☀☀☀
Сидя на последнем верхнем ряде трибун всегда казалось, что до чистого безоблачного неба – рукой подать, стоит только встать ногами на сиденье, протянуть руки, и ты воспаришь. Но старшему отряду было не до грёз о купаниях в невесомости остывающего вечернего воздуха: кому-то интересней были сплетни, девочкам на предыдущем ряду – происходящее на сцене; пацаны же были глубоко погружены в спор о реалистичности современных исторических дорам, превратившимся в склоку, когда к ним подключились Шиён и Суа, продвигающие свою третью точку зрения, и Чану пришлось урегулировать конфликт, предложив перенести споры на вечерний сбор отряда после концерта; а ожидающим своего выступления вообще не было дела до мира вокруг - Чанбин сидел, расставив колени в стороны и сцепив ладони, задумавшись о чём-то глубоко, Джисон бесцельно без умолку тараторил что-то нервное, и Со иногда на него косился, вырываясь из плена мыслей. - Юбин, заткни его, - он кинул зло. – Иначе я его изобью. Дами что-то сказала, сжав плечо Хана, и тот посидел молча, а потом снова открыл рот. - Так, хватит. Заебал. Слушай сюда, - Чанбин схватил его за грудки. – Мы так долго репетировали для того, чтобы ты сейчас всё нам изгадил? Если не веришь в себя – не выходи на сцену, там тебе делать нечего. Я знаю все твои партии, проблем не будет. А твоё выступление с сольной песней просто отменим. Джисон затих, втянув голову в плечи. - Хан-и, - тихо позвал Минхо, спустившийся к ним по лестнице. Джисон услышал, вскочил и пробрался к нему, случайно наступив на ногу Чанбину и игнорируя матерные вопли. Минхо зашептал ему что-то на ухо, приобняв, а когда Джисон снова начал тараторить – заткнул поцелуем, прямо на глазах у всего лагеря. Джию смотрела на этих двоих, нахмурившись. Увидев поцелуй, отвернулась, сильно покраснев, приложила ладони к груди и посмотрела на рядом сидящую Юбин – та жевала которую по счёту мятную жвачку и сидела обездвиженным оловянным солдатиком, неестественно согнутым и вытянувшим вперёд прямые ноги. Выглядит, будто совсем не волнуется, но Джию давно научилась различать малейшую разницу в оттенках её флегматичного спокойствия: лёгкую нервозность можно заметить в неостающихся без движения глазах, сканирующих всю сцену и сменяющихся выступающих, а главный показатель волнения – стремительно заканчивающаяся пачка жвачки. - Волнуешься? – спросила Джию с ласковой улыбкой. Юбин пожала плечами, краешком губ отразив её улыбку. - Не знаю. Я просто хочу выступить, а волнуюсь я или нет, узнаю, наверно, уже на самом выступлении. Она посмотрела вниз на свои чёрно-белые конверсы и вцепилась пальцами в нитки, обрамляющие декоративную дыру на укороченных джинсах. - Хотя может чуть-чуть волнуюсь. Это всё Джисон со своей паникой забыть лирику во время выступления - видимо, мне передалось. - Так тебе же это не страшно, - улыбнулась Джию. – Ты хороша в фристайле, на месте сообразишь и выдашь что-то ещё более гениальное, чем оригинал. Юбин хмыкнула, но продолжила ковыряться в нитках. Джию нахмурилась, наблюдая за ней, подняла руку, но опустила, повторяя нервную игру с одеждой, комкая край своей юбки. Подняла взгляд, делая вид, что смотрит на сцену, и всё-таки накрыла ладонь Юбин своей. Та выдохнула и расслабленно откинулась на спинку пластикового стула, прикрыла глаза и сидела так, пока не пришло время готовиться к выходу на сцену. Чмокнув смутившуюся Джию в макушку, Юбин невозмутимо перепрыгнула через ноги Хёджина, намеренно вытянувшиеся на пути, и отсалютовала Феликсу, привлекая внимание: - Слушай внимательно наше выступление полностью! – и, подмигнув, убежала готовиться за кулисы. Феликс улыбнулся, кивнув. Ему не нужно было напоминать, он и так будет неотрывно следить за выступлением, но вряд ли будет смотреть на всех: после того, как