☀☀☀
Торопливо откинутые в сторону столовые приборы обиженно зазвенели на весь стол. — Сейчас будет хоррор-квест? Серьёзно будет хоррор-квест?! — слишком возбуждённые МинСоны окружили Чана. — Не ожидайте слишком многого, — нервно улыбнулся Чан. — Но точно будет интересно. — А можно не участвовать? — подняла руку Ханьдон. — Мне хватило истории с домовым, — она, поёжившись, обняла себя за плечи. Пока Чан, на выходе из столовой, успокаивал девушку, его преследовали Минхо и Джисон, мучая вопросами. — Да не могу я вам спойлерить, я сам не знаю! — Чан сбежал во главу строя шумно галдящих подростков. — Ого, ты с нами? — поймал в захват Чанбина, вяло передвигающего ноги в стороне от всего отряда, и не дал ему вырваться сразу. — Ну, хоррор-квест звучит хотя бы более-менее интересней, чем вся херня, что была по вечерам до этого, — пробурчал Чанбин, мазнув быстрым взглядом по идущему позади него улыбающемуся Феликсу. — Встань рядом, хватит мне на пятки наступать, долбоёб. Эй! — он злобно зыркнул на Чана, наградившего его затрещиной за мат. Феликс сравнялся с Чанбином, но отвлёкся на подошедшего Минхо. — Ты в порядке? — тот положил ладонь ему на плечо. — Всё хорошо, хён, — отозвался Феликс широкой улыбкой. — Я не думаю, что в лагерных условиях можно сделать что-то действительно страшное, — и взялся за локоть Чанбина, смотревшего на Минхо, сжав челюсть. Они ещё не успели дойти до первой станции, как из-за деревьев метнулся кто-то в чёрном и схватил Чана. — Не понял, — только и успел сказать тот прежде, чем ему зажали рукой рот. — У вас есть час, чтобы добраться до последнего круга, — похититель говорил, приложив ко рту телефон с записанным голосом, лица не видно из-за накинутого на голову капюшона. — Или вы больше никогда не увидите своего вожатого. — Ага, — Минхо спокойно разглядывал закутанного в чёрный плащ человека. — Чан даже из ада вернётся, если надо будет за нами присмотреть. Чан промычал что-то, но похититель ударил его ребром ладони по шее и, потерявшего сознание, утащил в кусты. — А вот это уже выглядело серьёзно, — Минхо проводил взглядом из-под приподнятых бровей. — А это точно в рамках сюжета квеста? — Джию прижала к губам кончики пальцев. — Выглядело по-настоящему… — Сонная артерия находится в другом месте, — Хёнджин, окутавший девушку заботливым взглядом, попытался дотронуться до её руки, но был оттеснён Юбин, обнявшей Джию за плечи. Минхо, убедившись в недееспособности напуганной капитанши отряда, потащил всех за собой, потратив минут пять на пререкания с Хёнджином, уверяющего, что знает, как правильно, но нежелающим запариваться и брать на себя роль ответственного за весь отряд. На первой станции их ждал «спуск в ад». — Я что, угадал, что Чана придётся из ада забирать? — хмыкнул Минхо в ответ на объяснения задания вожатого, наряженного в типичного дьявола с рожками, с большущим картонным трезубцем в руках. — О, будем завоёвывать ад, как в «Оверлорде»! Настоящее зло — это искусство и немного кровавого фарша! — Джисон перепрыгнул через красную материю, расстеленную на асфальте, и собрался уже сбежать по лестнице, но был схвачен за шкирку «дьяволом» и довольно грубо откинут обратно. — Кровавый фарш — это то, что получится из тех, кто захочет перейти границу незаконно, не выполнив задания, — картонный трезубец прижался к его горлу. — Никто не остановит зло! — Минхо отпихнул вожатого, взял за руку Джисона и потащил к лестнице, но вернулся, услышав про штрафное наказание. — Ладно, ладно, — Минхо подошёл к алой ткани, играющей роль лавы. — И как мы должны пройти по ней, не касаясь? Тем более без подручных средств. — Вы есть друг у друга. — А, то есть пожертвовать кем-нибудь? Хёнджин, приятно