленькие синяки. Уже не первые на теле, потому что хён не в первый раз так хватает, да и изощрённые тренировки не проходят без следа. Феликс грустно поглядывал на «маятник» — ему так нравилось подолгу зависать на нём, раскачиваясь влево и вправо, испытывая что-то похожее на чувство невесомости, но хён запретил, считая, что от этого слишком мало пользы и слишком много развлечения, и погнал для разминки на эллиптический тренажёр. Феликс всегда выбирал тот, что позади Чанбина — так не приходится краснеть лишний раз, если хён замечает его взгляд. Когда время слезать и переходить на следующий тренажёр — смотрел по Чанбину, когда тот заканчивал свои части тренировки. Тот ругался, говоря, что Феликс неправильно распределяет нагрузку, и что он должен выполнять меньшее количество заходов, но не знал, что Ликс большую часть времени тратил впустую, просто пялившись тайком, забывая делать что-либо на тренажёрах. — Подойди сюда, — Чанбин позвал со скамьи для пресса. — Держи меня за ноги, у меня не получается, — он опустился спиной на скамью. — Блять, — резко поднялся, как только Феликс сел ему на бёдра. — Я сказал подержи, а не… а, похуй, — упал обратно и сцепил зубы, живот заходил ходуном, и при следующих подъёмах и опусканиях корпуса Феликс чувствовал как напрягаются под ним чужие бёдра, старательно давил своим весом, не давая им излишне приподниматься, даже руками придерживал, и радовался невероятной возможности смотреть на хёна так близко, чувствовать его запах — особенно сейчас, когда Чанбин в наилучшем своём режиме: целеустремлённый вдохновляющий альфа-терминатор, мужественно переносящий тяжёлую нагрузку и убивающий своей силой воли (и мышц, и мужской красоты, и всего себя, всего без остатка). На пятидесятый подъём мат Чанбина зазвучал совсем болезненно, он не просто прикрывал глаза, а изо всех сил зажмуривался, напрягаясь всем покрасневшим лицом. — Может уже хватит? — осторожно предложил Феликс, не отрывая взгляда от напряжённого обтянутого футболкой живота. — Ты не переусердствуешь? — Заткнись, — Чанбин выплюнул в лицо, приподнявшись. — Нужно семьдесят. Ладно, шестьдесят, — поправил, задыхаясь. — Досчитай за меня. — … пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шесть, — Феликс запнулся, когда его схватили за затылок и использовали в качестве подставки для подъёма, чуть не переломив ему хребет. Чанбин продолжил держаться за его шею, будто только так мог оставаться в сидячем положении, опалял тяжёлым частым дыханием лицо, и Феликс боялся пошевелиться, боялся неосторожным вдохом или рефлексом глотания напомнить, что он живой, а не столб, боялся, как апокалипсиса, наступления того момента, когда хён откроет глаза, увидит его так близко и придушит к чертям собачьим. Терпкий запах пота забивал нос, но был лучше любых искусственных химических ароматов, Феликс сидел бы так бесконечность, не жалуясь, вопя про себя и так же про себя вспоминая весь матерный запас Чанбина, когда тот приоткрыл глаза, сморгнул упавший на ресницы пот: но не отодвинулся, не выплюнул в лицо обидные слова, не отпустил и не ударил, прикрыл глаза обратно и, открыв вновь, скользнул взглядом по лицу вниз, остановившись на губах, которые закололо от такого пристального внимания впритык. Хён продолжал тяжело дышать, ухватился за шею Феликса поудобней, придвинулся ещё ближе, уткнувшись лбом в лоб, и ситуация стала какой-то совсем неоднозначной, слишком напряжённой. Так тяжело вытерпеть, и плечи от неудобного полусогнутого положения совсем затекли. Всё закончилось, когда со стороны входа послышались крики подростков из третьего отряда, пришедших завоёвывать тренажёры. Чанбин ругнулся и наорал на них, требуя убраться на фиг с площадки для старших, аргументируя, что тут тренажёры только для профессионалов, а не для малолетних-идиотов-дилетантов. Феликс еле отвлёк его от унижений ни в чём не повинных ребят, насилу впихнув в руки термос с прохладной водой, дождался, пока Чанбин за считанные секунды жадными глотками допьёт всё до дна, и