Жизнь гораздо лучше, когда ты мертв

      Пройдя мимо стойки регистрации и всех сидящих там милых людей, а затем по коридору, кивая пациентам и врачам, Моше Ниссенбаум, он же — урожденный Роджер Вайс, подвез на инвалидной коляске Софию Фальконе к рентгенаппарату.       Прошло семь недель с того дня, когда Карла Витти чуть не свела Софию на тот свет, семь недель непоправимого ущерба и упущенных возможностей, из-за которых немало денег прошли, как песок, сквозь пальцы. Но с ней было все в порядке. Ее ожидал последний рентгеновский снимок, врачи были оптимистичны и довольны ее прогрессом. София была уверена, что через несколько минут сможет ходить. После того, как не делала этого семь недель. Она не так уж скучала по движению, ведь было довольно забавно: ее возили в инвалидном кресле или переносили на руках, почти как в детстве.       Они вошли в обшитую свинцом комнату, где еще один улыбающийся доктор и сияющая медсестра взяли на себя задачу помочь Софии сесть на стол. Моше и стул вернулись наружу. Моше придвинул стул к стене и сел на него, рассматривая свои ногти, расправляя косы бороды и стирая пятнышко грязи со своего правого итальянского ботинка вингтипа.       В последнее время все вызывало недоумение. Появились новые подозрительные лица, создающие союзы, которые не нравились Моше. Прошло всего несколько недель с тех пор, как Лючия Витти начала общаться с элементами, стоящими ниже ее в пищевой цепочке, но ей уже было что показать. Ее несколько раз замечали в ресторанах братьев Марони, по бог знает какой причине, ее видели болтающейся с некоторыми из рядовых бандитов. А вот их компания этим ребятам не нравилась. У них были подозрения относительно прошлого Ягучи, и их, возможно, смущало его единоличное владение несколькими предприятиями. Марони были тупыми и обозленными, а эти особенности могут быть смертельно опасными, особенно у врагов.       Моше взглянул на свои роскошные часы, гадая, сколько времени займет рентген. Он не любил, когда его заставляли ждать, но он быстро забыл, что ожидал. Вокруг много чего происходило, как, например, тот крошечный паук, который строил дом прямо над дверью в рентген-кабинет. Не так уж много пауков пытаются поселиться в больницах. Может быть, это просто потому, что их истребляли, но этот, по крайней мере, развлекал Моше минут пять, пока не вызвали внутрь вместе со стулом.       Он вывез Софию наружу и подыскал себе место, чтобы подождать снимков. Моше бы послал кого-то другого, чтобы всем этим заниматься, но он давным-давно осознал:, если получаете что-то столь непостоянное, как доверие, и можете позволить себе поддерживать его, все надо делать лично. И вообще позволять кому-либо делать что-то для вас можно лишь тогда, когда они не знают, что делают на самом деле. Изящное искусство субподряда вслепую, которое он освоил. Моще мог заставить человека сделать практически все. В конце концов, он был юристом.       — Они сказали: я могу ходить, но мне следует еще неделю пользоваться костылями, — сказала София. — К черту костыли, мне нужна трость,        — С рукояткой в виде кулака?       — Что? А! Ну, если только у него будет шесть пальцев, потому что это будет сбивать с толку тех, кого я заставлю целовать его.       Моше вытащил из кармана сотовый телефон и набрал номер, надувая щеки.       — Да, мистер Эндрюс, у меня есть для вас работа, — начал он разговор. — Трость для человека ростом пять футов четыре дюйма, шестипалый кулак вместо ручки. Все сделать быстро, мы ожидаем увидеть несколько подробных концептуальных эскизов к девяти часам вечера. Сегодня вечером. Или какой-нибудь разочарованный покупатель может зайти в ваш магазин… Да уж. Электронная почта в порядке, просто напомните мне.       Моше закончил разговор и посмотрел на Софию, не меняя полу-лежачей позы в кресле. Эту работу он мог позволить себе передать на аутсорсинг.       — Мне нравится вести с тобой дела, — София вытянула руки, рассматривая шрамы, старые и новые. На них было весело смотреть, словно наслаждаться видом крокодила со всеми его текстурами и своеобразными очертаниями. В этом мире так много интересного!       — Когда Лючия приедет в гости? Я забыла, — спросила она.       — В четверг около шести, потому что знает, что тебе нужно отдохнуть, и не хочет беспокоить.       — Как мило!       — Эй, в последний раз я ее видел, что, год назад? Она собиралась замуж? Знаешь, я видел те ее семейные фотографии у Марони, теперь она вдвое… э-э… соблазнительнее.       — Это у нас в роду, я бы тоже так выглядела, если бы не забывала поесть.       — Тебе нужно записывать. Я серьезно, тебе нужен кальций и всякое такое.       — Эй, я люблю поесть, просто забываю.       — Вот почему надо вести заметки, дай мне телефон, я сделаю это за тебя. Мы иногда забываем напоминать, что тебе нужна дополнительная помощь.       — Я оставила телефон в машине. Напомни мне отдать его тебе, чтобы напомнил мне… ладно.       — Да, хорошо, — Моше просмотрел несколько записей в телефоне, прежде чем снова рассеянно спросить: — Эй, а разве Лючия не родила несколько месяцев назад?       — Шесть месяцев назад. Ее первенец, мальчик, наследник рода. Она это всем сказала.       — Разве она не должна делать что-то с этим, я имею в виду ребенка? Воспитание и всякое такое? Разве эти первые месяцы, даже годы, не являются самыми важными? Ребенок должен проводить большую часть времени с родителями, иначе он может вырасти странным и обездоленным.       — Скажи ей это, когда она придет, ладно? Скажи, чтобы занялась ребенком, оставила в покое наш процветающий средний класс бизнесменов и вернулась в свою песочницу. Детские интересы. Разумные решения. Внуши ей это своими адвокатскими уловками.       — Хорошо, — Моше снова погрузился в телефон.       Дверь рентгенкабинета открылась, и появился улыбающийся доктор в сопровождении сияющей медсестры. Требование провести эффективную и быструю диагностику сработало.       — Мисс Фальконе? Да, ничего неожиданного, вы можете встать сегодня со стула, если хотите. Вот ваши снимки, — врач вручил ей конверт. — Кости почти восстановились, программа реабилитации, которую вы прошли, также дала результаты, хотя, как я уже сказал, порванные связки не должны подвергаться сильному натяжению, хорошо?        Он говорил приятным тоном, пытаясь сделать каждое слово кристально ясным.       — Я должен настоять на костылях. Попрошу кого-нибудь принести вам через минуту, если вы просто подождете здесь. И, черт возьми, думаю, на данный момент это все, а, Джейн? — он нервно взглянул на медсестру, которая сердечно кивнула, позволяя лицезреть ее сияние. — Итак, если нет вопросов, то … — он откашлялся, голос сорвался. — Пожалуйста, позаботьтесь, — он попытался кивнуть Моше, — мистер Ниссенбаум…       И доктор пошел прочь, смахивая что-то со лба, может быть, пот. Медсестра Джейн последовала за ним.       София наклонилась к Моше:       — Эй, я думаю, мы запугали его высокими требованиями.       — Это из-за твоей фамилии, понимаешь?       — Или, может быть, это потому, что ты выглядишь странно.       Моше принял, казалось бы, невозможную позу на стуле, пытаясь устроиться поудобнее. Для этого он странно изогнулся и откинулся, а его ноги высунулись и занимали большую часть коридора.       — Странно — это как?       — Как Бенди Боб.       — Сама ты… Бенди Боб, — пробормотал он.       Теперь можно было рассмотреть, что он играет в Angry Birds.       — Раньше была, — засмеялась София.       Вскоре сияющая Джейн принесла Софии один обещанный костыль.       — Хорошо, попробуем.       София схватилась за костыль, неохотно поднялась и сделала несколько шагов. Она повернулась к Моше с притворным восторгом:       — Я могу ходить!       Моше выпрямился и бросил телефон на колени, сцепив руки:       — Ты можешь ходить! Ты исцелена! Ты можешь ходить!       — Боже мой! — закричала София.       — Слава Иисусу!       Сияющая Джейн робко просила их говорить потише, потому что есть же другие пациенты и вообще так не принято, но они не обращали на нее никакого внимания, славя Господа во всю глотку до самого выхода. А это был долгий путь — из-за костыля.