было пообщаться, но пришло твоё время, — Минхо в шутливом поклоне предложил одноотряднику роль жертвы. — То есть один пройти не может, но могут все? — уточнил кто-то из более расторопных подростков. — Стоять на лаве можно, пройти нет. Также встать можно только один раз. — Интересная физика у вашей лавы. — А, ну тогда всё просто, — Минхо встал на край ткани. — Хан-и… Ликс-и, иди сюда. Ты не Феликс, — он отклонился назад, увидев перед собой прищурившегося Чанбина. — Но тоже как бы можешь встать. Да не так, тупица. Пока Минхо, игнорируя желающего убить его Чанбина, объяснял, что все должны встать в линию, перебравшись по ступням друг друга, и пока все выстраивались, до конца выполнения осталась минута, и оставшихся ошалевших, но смеющихся девочек перетаскивали на руках. — Ты офигела?! Отпусти меня, отпусти! — вопила Суа, когда «лава» оказалась пройдена, но Шиён не ставила её на землю, спускалась вместе с ней на руках. — Я тяжёлая! Отпустиии! Надорвёшься! — Принцессы не тяжёлые, — улыбнулась Шиён. — Я не принцесса, я ведьма! — Отвратительно, — процедил сквозь зубы Хёнджин, спускающийся по соседству, и получил носком туфли в челюсть. — Упс, — Суа, вытянувшая ногу, оставаясь на руках Шиён, разыграла виноватый испуг, прикрыв рот ладонями. — Нога случайно дёрнулась. Дальше — ниже в «ад»: задания на станциях становились всё странней, кто-то из подростков разворчался, кто-то зарядился азартом, другие откровенно заскучали и, расслабившись, попались на тех станциях, где оставляли в «жертвах» проигравших, и отряд стремительно уменьшался в размере. На последнюю станцию некоторые оставшиеся девочки, уставшие и впечатлённые антуражем, решили не идти, вместо этого остаться и подождать, и, учитывая количество человек, выпавших на предыдущих станциях, в заброшенный домик, выступающий из темноты деревьев чётко очерченным острым силуэтом, направились только самые смелые и отшибленные в составе шести человек. — Сейчас кто-то выскочит, сейчас кто-то выскочит, сейчас, — Феликс шёл позади всех, держась за краюшек футболки Минхо, вздрагивая от любой движущейся тени. Чанбин смотрел на него, ухмыляясь. — Если закрыть глаза, то всё в порядке, — бойко заявила Суа, светящая фонариком на телефоне, и споткнулась, запнувшись о щель между досками пола. — Тебя опять на ручки взять? Ты что-то не в состоянии находиться на ногах, — пальцы Шиён невесомо скользнули по её волосам. — Мама! — Суа отмахнулась от прикосновения, повернувшись волчком. — Не трогай меня! И никаких «на ручки»: надорвёшься, сколько раз повторять! — Ликс-и, может ты хочешь на ручки? — Минхо с полуулыбкой остановился и вытащил Феликса из-за спины. — Если что, можешь хвататься за меня, я тебя удержу. Чанбин, прекративший ухмыляться, встал между Минхо и Феликсом, а Хан взял Феликса под локоть и увёл вперёд, подробно рассказывая что есть что, объясняя, что пугающие тени — обман зрения, говоря что-то о процессах съёмок хоррор-фильмов и предсказывая, что скорее всего их сейчас ждёт. — Сюда, думаю, — Шиён указала на дверь, обвешенную пластиковыми костями, ядовито выделяющимися белизной в темноте. — Да чёрт возьми! — Суа закричала, когда сверху на подошедших первыми к двери упала какая-то сетка и продолжила визжать, борясь с тканью. — Отстань! Фу! Шиён выбралась первой и повела за собой куклёнок из запутавшейся в сетке Суа. Дверь за спиной захлопнулась, а руководитель новой станции встретил их в маске Анонимуса. Пришлось отгадывать загадки — несерьёзное занятие, внезапно оказавшееся сложным и сокращающим их шансы на успешное завершение квеста: после каждого неверного ответа на голову одному из ребят накидывали платок и куда-то уводили. Первого увели активно пинающегося Чанбина и чуть не выкинули в окно, разозлившись на его буйную драчливость. Следующим увели Феликса, и остались только девочки и МинСоны.☀☀☀