вытер пот с его лица полотенцем. — Я в корпус за новой водой, — Феликс отошёл, но был остановлен за шкирку. — Не сбежишь, как в прошлый раз, — раздражённо процедил хён, не отпуская футболки. — Я не сбегал, просто нужно было помочь девочкам с плакатом, — виновато улыбнулся Феликс, но покорно двинулся к скамье гиперэкстензии. — Спину держи ровно, — Чанбин выматывал нервы, стоя позади и наблюдая как он поднимает корпус. — Додик, блять, пятый день занимаешься, а до сих пор трясёшься, даже норму выполнить не можешь. — Не стой там, — Феликс обернулся на него и заметил, что хён бесстыдно и беспричинно пялится на его пятую точку. — Где там? — Чанбин с трудом поднял на его лицо взгляд. — Сзади, — пробормотал Феликс, чувствуя, как к горлу подступает удушье от жара. — Мне некомфортно. — Я забыл, что ты как баба, — Чанбин скрестил руки на груди и ухмыльнулся. — Ноешь из-за какой-то херни, ещё скажи, что я до тебя домогаюсь, а не помогаю с выполнением упражнений, — он внезапно шлёпнул его по ягодице. — Ого, неплохо, — оставил ладонь на попе, прощупывая мышцы, и Феликс чуть не грохнулся с тренажёра, побыстрей сматываясь на безопасное расстояние и вообще убегая за забор площадки, осознав, что не может успокоиться. — Ты куда? — Чанбин, оказывается, пошёл за ним. — Ты не будешь мне массировать плечи? Феликс остановился, закопав взгляд в землю: выработанная за несколько дней привычка впервые вышла боком — массаж после тренировки давал отличную возможность в пределах приличия и не вызывая подозрений дотрагиваться до сильных плеч, гладить натруженные железные мышцы, и хён никогда не был против и не ругался, только матерился сквозь зубы, жалуясь, почему полезный массаж так необходим, но не может быть только приятным. — Я в медпункт, — объяснил, облизав губы, — поясница болит. — Ты что, умудрился что-то себе повредить? Ебать, когда ты успел, я ж за тобой слежу всё время… А при ходьбе болит сильней или болело только когда был на тренажёрах? Сейчас тоже болит? — Сейчас нет, но на последнем тренажёре болело сильно. — Тогда это нормально, ты просто перенапряг мышцы, — Чанбин провёл ладонью по его пояснице, смяв ткань футболки, и Феликс отошёл на полшажочка, избегая прикосновения. Пошли в комнату, я сделаю тебе массаж. Чего замер, ты не «виндовс виста», чтоб тупить, шевели булками, — он вернулся и подтолкнул в спину. — Или ещё что-то болит? Феликс покачал головой, но сдвинуться с места не смог: всё ещё переваривал услышанное и боялся того, что его ждёт. — Я умею делать массаж поясницы, не ссыкуй, — Чанбин по-своему понял его ступор. — Мия как-то потянула спину, я специально учился. Феликс на ватных ногах добрался до их комнаты и взмолился всем богам, чтоб Уджин, где бы он ни был, вернулся сейчас: очередная шумная перепалка была бы очень кстати, только бы Чанбин отвлёкся на кого-нибудь другого. — Ложись на живот, — Чанбин кивнул на свою кровать. — И сними футболку. — Зачем? — Феликс чувствовал себя чересчур тяжёлым, ослабевшие ноги совсем отказали, и он буквально рухнул на матрас, вдохнув едкий пропитавший простыни табачный запах. — Без сопротивления ткани эффективней. Блять, я ж тебя не трахать буду, выключи эти свои бабские загоны. Феликс выдохнул, будто в последний раз, стянул с себя мокрую футболку (только, чтобы не показаться хёну размазнёй, по желанию ни за чтобы не открылся), спрятал лицо в подушке и сжал в кулаках её уголки. Матрас прогнулся под весом Чанбина, севшего рядом, и как Феликс не готовил себя к прикосновению, настраивался весь путь до комнаты, обещая себе, что не будет реагировать чрезмерно, мышцы живота всё равно свело сразу же, и щекотного чувства жжения от прикосновения к коже избежать не получилось. Хён провёл ладонями, разогревая, и пришлось укусить подушку, чтобы не издать ни звука. Интенсивность поглаживаний увеличилась, ладони двигались по кругу, поперёк позвоночника, движения повторялись, проникая будто под кожу, тактильным эхом пробивая таз насквозь, щекоча нервные окончания. Челюсти, сжатые