Чанбина увезли в больницу обследоваться, он с хёном ни разу не пересёкся – ночь тот провёл в больнице, восстанавливаюсь после драки, вернувшись в лагерь не вылезал из музыкального клуба, а потом всё время репетировал, а Феликс слишком стеснялся подойти, боялся и отвлечь, и начать разговор – всё ещё не был готов, терял драгоценное время, и возможностей наладить общение становилось всё меньше и меньше. Выступление троих рэперов разорвало весь лагер: трибуны всколыхнулись, подначиваемые задорной хулиганской лирикой, заведённые энергичным битом, не осталось почти никого, кто не вскочил бы со своих мест, кто не вскинул бы вверх руку с козой, отбивая ногами в такт, присвистывая и качая головой. Во время партий Чанбина Феликс замирал, прикусывая ногти: в груди пищал восторг, и он неосознанно задерживал дыхание. Сцена, рэп – вот где хёну было самое место, где он мог раскрыться полностью, где весь его характер был уместен, где его тяжёлая агрессивная харизма была органичней всего и легко цепляла любого. Феликс даже немного приревновал: раньше только он один умел смотреть на тёмную сторону Чанбина с другого угла, только он замечал его многогранность и неоднозначность, а теперь это заметят и полюбят многие. Выступление продолжилось весёлым исполнением Юбин кавера на какую-то трот песню, потом её место занял Джисон – опять с рэпом, но другим, не агрессивным, а сентиментальным, что-то про чувство одиночества, потерю себя, сломленность и о втором шансе, втором дыхании, катарсисе. А после сценой снова завладел Чанбин – Феликс приготовился к новому всплеску взрывной тяжёлой харизмы, но заиграла совершенно другая мелодия – проникновенная, чувственная. Что-то совсем не свойственное хёну. Почему он выбрал эту песню? Это кавер или написанное им лично? Музыка текла неспешно, проникала в самые глубины души, обнимая нежно и мягко, обволакивала согревающим теплом сердце, отзывающееся с каждой новой нотой и словом на мелодию, на текст, на смысл. Погружаясь в песню, Феликс понимал всё больше, читал между строк: это крик души, это откровенное признание, искренняя исповедь. Чанбин говорил с ним так, как умел, как у него лучше всего получается. Хён пел о нём. Хён пел для него! И даже с такого расстояния было понятно, что смотрит тоже только на него. Ноги сами понесли вниз: Феликс не замечал, как преодолевает ступеньку за ступенькой. Взгляда не отрывал от сцены и парня с микрофоном, идущего навстречу, к началу трибун, и споткнулся, но продолжил идти. Остановился, когда до конца осталось всего два ряда: на него оглядывались, перешёптывались, но был только Чанбин – его голос, раскрывающий столько нежности и трепетного отношения, добрая тёплая улыбка, кажущаяся искренней даже несмотря на наличие очков на лице. Чанбин кивнул, разрешая, подначивая подбежать к нему, и Феликс сорвался с места, повис на его шее под самый конец песни – хён еле успел отставить и вовремя выключить зафонивший микрофон. - Дурак, ты такой дурак, - Феликс забарабанил по его спине, а в ушах продолжала звучать мелодия, ласкающая слух и сердце. – Совсем дурак! Чанбин только улыбнулся, взял его за руку и, не прекращая поглаживать ладонь, повёл вверх по лестнице, увёл с трибун, вёл дальше за собой, всё дальше и дальше, совсем без цели. Казалось, он просто боится остановиться, боится отпустить его руку – сжал сильно, не больно, но ощутимо. Они дошли до старой площадки, и Чанбин, тяжело выдохнув, отпустил и сел на одно из сидений двойных качелей. Феликс остался стоять напротив, но потупился, не выдержав тяжести взгляда: и это ещё из-под очков не видно глаз, а что будет, если их снять? Сердце замерло, боясь подтверждения догадки, а руки всё равно потянулись к очкам, стянули их, открыв тёмный крупный синяк под левым глазом. Феликс провёл ладонью