Услышав зловещую музыку, Чанбин фыркнул в платок и уселся на пол пустой тёмной комнаты, куда его привели и оставили: шорохи за окном, скрипы досок, перебегающие тени. Раздражает и бесит, херня какая-то, пародия на Хэллоуин для малолеток, а не нормальный квест, и он остался до конца только ради Ликса: за этим парнишей так интересно было наблюдать. Стащил с головы платок и хотел уже свалить из комнаты, наплевав на правила и устав от «типа пугающей» музыки, но довольно уселся обратно, когда в комнату привели следующего похищенного: платок с лица упал, открывая миру светящееся бледностью в темноте лицо с огроменными напуганными глазами. Чанбин тихо просмеялся, поджав губы: кажется, впечатлительный малыш переживает сейчас не самый лучший опыт в своей жизни. Феликс заозирался в поисках источника звука, морщась от редкого скрежета в мелодии и попискивая, слыша скримеры и какие-то завывания, раздающиеся из спрятанной колонки сквозь зловещую музыку. — Сиди спокойно, не мельтеши, — взбыкнул Чанбин, когда надоело наблюдать за его хаотичными передвижениями. — Да не двигайся ты, ещё переломаешь себе что-нибудь! — прикрикнул, когда Ликс навернулся через табуретку, не заметив её в темноте, и растянулся на полу. — Извини, — хриплым голосом отозвался тот и полулёг на пол, верхней частью туловища опустился на табуретку, обняв её руками. — Я просто… эта музыка… Феликс остался без движения, но ногой постоянно стучал по полу, неспособный успокоиться. Зажмурил глаза, и Чанбин всмотрелся в его лицо, обычно мягкое и подвижное, с тысячью оттенков радости и счастья, а сейчас застывшее, некрасиво напряжённое. Светлые волосы выделялись на фоне чуть менее тёмного, чем пространство в комнате, окна, — Феликс был единственным светлым пятном во мраке. И даже так — в темноте и искривлённый страхом — всё равно красивый. Если б Чанбин мог, он написал бы пару песен, что-то совершенно дикое и несвойственное ему: оду, серенаду, какую-нибудь слащавую балладу, сахаром скрипящую на зубах. В голове зазвучали слова, описывающие незабываемые глаза и прилипчивый к душе взгляд, слова, обводящие черты лица, мягкие и изящные, как контуры лепестков цветов, слова, проводящие по густым приятным на ощупь волосам, слова, передающие нежность кожи — слова, которые сами собой складывались в рифмы, и откуда-то изнутри рождалась щемящая мелодия, похожая на… громкий вопль. — Да чтоб тебя! — Чанбин встряхнулся, когда снова чем-то напуганный Феликс заорал, и подорвался с места, когда тот случайно съехал туловищем с табуретки и захныкал, схватившись за локоть. — Тебе сколько лет, недоносок? — Чанбин присел рядом и помог сесть, подтянув за плечи. — Хуже ребёнка. Мы, блять, просто сидим в комнате с выключенным светом и музыкой из спрятанной колонки, а ты трясёшься так, будто тебя запихнули воевать на передовую. Феликс уселся, подтянув колени к груди, и подул на сгиб руки, поднесённой ко рту. Попытался извернуться, чтобы посмотреть на разодранный локоть. — Прости, хён, я стараюсь сидеть тихо. — Нет, я… я не хотел тебя оскорбить, — Чанбин облизнул губы, перебрался ближе и взял его руку, рассматривая небольшую, но кровоточащую ссадину. — Просто ты… это мило, — выронил руку и посмотрел в другую сторону, почувствовав поднявшийся на его лицо недоумённый взгляд. — Да не трогай ты, тем более грязными руками! Ну серьёзно, хуже ребёнка, — Чанбин перехватил его ладонь, чтобы пальцами не расчёсывал кожу вдоль ранки, и вторую руку тоже схватил на всякий случай. — Успокойся уже, — сильней сжал холодные