на подушке, разболелись, кожу на ладонях, куда впились ногти сквозь ткань подушки, щипало, но ничего не помогало контролировать ощущения. Время шло, внизу живота разгоралось пламя, и Феликс не знал, что будет делать, когда нужно будет встать. Шансов, что хён не заметит и получится избежать неловкости, ничтожно мало. — Ты чего дрожишь? — Чанбин сводил шансы к обречённому нулю, докапываясь. — Если ты наврал и сейчас терпишь сильную боль, скажи сейчас, иначе массаж сделает только хуже, и ты всю смену в больничке проваляешься. И хватит лежать лицом в подушку, ты так задохнёшься. Эй, — Чанбин ударил его по затылку. Нужно послушаться и выполнить просьбу, иначе хён поднимет его голову силой, но лучше так, чем самому добровольно открыть мокрые щёки. — Поверни голову, сейчас же, — хён злится, значит скоро вцепиться в волосы. — Ты меня ненавидишь, — пробормотал Феликс, прежде чем его оторвут от подушки силой. — Что? Почему? — Чанбин перестал болезненно перебирать кожу пальцами и совсем убрал руки со спины. — Я тебя не ненавижу, Ликс, — подозрительно тихий мягкий голос рубанул по нервам не хуже прикосновений горячих ладоней, и Феликс вздрогнул. — Значит, возненавидишь. — За что? — ладонь Чанбина опустилась на голову, но вместо того, чтобы дёргать за волосы, он мягко погладил. Феликс слегка повернул голову, чтобы краем глаза увидеть, где находится хён, ведь его дыхание ощущается близко. Чанбин действительно был совсем рядом — сидел на корточках напротив его лица, и так сильно захотелось посмотреть на него, Феликс ещё чуть-чуть повернул голову, лёг на правую щеку, и зажмурился, когда Чанбин протянул руку к его лицу: что он сделает — ущипнёт, ударит, вцепиться в ухо, заставляя отвернуться? Ребро согнутого пальца нежно прошлось по щеке, вытирая слезу. Феликс всхлипнул и снова спрятал лицо в подушке, испугавшись, что ситуация не подаётся объяснениям и предсказаниям. Хён изучает его? Издевается? Экспериментирует? Ждёт чего-то? — У тебя очень нежная кожа, — Чанбин продолжил вести себя, будто его подменили: говорил что-то странное, каким-то странным голосом, и желудок скручивало в страхе. Ладонь вернулась на спину, заставив вздрогнуть, как от удара, а тёплое дыхание внезапно опалило загривок, запустив табун мурашек, сбегающих по спине. — Тише, — шёпотом-приказом на ухо. Сердце стучалось о рёбра болезненно, будто было камнем, бьющим изнутри. От нехватки воздуха заболела голова и стиснуло лоб тесным обручем жара. Тело затрясло, когда горячие губы прижались к позвонку на шее. Чанбин оставил всего пару поцелуев на коже, а хотелось кататься по кровати в судороге, вопя от невозможно сильного чувства, будто кости плавятся, а тело дрожит в сладком наслаждении-нетерпении. Нельзя показать, что он так реагирует на обычные прикосновения губами, нельзя открыть свои чувства, нельзя показать, что творит с ним такая близость. Хён убьёт его, если поймёт, что именно он сам, его прикосновения, довели до такого состояния. Чанбин не стал целовать шею, опустился поцелуями на плечи и ладонями гладил тело, вгоняя в кожу тысячи игл, проникающих под и растворяющихся болезненным блаженством. Что ещё хён будет делать? Получится ли вытерпеть? Получится ли сдержаться и не застонать? Издать хоть звук будет слишком девчачьей изнеженной реакцией, хён обязательно разозлится. Не получилось, потому что Чанбин, поглаживая его плечо, опустил губы на шею, попав на слишком беззащитный и чувствительный участок кожи, и Феликс вскрикнул совершенно несдержанно, не осознав сразу, что посмел открыть рот. Чанбин выпрямился, издевательски хмыкнув. Потрепал за волосы на макушке и ушёл в ванную. Феликс нащупал простынь, накрылся с головой и, закрыв лицо руками, разрыдался, выпуская из себя весь ужас, страх, стыд и желание. Он не смог держаться достойно, показал себя именно таким, каких Чанбин презирает больше всего, унизил сам себя, опустился ниже некуда. Он заслуживает, чтобы хён его ненавидел, заслуживает, чтобы его побили. Как теперь дожить до конца смены?