по его лицу, самыми кончиками пальцев, избегая прикасаться к ссадинам, и Чанбин улыбнулся. Улыбнулся невыносимо. - Ай, не бей меня! – шутливо обижаясь, хён прикрылся руками от его кулаков, барабанящих по груди и плечам. - То есть тебе бить меня можно, а мне тебя нет? Улыбка потухла, с лица содрался слой нежности, любви и заботы, вскрывая слой изуродованных болезненных эмоций. Феликс содрогнулся, не способный выдержать такой взгляд – гораздо хуже, чем взгляд обычного влюблённого. - Нет, конечно, нет, - Чанбин сглотнул и облизал губы. – Ликс, я очень паршиво себя чувствую, вспоминая, как вёл себя с тобой. Мне очень жаль, мне никак не искупить вину. Мне так стыдно, я… - Я знаю, я по песне всё понял, - Феликс поспешил прикрыть ладонью его рот, и Чанбин застыл, продолжая убивать, но пока только взглядом. Феликс медленно опустил руку и улыбнулся как можно ослепительней, чтобы хён вдохновился, отразил улыбку. Но тот оставался серьёзным, и занервничал. - Я никогда не обнимал тебя, - он пробормотал, глядя под ноги и засунув руки в карманы. – Ну, в смысле, сам, по своему желанию. Если ты хочешь, если позволишь… - Я всегда хотел! – подхватил Феликс. – Не прекращал хотеть ни на мгновение. Я наверно просто мазохист без мозгов… Он сам шагнул вперёд и смело обнял, а Чанбин помедлил и осторожно обхватил его за спину, слегка придвинув ближе к себе: жёстко, но тепло и уютно, а ещё пахнет чем-то знакомым. Феликс не стал вспоминать чем, закрыл глаза и утонул в ощущениях, полностью расслабившись и вслушиваясь в глухой стук сердца хёна. - Что может помочь тебе снова доверять мне? – Чанбин спросил шёпотом, чуть ослабив объятья. - Ничего, хён. То есть, - Феликс поспешил исправиться, заметив как плечи хёна напряглись. – Я доверяю тебе, я всё понимаю. Правда, мы можем попробовать… Я хочу попробовать быть с тобой. Чанбин выдохнул и снова стиснул его в объятьях. - Я тоже, - в его голосе чувствовалась улыбка.☀☀☀
Джию вышла на балкон из шумной комнаты, наполненной громкими эмоциональными обсуждениями прошедшего концерта, ответила на мамин звонок и прикрыла за собой дверь. - Да, мам, да, - она рассказала про концерт, рассказала про мероприятия оставшиеся в последние дни лагеря: закрытие смены, объявление лучшего отряда, награждение, костёр с песнями под гитару и последняя дискотека. – Да, мам, я не забываю про молитвы, всё хорошо, не беспокойся, - её ладонь легла над лифом ночнушки, прикоснувшись к голым пустым ключицам, и девушка прикусила губу, выслушивая длящиеся бесконечно напутствия и напоминания. – Конечно, я буду скучать по друзьям… Ты не представляешь какие тут классные девочки! Нет, мам, я не нашла себе мальчика… тут нет никого подходящего. Буду ли я дружить с кем-то после окончания смены? – Джию повернулась лицом к окну, глядя в свободное пространство, незакрытое занавеской, туда, где было видно смеющуюся Юбин в смешной пижамной футболке с большущей мордочкой мультяшного панды. – Не знаю, мам. Если получится… Да, конечно. Люблю тебя. Она закончила вызов, но с балкона не ушла – осталась стоять, опираясь о перила, подставив лицо свободно дующему ветерку, несущего запах моря. - Замёрзнешь, - Юбин оказалась рядом и накинула на её голые плечи свою кофту, принесённую из комнаты. - Спасибо, - Джию схватилась за кофту, желая укутаться поплотней, но вместо этого стянула её с плеч. – Я лучше пойду в комнату, а то ещё простужусь. И комары эти противные. Оставив Юбин, она вернулась под яркий, неестественно рыжий, свет комнаты.☀☀☀