липкие ладошки в своих, ощутив их дрожь. Феликс кивнул и тут же вскрикнул, когда кто-то невидимый постучал в окно. — Интересно придумали, — Чанбин пробежался взглядом по стеклу. — Оригинальные пугалки. Шорох раздался совсем за спиной, и Чанбин не успел обернуться, а Феликс уже оказался позади него, дрожа, стуча зубами, но закрывая собой. — Ты что? Ты же нет, — Чанбин запутался в словах, поражённый поступком, непоследовательным и самоотверженным. Нарушенный ритм песни, неожиданное изменение хука, раскрытый иначе сюжет. Ёнбок — не просто красивая запоминающаяся мелодия, он — полноценная песня неизвестного жанра. Необходимо, очень важно: расслушать и распробовать, разобрать по косточкам и выучить наизусть. А потом стыдиться, что уделил столько внимания тому, что по всем законам природы, вселенной, принципов и установок, не должно вообще замечаться. Из темноты перед Феликсом появилось нечто на четвереньках, и Ликс сдал, откинулся назад, грохаясь потной спиной на Чанбина (как раз удобно, чтобы обнять невзначай). — Это я, — существо отозвалось сконфуженным голосом. — Да это я, Чан, чего орёшь! — Чан-хён? — в голосе Феликса звучали слёзы крайней степени страха и вымотанных нервов. — Да, я тут давно уже связанным валяюсь. — Я развяжу, — Феликс вырвался из объятий, развязал вожатого, и дальше сидел с ним, говорил о чём-то вполголоса, оба посмеивались. С Чаном Феликсу так легко удалось прийти в себя и отвлечься… — Эй, — Чанбин толкнул Ликса в плечо, а когда тот повернулся, забыл, что хотел сказать. Он просто хотел, чтобы Ёнбок посмотрел на него. Обратил внимание, дал услышать текст, помог расслышать мелодию. И вообще бесит: с ним Феликс всегда напряжён, а с кем-то другим так легко расслабляется. Сильно хочется наорать на него за это, предъявить претензии о несправедливости, нечестности, сжать в объятьях до хруста костей и ничего не говорить, просто чувствовать, что тот рядом, греет своим теплом, передаёт из космоса звучание песни, которую Чанбин обязательно напишет однажды. — Хён? — Феликс приподнимает брови, чувствуя прикосновение к своей ладошке. — О, наконец-то! — Чан поднимается и идёт на свет от распахнувшейся двери, и Чанбин резко убирает ладонь, видя вошедших шумящих одноотрядников. — Чего вы так долго, я тут чуть не помер! С вас вкусняшки за мои мучения! Феликс убежал к Минхо, принялся рассказывать ему что-то, улыбался, был слишком шумным, но, слава богу, выглядел полностью расслабленным. А Чанбин понял, что ему самому расслабиться больше не удастся. По крайней мере до тех пор, пока он не попробует на вкус эту чёртову песню, не вскроет её и не распотрошит, чтобы собрать вновь, обновлённую и его личную, собственную, отмеченную печатью принадлежности, защищённую авторским правом. Он обязательно попробует.☀☀☀
Джисон пробирается сквозь шумящие отряды, обсуждающие прошедший квест. — Это он? — уши цепляются за перешёптывания, тело остро ощущает себя мишенью для невидимых взглядов. — Да, тот, из гейской секты… Он выглядит нормальным. Джисон стискивает кулаки и пытается вернуться на ровное дыхание. Нормальным… А каким ещё он должен выглядеть? Его это не касается, не касается. Какое ему дело, что думают другие, они понятия не имеют, какого это, когда твоё тело используют, как игрушку, когда ты не способен сопротивляться и даже разум сдаёт, устав искать выход, утешать и ненавидеть. Такое никому не пожелаешь. К плечу кто-то прикасается, Хан оборачивается на прикосновение и орёт, замечая на плече жука. Носится по кругу, пытаясь стряхнуть насекомое, не прикасаясь, и замечает трясущегося от смеха Хёнджина. — Как ты вообще можешь нормально существовать? — тот утирает несуществующие слёзы смеха. — Тебя