***

      Ягучи Кавасаки был странным человеком. Несмотря на то, что он был относительно новым элементом в Готэме, его история инвестиций была обширной, а вклад — выдающимся.       Изучая его прошлое, Брюс обнаружил значительные пожертвования в благотворительные фонды, участие в нескольких строительных проектах, имеющих большое значение для города (включая восстановление Gotham General), не говоря уже о неустанных усилиях по подъему экономики любым возможным способом. Брюс видел данные, и они не лгали. Это не было подтасовкой. Машина была приведена в движение задолго до того, как эти люди решили поселиться здесь. Они распространяли влияние на Готэм с тех пор, как предыдущая империя Фальконе перестала существовать.       На первый взгляд, Кавасаки был безупречен. Он даже носил обычный фальшивый глаз на собраниях директоров вместо ужасного бледно-голубого, который он предпочитал в выходные дни. Он сразу очаровал коллег. Казалось, все аплодировали его скромным предложениям и тщательно изложенным планам. Каждый человек, с которым он контактировал, описывал его с лучшей стороны, как дальновидного человека, а его приход в компанию - как одно из лучших событий в ней.       Цифры не лгали. Спад производства наконец прекратился, о чем в последнее десятилетие можно было только мечтать. Трудно сказать, кого следовало благодарить за это. Было ли это связано с длинной чередой смертей среди мелких преступных группировок, исчезновением самой большой мафиозной семьи в городе и последующим уходом мелких групп? Было ли это из-за неизбежный экономический процесс, для которого просто настало время? Или, возможно, кто-то, помимо Брюса, наполнил город собственными видениями. Представлениями о богатой постоянной клиентуре, о тех, кто может позволить себе спустить миллионы долларов.       Брюс не мог перестать спрашивать себя: Кавасаки и его друзья откармливали поголовье перед большой бойней или же пытались поставить Готэм, как судно, на ровный киль. Пока все указывало на последнее.       Брюс устал во время сегодняшней встречи. Он бы очень неохотно возвращался в пентхаус, если бы там не ждал его Джокер. Последние пару дней они провели в этом «огромном стоматологическом кабинете», как назвал его клоун. Джокер сказал, что в пентхаусе можно только скользить по полу в носках. Именно этим он, на самом деле, и занимался, когда Брюса не было. Разве что еще примерял коллекционные дизайнерские костюмы Брюса или копался в его секретной комнате.       После всего этого времени, проведенного вместе, то есть больше месяца, Брюс не думал, что может что-то скрывать от Джокера. Он знал, что это работало в обоих направлениях, просто не проверял. Брюс никогда не спрашивал о том, о чем Джокер не рассказывал ему сам, никогда не приставал.       Бэтмен все еще чувствовал, что что-то между ними назревает, что-то, чему придется противостоять, но нужно время, чтобы это что-то вызрело. Они уже смирились с тем, что ни один из них больше не смог бы избежать невысказанных проблем и подавленных страхов другого. Впрочем, в этом были свои плюсы. Близость, чувство безопасности, которое они создали между собой, не могли сравниться ни с чем. Разве что они были такими же запредельными, как ужас от того, как много они могут потерять.       Дверь лифта открылась, и Брюс должен был бы сказать, что он дома, но на самом деле это было не так. Он никогда нигде не чувствовал себя дома нигде, кроме их маленькой крысиной норки.       