Чан повесил кофту на спинку стула, повернулся к кровати, потянул на себя покрывало, не помня, когда успел превратить его в такую бесформенную кучу, и вскрикнул от неожиданности. - Ты что тут делаешь?! – отскочил, приложив руку к заколотившемуся сердцу. Сонно проморгавшись, разбуженный Чонин приподнял голову, но быстро пришёл в себя. Растрёпанный, бледный, в мятой серой футболке и тонких джинсах, уселся, сложив руки на груди, и молча уставился – непривычно, без улыбки, без ямочек на щеках, слишком серьёзно и даже порицающе. Заслуженно порицающе. - Иди лучше к себе, - вырвалось вожатским тоном и Чан поспешно отвёл взгляд. - Чёрта с два. Не уйду, пока не признаешься, что ты хуже меня в сто раз! - В чём хуже? - В психологической зрелости! - Я, - Чан вскинул голову, но прикусил язык: он не имеет права оправдываться и поучать. – Извини. Но тебе правда лучше уйти. Так будет лучше для тебя. - Лучше для меня или удобней для тебя? – Чонин встал, но вместо того, чтобы пойти на выход, пошёл на Чана. – Может хватит уже избегать ответственности? Давай, покажи насколько ты сильный и правильный взрослый: скажи мне всё, что должен, пошли меня прямо сейчас. - И пошлю: обратно в свою комнату, поздно уже, спать пора. - Под ничего не понимающего дурачка косить будешь? – Чонин наклонил голову вбок, длинные лисьи глаза прищурились. – Хорошо, из нас двоих я побуду сильным взрослым, давно уже пора: я люблю тебя, Чан, и не собираюсь сдаваться и отпускать. Даже не пытайся думать, что получится отделаться от меня безболезненно. Я не глупый ребёнок, которым можно вертеть, как хочется. - Йени, - Чан облизал пересохшие губы, но в голове, как на зло, пустота и проигрывающаяся на её фоне заевшая пластинка из трёх слишком сладких и уверенно произнесённых Чонином в первую очередь слов. – Ты ошибаешься, - шёпот резанул горло, и голос дальше зазвучал, будто трескучая испорченная пластинка. – Ты любишь не меня, а идеальный образ взрослого, к которому стремишься. - Да потому что ты не даёшь мне узнать тебя ближе! – губы Чонина скривились, руки сжались в кулаки. - И сколько ещё ты будешь продолжать льстить самому себе и самоутверждаться за чужой счёт? Признай уже, что тебе ещё далеко до того самого взрослого: ты во многом ещё ребёнок, даже хуже меня – почему тебе так сложно признать свои чувства, почему тебе легче избегать их и постоянно врать и мне, и себе? И хватит придумывать нелепые оправдания моим чувствам: я вообще не вижу в тебе взрослого, Бан Кристофер Чан! Ты просто чёрствый придурок, возомнивший себя взрослым, эгоистичный трусливый ребёнок, обесценивающий чужие чувства из-за страха подпускать к себе и брать на себя ответственность! - Я беру на себя ответственность, - Чан стиснул зубы. - Я не могу встречаться с тобой, потому что мы оба ведём себя, как дети, и ничего хорошего из этого не получится. Доволен? - Почему ты так уверен, что не получится, если даже не пробовал? Освобождаешь себя от боли, скидывая всё на меня, делая всё, чтобы было больно мне, а себя выгораживая! – голос Чонина взлетел, глаза заблестели. - Мне тоже больно, Чонин, - плечи Чана опустились, он закрыл глаза. - И стыдно, что я так по-скотски веду себя. Но я не могу по-другому. Из-за тебя я слишком нервничаю и постоянно напряжён настолько, что не получается действовать рационально. Это нехороший признак, так быть не должно. Это ненастоящая влюблённость. Это что угодно, но не влюблённость. И ничем хорошим это не закончится, если я допущу чувствам вырваться наружу. Пожалуйста, не плачь, - Чан запнулся, посмотрев на Чонина. – Я не смогу… я не выдержу твоих слёз. Йени, пожалуйста. - Хорошо, - голос Чонина, несмотря на слёзы, прозвучал ровно. Он вытер глаза запястьями и вскинул голову. - Я уйду, чтобы не напоминать тебе своим видом какой ты мудак и как больно мне сделал. Но только при одном условии, что ты должен выполнить. Поцелуй меня, и я обещаю, что уйду. Чан проиграл в битве взглядов, сдался неизбежному. Подошёл сам, взял лицо Чонина в свои ладони и прикоснулся к губам, надеясь запечатлеть короткое прикосновение в