в жизни пугает абсолютно всё. Ну, кроме хорроров, но они не имеют отношение к реальности. Тебе надо бы в психушке сидеть, там безопасно. — Хватит уже лезть ко мне! — Джисон целенаправленно идёт к нему, не разжимая кулаков. — И перестань быть таким бесчувственным мудаком! — выкрикивает, устав в сотый раз слушать одно и то же. Сколько можно?! — А что я должен чувствовать? — Хёнджин выгибает одну бровь, и выпрямляется, становясь больше, выше и статней. — Ты о чём вообще? — Весело тебе издеваться над человеком с проблемами? — нервы выворачивает наизнанку, но Джисон держится: терять нечего, можно хотя бы выплеснуть все переполняющие чувства на надоевшего одноотрядника. — Над каким человеком с проблемами? — Хёнджин, как глубоко потрясённый расчувствовавшийся человек, прижимает ладонь к груди. — У тебя есть проблемы? — Не прикидывайся, что не знаешь. — О, я прекрасно знаю. Даже более того: я знаю какого это, — Хёнджин растянул губы в жёсткой улыбке. — Когда мне было тринадцать, надо мной надругался мой дядя. И что, мне из-за этого трястись и пресмыкаться, делать из себя обиженку и удобную жертву? Не кажется ли тебе, что это самый жалкий из всех возможных вариантов реакций на подобное? Ты что, не любишь себя? — Не всем дано быть сильными, Хёнджин. Не все так могут. — А дальше как жить собираешься? Жизнь-то не сахар, и кто знает, что тебя ждёт впереди. Перестань бесить меня, и я отстану. И кстати, я никому не выдавал тебя, — остановился на пол пути к отрядному месту. — Ты сам виноват, что все догадываются, о ком речь. Ты не умеешь скрывать свой секрет. Джисон поплёлся за ним: сердце бурчало, в груди всё сжалось. Губы задрожали, и пришлось остановиться, не дойдя до беседки, поделать дыхательные упражнения, постараться думать о чём-либо ещё. Хёнджин просто не знает, не понимает, их ситуации — не одно и то же, и Джисон старательно хвалил себя за то, как держится, за то, что почти справляется, вообще за всё. Успокоившись, пробрался в беседку в самый разгар свечки, сел на край лавочки, освобождённый подвинувшимся Минхо, и выдохнул. Одноотрядники по очереди рассказывали впечатления о прошедшем дне, делились смешным и приятным, благодарили друг друга. Хёнджин продолжал уничижающе смотреть, сложив руки на груди. И Джисон понял, как устал. Устал притворяться, устал делать вид, что он такой же, как все. Не такой же, и вряд ли однажды будет таким — обычным подростком с обычными подростковыми проблемами. Пусть его засмеют, пусть затроллят, пусть до конца смены будут издеваться и сплетничать — это только подтвердит факт, что от себя никуда не деться. — Сегодня был замечательный день, это был самый лучший квест за всю смену, — Джисон сцепил ладони в замок. — Я отлично провёл время, но… есть кое-что, что я хочу сказать, что меня сильно мучает и уже надоело. Вы все, наверно, давно хотели услышать, — с губ срывается грустный смешок. — Вы же не успокоитесь, пока я не подтвержу ваши догадки: да, тот пацан из христианской секты — это я. Довольны? — проверил взглядом затихших подростков: вжавшихся в стенку беседки и обхвативших себя за плечи чувствительных девочек, скрывающих ухмылку пацанов, откровенно скучающих индивидов и тех, кто пристально смотрел на него, выжидая момента падения или чего-то ещё интересного. — Да, можете завидовать: у меня секса было больше, чем у всех вас вместе взятых, — прикрыл глаза на миг, услышав смешки. — Но знаете, я вам сочувствую: секс слишком переоценён, а вы все ведёте себя так, будто это что-то, ради чего стоит унижаться и умирать. Если хотите, приходите потом как-нибудь поболтать, я вам расскажу насколько сильно вы идеализируете этот процесс, какие ошибки совершаете и как на