Увидев, как Джокер растянулся на диване, одновременно читая какую-то книгу и просматривая передачу о пластической хирургии по телевизору (прямо сейчас подробно показывали процесс увеличения груди), Бэтмен наконец расслабился и позволил себе позабыть об идеальной осанке, которую сохранял весь день.       Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, развязал галстук и направился к Джокеру, который одарил его самой невероятной улыбкой, той улыбкой, к которой Брюс все еще без особого успеха пытался привыкнуть. Но теперь он хотя бы заранее ожидал такую улыбку, которая выбивала его из коллеи.       Трудно было поверить, что в первый раз, когда Джокер оказался в этом пентхаусе, он выбросил лучшую подругу Брюса из окна. А потом он убил ее. И Брюс никогда не мог по-настоящему винить его в этом, так же как никогда не мог никого ни в чем винить, считая одного себя отвественным за все происходящее. Было трудно поверить, что чувство вины наконец отпускает, понемногу, иногда казалось, уходоит навсегда, только чтобы напомнить о еще более глубоких нетронутых слоях. Брюс все еще чувствовал, как ее щупальца ползают по его разуму, прячась глубже, когда он пытался их уничтожить. Они все еще были.        Все, что ему хотелось сейчас, — упасть на пол у дивана и положить голову Джокеру на грудь. Что он и сделал. Он закрыл глаза и вздохнул, когда безумец обнял его за шею и слегка сжал. Сейчас и только сейчас Брюс чувствовал себя как дома.       — Знаешь, что такое неявное знание? — пробормотал Брюс в жилет Джокера. — Да, а еще говорят, что я только что прошел реабилитацию от алкоголизма и потому похудел.       Брюс посетил только два собрания директоров после длительного отсутствия.        — Да, похоже на то, у тебя все еще измученный вид, даже с новой дурацкой стрижкой, — Джокер взъерошил волосы Брюса, пытаясь сделать их чуть менее безупречными. — Ее, правда, надо было делать? Хм? Где-нибудь в твоей должностной инструкции написано: «Банкир должен быть подтянутым и делать стрижку маллет во веки веков?»       Брюс приподнял голову на дюйм, ровно настолько, чтобы показать, что шутка его насмешила, прежде чем снова уронил голову на теплую, успокаивающую поверхность.       — А откуда ты знаешь, что о тебе так говорят? — спросил Джокер, пробегая пальцами по волосам Брюса.       — Мне сказал гангстер, — усмехнулся Бэтмен.       — Нейрохирург якудза?       — Именно. Он единственный, кто честен со мной, по крайней мере, пока. Мы поговорили по дороге на стоянку.       — Он делится с тобой сплетнями?       — Сегодня сказал, что мне нужно наносить консилер вокруг глаз и набрать несколько фунтов, чтобы выглядеть более надежным, потому что люди сплетничают. У него есть планы, в которых я задействован.       — Хочешь, влеплю ему пощечину за то, что назвал тебя ненадежным?       — Можно взорвать газовую трубу под одним из его игорных заведений, — Брюс почувствовал внезапное возбуждение Джокера и быстро добавил: — Я шучу!       — Он хочет… расширить монорельс, — продолжил Бэтмен. — Хочет, чтобы это было нашим флагманским проектом. Говорит, что это многое скажет людям, почти символично, — он сделал паузу, чтобы искоса взглянуть на телевизор. Хирургический скальпель вонзился девушке в веко на экране. Брюс даже не поморщился. — Эти поезда… их создал мой отец.       Джокер ничего не сказал, просто продолжал играть с его волосами.       — Но я почему-то не чувствую никакого желания возиться с этим. Ничего не чувствую.       — Здесь нечего чувствовать, — сказал клоун. — Это наш город, мы делаем его таким, какой он есть.       — Я просто продолжаю отключаться от прошлого, и еще не привык к этому.       — Я знаю.       Брюс наконец поднял голову достаточно, чтобы рассмотреть Джокера. Ему потребовалось несколько секунд, прежде чем что-то щелкнуло в голове.       — Ты что, в моей одежде?       Брюс знал, что в жилете есть что-то знакомое, но насчет рубашки не был уверен. Он подозревал, что Джокер теперь разбирается в его гардеробе лучше, чем он сам.       — Ага.       — Зачем? — Джокер пожал плечами и смущенно улыбнулся.       Брюс поднял брови и взглянул на то, что читал безуец. Сначала он глазами своим не поверил, но даже когда он взял книгу в руки, название все равно гласило: «Монахиня, собака и наслаждение». Брюс знал, что Джокеру нравятся старые бульварные романы, но он не знал, насколько широки его вкусы.       — Хороший? — спросил он совершенно невозмутимо.       — О, ты должен это прочитать! Я нашел тонну таких сегодня, — Джокер указал на стопку на крайнем столе.       Брюс взял несколько, просматривая названия. Все были одинаково ужасающими. Брюс выбрал что-то под названием «Позор учительского «золотого дождя», чтобы прочитать попозже.

***

      — Так приятно видеть, что ты на ногах, София, — сказала упитанная Лючия Витти, мать младенца.       Они собрались в старом пентхаусе Кармине Фальконе, который теперь официально занимала его дочь. Все, кто был с ней близок, знали, что она никогда не ступала туда, предпочитая пригород, так называемый богатый вымирающий район, где каждый держался своего дома, занавески были задернуты, каждый имел свои скелеты в шкафу, где она могла гулять в любимой одежде и никого не тревожить. Люди обычно не знали, кто она такая, и боялись шрамов, которые приходилось скрывать, если она обсуждала с кем-то посторонним дела или выступала публично. Кроме того, выглядеть достойно было утомительно. Тем не менее, если на какую-то встречу надо было выглядеть блестяще, она прекрасно справлялась.       София умело разыгрывала спектакль для кузины Лючии. Они не общались с тех пор, как Софии исполнилось четыре года. Как и остальные члены семьи, Лючия не знала о ее отношениях с болью. В этом были свои преимущества.       — Я даже представить себе не могу, какие страдания тебе доставила моя мать, — Лючия бросила на кузину свой самый доброжелательный взгляд. — И за что? За мизинец моего гребанного брата? Клянусь Богом, я пыталась отговорить ее от этого, но ты же знаешь, она упряма как бык, моя мать.       — Я знаю, Лючия, знаю, — сказала София, осторожно пытаясь преодолеть заикание, которое обычно возникало из-за того, что она никогда не вникала в разговор.       Теперь ей пришлось притвориться, что она внимательно слушает. София сделала вид, что с тяжелым взглядом расхаживает по комнате, крепко сжимая костыль.       Моше и Ягучи сидели на диване в стиле Ле Корбюзье в глубине комнаты, пытаясь выглядеть нейтрально, хотя София чертовски хорошо знала, что они считали всю эту ситуацию неправильной. Они были единственными, кто понимал, почему она выглядела смешно с уложенными волосами и в Prada.       — Ну, что бы там ни случилось, это уже в прошлом, — София одарила кузину всепрощающим взглядом, который она лично назвала бы взглядом заинтересованного педофила. Однако этого Лючии лучше было не знать. — Я уверена, и я не могу не подчеркнуть этого вновь — уверена, абсолютно, полностью, что ты — не твоя мать, и все будет по-другому, не так ли?       — Я скажу, что думаю, София, — Лючия облизнула толстые губы, наклоняясь, чтобы создать чувство близости, но без особого успеха. — Я думаю, оставив старшее поколение в стороне, мы все должны попытаться вернуться в… ну, знаешь… хорошие времена. Семейные времена. Изобретать заново хорошо забытое старое, — добавила она, переводя взгляд на Моше и Ягучи менее чем на долю секунды, но София уловила смысл.       — О! Я прекрасно понимаю. Папа и тетя Карла какое-то время руководили делами вместе, это было хорошо и старо. Семья — в ее старом грозном понимании. Мрачный жесткий мир мрачных крутых людей. Ты знаешь, что остатки этого дерьма у нас были еще два-три года назад? В мафию посвящали новых членов… Какой все-таки занятный термин «сделать членом», а?       — София, я действительно не знаю…       — Нет, нет, я ни на что не намекаю, просто вспоминаю. Я помню, как это было. Воспоминания тех лет — это все, что связывает меня с семьей, понимаешь ли. Больше ничего не осталось. Такая жалость, — София шла через комнату, пытаясь выглядеть несчастной, но звук ее костыля казался слишком забавным. — Это были времена, когда кровь на самом деле что-то значила. Ни один полуирландский ублюдок никогда не смог бы чего-нибудь добиться. Мы занимались высокими делами без гребаных жидов или китайцев, это уж точно, — она убедилась, что ее достаточно хорошо слышно, и легкий смешок, который можно было принять за кашель с дивана, был именно тем, в чем она нуждалась.       — Знаешь что? — продолжила она. — Все тогда занимались своими делами. Делали выбор и стояли на своем. И ты знаешь что еще? Это было двадцать лет назад. Теперь никто не довольствуется одним бизнесом. Мы все стали такими жадными! Теперь мы идем искать союзников, пытаясь захватить то, что нам не принадлежит. Теперь мы просто... Ах, не обращай внимания... — София поднесла руку ко лбу и повернулась спиной к кузине, усмехаясь двум помощникам.       Когда она снова повернулась к Лючии, выражение лица той было практически непроницаемым. Софии пришлось довольствоваться этим.       — Но мне очень жаль, если ты пришла сюда с каким-то делом, а я просто продолжаю говорить и говорить, — сказала она.       — Нет, все, что я хотела сделать: посмотреть, в порядке ли ты. Я ужасно переживаю.       — Я знаю. Я знаю. Эй, а почему мы все еще стоим? — София указала на два кресла у искусственного камина. — Может кто-нибудь из вас потрудится принести нам выпить? — сказала она в направлении дивана. — Мне скотча без льда.       Лючия поместила пышную фигуру в кресло со всем достоинством, на которое только была способна. При всей заметной на ее лице усталости от воспитания детей и руководства синдикатом, она действительно источала что-то ужасающее, злое, мало чем отличаясь от матери.       — Мне то же самое.       Ягучи встал с дивана и подошел к бару, поставив им два стакана с чем-то, что они украли из коллекции Марони несколькими днями ранее. Он очень любезно подал напитки дамам.       — Спасибо. Это мистер Кавасаки, я права? — спросила Лючия.       — Именно так, мадам.       — В последнее время я слышу о вас все чаще, — сказала она с приятной улыбкой. — Как насчет того проекта, который вы начинаете вместе с Брюсом Уэйном? Вы двое, должно быть, очень близки?       Ягучи взглянул на Софию, не позволяя напряженности омрачить его сердечное выражение, и снова посмотрел на Лючию:       — Вы держите руку на пульсе, мадам. С мистером Уэйном… скажем так, наши интересы совпадают в определенный момент.       — О, это действительно захватывающе, — Люсия сделала глоток, ее испытующий взгляд сверлил Ягучи, но она безуспешно пыталась уловить какие-либо эмоции на его лице.       — За тебя, Лючия, — усмехнулась София и протянула бокал. — Я еще не выпила за благополучие твоего сына.       Лючия чокнулась с кузиной.       — Нам следует выпить за благополучие нас всех. Никогда не знаешь, что ждет за поворотом этого безумного мира, — сказала она и пристально посмотрела на пламя.