пару секунд, но Ин ухватился за его шею, повис, нагнув вперёд. - Йени, хватит, всё, хватит, - Чан попытался отклониться, но Чонин удерживал его голову обеими руками. - Остановись, пожалуйста. Ты обещал, - Чан пятился назад, не понимая, как ему скинуть прилипшую к нему, вцепившуюся клещом обезьянку, а на подкорке сознания всё пышней расцветало желание не останавливаться, продолжать впитывать в себя конфетную сладость нежных губ, наполняться эликсиром невинной молодости и неопытности, забыть о разуме, забыть обо всём и просто продолжать целоваться. Что-то пошло совсем не туда, когда он ощутил под ладонями бархатность и упругость обнажённой кожи. - Ты что творишь? М-мы так не договаривались, – Чан сделал ещё один шаг, и, наткнувшись на стул, навернулся, полетев спиной вперёд, попытался ухватиться за стул, но тот с грохотом перевернулся и отлетел, а Чан, больно ударившись затылком о стену и ободрав при падении поясницу, растянулся на полу, испуганно придерживая на себе Чонина, боясь, что тот тоже ударился, но ничто не могло отвлечь этого ребёнка от поцелуев, и всё это стало напоминать мучительную пытку.☀☀☀
Чонин целовал, как получалось, вкладывая все чувства, боясь остановиться, ощущая с каждой секундой нарастающую панику: это конец, ещё чуть-чуть и эта немыслимая сладость закончится. В голове шумело, сердце заполнило собой всё тело, руки Чана, касающиеся голой спины, жгли невыносимо. Живот непривычно сворачивало, внизу тянуло, а думать вообще не получалось и не хотелось, всем управлял страх остановиться и потерять. Пользуясь моментом, он распустил руки, залез под футболку, трогая пресс, оглаживая живот и поднимаясь к груди – и это правильно, Чана отвлекло, он перестал сопротивляться, простонав мучительно, и обеими ладонями вцепился в лицо Чонина, внезапно углубив поцелуй, протолкнув язык, и стало совсем невыносимо. Не хватало всего: воздуха, пространства, Чана. Но больше всего мучил страх сделать что-то не так, быть недостаточно хорошим и умелым: Чан вот-вот поймёт, что он ещё совсем неопытный и зелёный, вспомнит о своей идее-фикс, осознает, что имеет дело с ребёнком. Но поцелуй продолжался, а Чан не пытался больше сопротивляться и отпихивать, наоборот, приподнялся, удерживая верхнюю часть туловища на весу, схватил за лицо и целовал неистово, будто тоже боялся конца. Чонин победно ухмыльнулся, осознав, что в этом бою он победил: всё началось с его инициативы, а продолжилось активными действиями Чана, раззадоренного ласками, увлечённого поцелуями. Если поднажать, получится сорвать большой куш, забраться на такую территорию, на какую и не мечтал. Но ситуация больше не поддавалась контролю: Чонин помнил, как гладил Чана по животу, а потом услышал рык, выдохнутый ему в рот, и оказался перевёрнутым, больно ударившись лопатками и затылком, запястья – пригвождены к полу, и Чан сверху, давит всем своим весом, душит глубокими поцелуями. Будто сорвавшийся с цепи голодный зверь. Вот это – его настоящие чувства? Это то, чего боялся Чан? - Надо остановиться, - Чан отпустил его руки и приподнялся на локтях, зажмурившись и тяжело дыша, но тут же продолжил терзать губы. – Останови меня. - Ни за что, - Чонин обхватил руками его спину и сжал ногами бёдра. – Не смей останавливаться. В горле Чана зарокотало, а поцелуи спустились с подбородка на шею, перемешавшись с укусами. - Я никогда так сильно не чувствовал, - шёпот прорвался в ухо, и дальше Чан больше ничего не говорил. Чонин не представлял насколько далеко всё может зайти: он хотел только заставить Чана не останавливаться, но почувствовал тревогу, когда без предупреждения расстегнулась молния на его джинсах. Что Чан хочет сделать? Он потрогает? А захочет посмотреть? Чонин попытался выползти из-под него или хотя бы свести ноги вместе, мешая пробраться