самом деле жалко выглядите. — Не соглашусь, — Шиён подняла ладонь, осторожно врываясь в монолог. — Не смею с тобой спорить, потому что ты многое пережил и это был травматичный опыт, но не отыгрывайся пожалуйста на других: твои слова сейчас могут навредить кому-нибудь и поспособствовать неверным выводам. Секс — самое лучшее, самое прекрасное, что может случиться между людьми, но только при условии здоровых отношений и уважении к партнёру, как минимум. Я понимаю, почему ты так говоришь, и очень сочувствую, но твои слова субъективны. — Как и твои, — встрял Минхо. — Асексуалы бы с тобой поспорили. — Так, ребята, — Чан постучал ладонью по коленке. — Давайте в другой раз обсудим эту тему, когда останутся только те, кто хочет послушать и поучаствовать в обсуждении, и не будем доставлять никому дискомфорта. Если хотите, организуем что-то вроде кружка по секс-просвету, где сможем обсудить все волнующие вас темы. Но не сейчас, пожалуйста. Джисон, спасибо, что высказался, это было смело. Мне жаль, что был кто-то, кто заставил тебя думать, что твои переживания нелепы и заслуживают насмешек. И я рад, что ты сегодня смог преодолеть это и принять позицию, что делает тебя сильней, чем все они. Со всех сторон посыпались робкие извинения, слова поддержки и раскаяния: — Да, Джисон, мы всё понимаем. Не надо оправдываться. Я извиняюсь, если наше любопытство доставило тебе дискомфорт, это было ужасно с нашей стороны, мы не должны были сплетничать… Хан боялся поднять голову, понимая, что тогда все легко увидят выступившие на глазах слёзы. Так легко было плакать, будто впервые за долгие годы освободился из плена, где удерживали насилу. А скоро станет ещё легче: какое-то время он продолжит ходить, не распрямив плечи и боясь чужих взглядов, но теперь будет не так тяжело, он перестанет задыхаться, и появится шанс пережить эти чувства, одолеть их и выкинуть, как ненужный мусор. — Спасибо за смелость, Джисон-а, — эти слова, услышанные вновь, добили, выбив несдержанный всхлип. Хан утёр нос и почувствовал ладонь Минхо, мягко, всего на секунду, сжавшую его коленку. А ведь это благодаря Минхо: Минхо был первым, кто заставил его открыть глаза, первым, кто не постеснялся грубо схватить за шкирку и встряхнуть, чтоб в голове наконец всё встало на свои места. Благодаря ему Джисон впервые почувствовал в себе силу. Минхо вообще во многом стал первым: ещё ни с кем никогда Хан не ощущал такого комфорта и идиллии, как в тривиальных романтических дорамах. Джисон поймал ускользнувшую ладонь и сжал, не глядя.☀☀☀
Это было тяжело — искать способы близости, преодолевая свой страх, чувствуя любую мелочь как удар молнии и больше всего опасаясь реакции Минхо: что не заметит, проигнорирует, отодвинется — именно так он поступал каждый раз, когда Джисон собирался с духом на прикосновение. И очень сильно ограничивал доступ к себе: позволял касаться только плеч, брать ладонь, но только держать, не изучать и не гладить, а если прикосновение длилось слишком долго — неминуемо забирал себя из хватки Джисона, а при попытках возобновить, непреклонно исчезал целиком из зоны доступности, становился невыносимо холодным, если Хан старался пересечь черту, но в целом их отношения напоминали тёплую весну — настолько комфортно, настолько уютно, настолько свободно Джисон себя чувствовал, настолько расцветающим и свежим. И он был уверен, что весна может перейти в лето — жаркое и томное, самое желанное и долгожданное: об этом говорил румянец на щеках Минхо и блеск в его глазах, когда они встречались взглядом, об этом свидетельствовало время в сутках, полностью потраченное друг на друга, на это намекали никогда не заканчивающиеся темы для разговоров, душевных