***
Брюс чувствовал, как его кровь шумит, выключая слух и сбивая дыхание. Он чувствовал, как горячие и липкие волны обрушиваются на то немногое, что осталось от разума, с каждой фразой, исходящей изо рта Джокера. Некоторые слова раздражали, но Брюс не мог поддаться гневу, зная, что все это было правдой. Он хотел уступить, сделал это, и ему пришлось согласиться с правдой Джокера. Это делало Брюса оголенным и незащищенным. Он знал: ничто не разделяет их двоих. Чистая паника, которую это вызвало, могла соперничать, может быть, только с жгучей необходимостью сделать что-то с возбуждением. Бэтмен дрожал от каждого вдоха, оставшись один на несколько секунд, пока Джокер сходил в ванную и принес холодную влажную тряпку. Он использовал ее, чтобы стереть остатки пены для бритья. Движения все еще были намеренно безличными. Хотя от холода стояк немного ослабел, Брюс уже почувствовал: теперь не было ничего, что могло бы защитить его самые чувствительные участки тела от перегрузки ощущений, которая наверняка наступит в следующий раз, если он вообще знал Джокера. Брюс догадывался, что вначале Джокер прижал тряпку к своему лбу на несколько секунд, прежде чем отбросить ее. Затем он взял ремешок часов и спокойно закрепил его у основания теперь уже наполовину возбужденного члена Брюса. Казалось, что все приготовления сделаны. У Джокера не было больше причин сдерживаться. Он расстегнул рубашку и практически сорвал ее с тела. Слишком жарко! Он также расстегнул молнию на штанах и избавился и от них. Придвинулся ближе, встал на колени, зажав одно бедро Брюса, прижался к груди. Его руки бродили по пояснице Брюса. Губы нашли пульс на шее Брюса и сосали кожу, долго и сильно. Язык был ненасытным, и потребовалась всего пара секунд, чтобы стояк Брюса снова стал твердым как камень. Прокладывая вниз путь из поцелуев, Джокер, постепенно увеличивая дозу боли, начал кусать напряженные мышцы груди. Пальцы скользили между ягодиц, раздвигая их и сжимая. Когда они коснулись снизу яиц, Брюс застонал. Он снова был на грани. Губы Джокера сомкнулись вокруг одного из сосков Брюса, а другой он ласкал большим пальцем, потирая маленькими кругами. Рука потянулась к паху, чтобы время от времени приземляться на беззащитную гладкую внутреннюю поверхность бедра. Язык продолжал дразнить сосок, сосать и покусывать, и одно это заставляло Брюса тихонько всхлипывать с интервалом в несколько секунд. Никаких запретов не осталось. Все тело корчилось и выгибалось еще сильнее, без тени стыда. В голове Брюса не оставалось места для стыда или чего-либо еще, кроме ощущений от рук и рта Джокера на его плоти. Он не знал ничего, что не было бы Джокером, вокруг него, внутри него, пожирающего его, подчиняющегося его воле. Он чувствовал себя в безопасности из-за собственного отчаяния, поэтому он толкался и корчился так, как только мог, просто чтобы получить все больше и больше. Он стонал, кричал и плакал, когда Джокер провел ногтями по пояснице, чтобы вонзить их в его задницу секунду спустя, посылая волну покалывания прямо в основание его позвоночника, а затем в напряженный член. Брюс чувствовал, как тот пульсирует в импровизированном эрекционном кольце, и не мог решить, улучшило ли оно ситуацию или сделало совсем невыносимой. Все слилось в одно долгое, мучительное испытание. Джокер прикасался к нему повсюду, терзал его зубами и ногтями, сводил с ума, когда язык скользил по коже живота и внутренней части бедер, сейчас влажных от пота и покрасневших от надвигающегося безумия. Джокер, казалось, игнорировал постоянно увеличивающийся темп дыхания и все более настойчивые подергивания бедер. Когда Брюс почувствовал влажное дыхание на головке члена, он в тот же миг удивился, как плаксиво и пронзительно звучал его голос, но он не мог изумляться дольше доли секунды. Джокер резко выдохнул мимо тоскующей плоти. Это было чересчур! Брюс умоляюще выгнул тело, прижался подбородком к груди, прикусил кляп. Наконец Джокер уступил. Первое прикосновение его языка к протекающей щели