туда, где больше всего неловко и стыдно. Никто никогда не видел его голым, если только мама в далёком детстве. Он ещё совсем не готов, он даже не думал… - Не надо, Чан, - тот не услышал, и Чонин стал хвататься за его руки, пытаясь удержать, но страх сделал тело неуклюжим и слабым. Паника забурлила в горле и вырвалась слезами. – Не трогай! Чан наконец освободил его, но тяжесть не прошла, лишь сильней сковала тело: Чонин ничего не мог сделать - ни встать, ни перестать реветь, закрывал лицо руками и выл в голос, стыдясь и ненавидя себя. Он всё просрал, он не справился, выставил себя таким же ребёнком, каким Чан считал его. - Прости, - Чан погладил его по голове, закинув наверху чёлку. – Прости, я не знаю, что на меня нашло. Йени, всё хорошо, я больше тебя не трону. - Нет! – Чонин вскочил и, схватив его за плечи, притянул к себе, стиснув руки на спине. – Нет, пожалуйста, я хочу продолжить, но я… - Не заставляй себя, ты ещё не готов, - Чан погладил его по макушке. – Всё хорошо, ничего страшного. Я был слишком резок и напугал тебя. Прости, пожалуйста. Чонин придвинулся ближе, спрятав лицо у него на плече: футболка сразу же насквозь пропиталась слезами. Боже, как стыдно. - Встань, пожалуйста, пол холодный. И Чонин, тебе пора к себе. Ты же видишь, ты понял, что всё это ошибка… - Я не уйду! - Хорошо, - Чан быстро сдался. – Но хотя бы встань с пола. Чонин не послушался, и, почувствовав вздох Чана на шее и ощутив, что его пытаются приподнять, сильней стиснул плечи вожатого. Чан аккуратно донёс до кровати, мягко опустил и накрыл одеялом. Чонин изо всех сил цеплялся в его руку, не желая отпускать, и Чан не пытался вырваться, ещё раз вздохнул тяжело и сел рядом. - Не смотри на меня, - Чонин наткнулся на его взгляд и закрыл лицо руками, зная, что выглядит сейчас ужасно. - Хорошо. Чонин завалился на бок и свернулся комочком: как же стыдно, стыдно, стыдно! Живот разболелся от сильного плача, голова тоже, нос заложило, но сейчас не будет ничего лучше, чем крепкие успокаивающие объятья. Чан сможет утихомирить его истерику, сумеет создать безопасное пространство, он справится. - Обними меня со спины. - Ты уверен? - Да. Чан снова вздохнул, согласившись, и лёг сзади, растянувшись вдоль всего Чонина, обнял за талию и замер, совсем не дыша. - Всё хорошо, Йени, всё хорошо, - он то ли выдохнул, то ли поцеловал его в затылок. – Всё, что ты сейчас чувствуешь, это нормально, не бойся, не ругай себя. Это моя вина. Прости, не бойся, ты в безопасности, - он продолжал бормотать что-то бессмысленно-успокаивающее. Чонин слушал его ласковый шёпот, позволяя себе рыдать до конца, пока тепло тела Чана не принесло ощущение комфорта и реальности, а неспешно поглаживающая по руке ладонь не вернула приятное спокойствие. Голова после слёз ужасно потяжелела и гудела, противно тошнило, а хуже всего – мысли: он не мог перестать думать, что поиздевался над Чаном, завёл и не дал, тупо из-за того, что постеснялся, побоялся открыться, и горло снова сдавило стыдом. И сейчас он лучше не делает: вместо того, чтобы уйти к себе и не мучить Чана, он занял его кровать и заставил продолжать терпеть вместо получения разрядки. Но если уйти сейчас, он потеряет это всё навсегда: никогда больше не почувствует эти сильные жилистые руки, стискивающие надёжно, заключая в кольцо уюта, никогда не ощутит убаюкивающую колыбельную мерно перестукивающего ему куда-то в лопатки сердца. Только сейчас Чан полностью открыт и беззащитен, сейчас идеальный момент. Но он так устал искать слова, способные достучаться до совести этого большого «взрослого», измучился ходить с душой нараспашку, получая взамен одни лишь удары и раны. Он очень устал, а приятное уютное тепло объятий разморило. Чувствуя мягкие невесомые поцелуи на затылке, Чонин крепко заснул.