или поверхностных, об этом кричали случайные жесты Минхо, выдающие его заинтересованность и желание стать ближе — Джисон всё это замечал и заучивал, удивляясь, насколько легко и радостно при одних только мыслях о чужих прикосновениях. Но почему-то Минхо упрямо превращал весну в холодный февраль, заставляя Джисона путаться в порядке времён года и гадать, где он ошибся, будто предсказывал наступление лета не по фактам, а по ненадёжным народным приметам. И интерес к Феликсу, как оказалось, — сплошная показуха: Минхо вёл себя демонстративно, общаясь с Ликсом наиболее тесно, только когда знал, что Джисон видит. Нужно было срочно что-то сделать, доказать, что Минхо неправ, что необязательно строить лишние стены, что Джисон не против попробовать, не боится раниться и разбиться. С Минхо — хоть на войну, хоть прыжок с парашютом, хоть мотогонки на бешенной скорости, хоть мир спасать — Джисон на всё готов и всё может. Поэтому выдыхает, надувая и сдувая щёки, сжимает и разжимает кулаки, готовясь атаковать, собираясь прыгать, намереваясь разгоняться, жертвовать собой — он на всё способен, когда в целях настолько желанное. Губы Минхо сомкнуты и напряжены. Он стоит, терпит поцелуй, прикидывается статуей. Страшно. Джисон отпускает, напоследок мазнув губами влево и на коже остаётся щекотное послевкусие прикосновения. Всё так, всё правильно: в глазах Минхо, за ложным хрупким стеклом, призванным сдерживать непомерную тонну чувств, — столько ожидания, столько вожделения, удивительно, как ещё не треснуло мнимое стекло. Но Минхо упрямо прикидывается овощем, зачем-то показывает стоическую выдержку. Поджимает губы с силой, будто собрался зашить себе рот. — Я тебе не игрушка, на которой можно тренироваться бороться с фобиями, — выдыхает рассерженным шёпотом. — У меня тоже есть чувства. Уходит в ванную, оставляя совсем маленького, уменьшившегося глупого Джисона, за хлопнувшей дверью. Плечи не выдержали груз вины, сгорбились, ноги сами шагнули вперёд, ладони прикоснулись к прохладному дереву — Джисон постучал тихонечко, позвал робко, но Минхо не отозвался. Понимая теперь, как эгоистично вёл себя, стал гадать, как это можно исправить, прислонился лбом к двери, думая, а Минхо всё не выходил, и из ванной редко доносился какой-либо шум, будто бы его там и нет. Джисон сидел на полу у стены напротив двери, и вскочил сразу же, когда она распахнулась. — Не трогай меня, — Минхо проследил за ним напуганным взглядом, мышцы вокруг упрямо сжатого рта напряжены, чётче видно скулы: какой же красивый, даже когда злится. — Всё хорошо, Минхо. Ты можешь делать всё. Тебе можно. Кажется, он сказал ещё что-то, и это были его последние слова. Минхо шагает вперёд, будто срывается с крыши. Чувствует, что может парить на крыльях обиды и злости, может прикасаться неистово и грубо, чтобы проучить и наказать. Один раз сорваться, один раз позволить себе, и можно навсегда покончить с этой историей о запретном плоде. Джисон сам перестанет искать с ним близости, и не придётся больше мучиться. На вкус Хан-и оказался хуже наркотика: мигом впитался под кожу, затуманил разум, и за пару секунд появился неподъёмный всепоглощающий страх отпустить всего на миг и сразу же потерять навсегда — руки сами притянули к себе, заграбастали в охапку, практически подняли с пола. Джисон лёгкий и крепкий, где-то даже прощупываются сильные мышцы, позволяет трогать себя, сгребать и мять одежду, задирать длинную оверсайз футболку высоко над талией –он всегда ходил в чём-то подобном, большом и многотканном, а в тяжёлые дни менял лёгкие длинные футболки на плотные толстовки и худи, прятался за одеждой, и Минхо разрывался между двумя желаниями: закутать побольше, отдав ещё и всю свою одежду, или стянуть к чёрту всю эту тканевую броню, посмотреть на такого — простого и беззащитного. На кровати на Хан-и футболки уже не было, как и возможности двигать руками — Минхо держал его руки над головой, с силой сжимая запястья одной рукой, второй вдоволь гуляя по всему телу, собирая пригоршни мурашек, прокладывая новые неизведанные дорожки, не отрываясь от губ, дарящих эйфорическую сладость. Минхо собирался забрать и исследовать всё, каждый сантиметр, каждый миллиметр, каждую волосинку и неровность на коже, попробовать везде на вкус, запоминая любые оттенки — сладкие, солоноватые, мускусные. С щёк — солёные и горьковатые, будто хлебнул чёрного моря. Спокойного, влажного моря, смачивающего кожу. Минхо открыл глаза, пытаясь что-то разглядеть за туманом, провёл ладонью по щеке, размазывая струйку слезы, мешая ей пройти до конца и скатиться со скулы. И почему такое затишье, словно в море перед бурей: Джисон не издал ни звука, ни стона, ни полуслова, ни слова — ничего, словно был бесчувственной куклой. Минхо приподнял себя на руке, разглядывая больше: распахнутые застывшие влажные глаза, сдвинутые брови, расцелованные губы приоткрыты, будто в поиске воздуха, но Джисон не дышал, даже не пытался, полностью замер, застыл во времени, прикинулся, что его нет. — Почему ты?.. — Минхо резко оборвал себя, не договаривая, заметив, как по щекам Джисона скатываются новые слёзы: словно на молчаливой иконе, в абсолютной тишине. — Ты же не сопротивлялся… не сказал, что против… О боже. Минхо разжал запястье, отпустив руки Хан-и. Туман в голове мигом рассосался, но ещё какое-то время Минхо тупо пялился, сидя на бёдрах Джисона, приходил в себя. Что он только что сделал? Нижняя губа Хана задрожала, и тот ожил, согнул руки и опустил на лицо, держа так, будто они были связанные. Вокруг запястий алели следы от удерживающих силой пальцев. Всхлип, как начало судорожных задыханий. — Прости, пожалуйста, прости, — Минхо наконец соскочил с него и заметался по комнате, вернулся к кровати, сглотнул тяжёлый комок в горле, прикоснулся к предплечью — будто ударил током: Джисон дёрнулся и извернулся бёдрами в сторону. — Я сейчас уйду! Я уйду, всё хорошо, я больше не трону тебя, не бойся, — забормотал торопливо, забегал в поиске футболки Джисона, нашёл её на полу у кровати, положил на бок Хан-и, откатившемуся лицом к стене: острые лопатки, хрупкие, словно обломки переломанных крыльев, выглядывали из колеса спины, прорезанного линией позвонков. Эти осколки будто вонзились в горло, в сердце — Минхо хотел упасть, накрыть собой, вымолить прощение, утешить, заверить в безопасности. Пока терзался, заставляя себя уйти и не трогать, Джисона совсем перекоротнуло, он стал мелко трястись, задыхаясь во всё ещё беззвучных слезах, а воздух всасывал сипло, будто раненым горлом. Минхо ввалился в комнату Чана, чуть не сорвав дверь с петель, крича на повышенных нотах, боясь, что не успеет. — У Джисона опять паническая? — Чан засуетился, снова подхватил термос и таблетки. — Нет, да. Не знаю. Это я виноват, — Минхо еле мог расслышать что-либо из-за грохота бьющегося в ушах сердца. — Что ты сделал? — Кажется, изнасиловал. — Что? — Чан выронил термос. — Я знаю, Чан, я знаю, — Минхо опустил взгляд на прочный корпус ёмкости, даже крышка не отлетела. — Но он сам сказал, что я могу всё, и он не сопротивлялся… я не знаю, я не подумал, не знаю, что на меня нашло, у меня едет крыша, — всхлипнул, вцепившись в волосы, сердце загрохотало ещё громче. — Пожалуйста, помоги ему. Быстрей. Словно потерявший голову, вывалился из вожатской, уткнулся в стену, ударившись плечом, сполз на паркет, дёргая волосы. Джисон, его милый Джисон…