члена было похоже на удар током. Брюс попытался надавить на едва приоткрытые губы, которые нежно сцеловывали капельки смазки. Но Джокер, чтобы удержать его, вцепился в бедра с такой силой, что наметились синяки. Откинув голову назад, Брюс почувствовал, как тонет в собственной крови: она пульсировала в связанных руках, стучала в висках, собиралась в животе и буквально мчала в член, все быстрее и быстрее каждый раз, когда Джокер длинно, медленно лизал его. Его руки все время заботились о яйцах, время от времени нежно нажимая на анус. Все было слишком медленно, слишком жестоко, и в своем бритом состоянии он был слишком, слишком беззащитен. Затем Джокер обхватил член ртом, но почти не двигался, просто посасывал в ритме биения сердца. Сухой палец все глубже погружался в него, но почему-то отсутствие смазки сейчас нисколько не беспокоило Брюса. Он попытался покачать бедрами, и Джокер сделал в ответ предупреждающее движение, осторожно прижав зубы к уязвимой плоти. Когда Брюс успокоился, он продолжил вяло сосать. Палец не хотел входить глубже, а темп, в котором Джокер массировал самые чувствительные места языком, не ускорился ни капли. Единственное, что увеличивалось, — громкость мучительных стонов Брюса. Пока Джокер не отшатнулся, оставив Бэтмена тяжело дышащим и багровым. Безумец отстранился, зажмурился, досчитал до десяти, затем еще раз. Когда Джокер почувствовал, что с ним все в порядке, он схватил Брюса за шею, надавливая вниз, пока тот не прижался щекой к полу, задрав задницу. Джокер провел ногтями по мягкой коже, а затем раздвинул половинки. Первое прикосновение языка вызвало у Брюса конвульсии и испуганное хныканье. Если раньше прикосновения Джокера доводили Бэтмена до дрожи, то теперь они успешно подталкивали его к финальной стадии. Отсутствие волос делало положение еще тяжелее, а твердый, ловкий язык, казалось, целую вечность продолжал неторопливую пытку, иногда быстро двигаясь маленькими кругами, иногда проталкиваясь внутрь, иногда целуя сморщенную плоть. Брюс никогда в жизни не чувствовал такой благодарности за то, что у него был кляп во рту. Он сильно кусал его, стонал и задыхался. Каждая мышца в его теле сжалась, а давление в стояке, кажется, могло порвать плотный ремешок от часов. Внезапно Джокер остановился и ухватился за его волосы, сильно дернув, схватил руками за плечи и изменил положение, так что Брюс прижался грудью к кровати, все еще стоя на коленях. Его бедра были раздвинуты и смазаны различными телесными жидкостями. Джокер продолжал тянуть за волосы, прижимая голову к матрасу. Брюс настроился на ритм дыхания Джокера, касающегося его тела, и задавался вопросом, сможет ли он и дальше выдерживать это. Он не имел права голоса по этому поводу. Джокер начал хищно целовать его, посасывая и кусая открытую шею и грудь, не обращая внимания на предыдущие раны — казалось, он действительно собирался откусить кусок тела, но Брюс не боялся, не было даже тени опасения. Во всяком случае, сейчас ему все понравилось бы. Он даже не пытался увильнуть от зубов или избежать синяков. Во время короткой паузы Брюс услышал мягкий щелчок, а затем Джокер толкнул в него смазанные лубрикантом пальцы, не особо заботясь о его комфорте. И Брюс был благодарен за это, с восторженным криком принимая грубое, агрессивное вторжение. Темп, который Джокер использовал с самого начала, обычно доставлял в десять раз больше боли, чем удовольствия, но на этот раз он был идеальным, и Брюс мог только лежать, его волосы все еще были прижаты к матрасу, а длинные пальцы проникали в него все быстрее, растирая во всех нужных местах, пока не показалось, что он подошел к краю. Когда Джокер сунул пальцы за галстук ему в рот, Брюс только чудом не кончил. Джокер, очевидно, понял это, поэтому остановился, торопливо распределил лубрикант по члену, в основном, чтобы уменьшить свою собственную чувствительность. В любом случае Брюс был уже более чем готов принять его. Джокер схватил Бэтмена за бедра и грубо оттащил от края кровати так, чтобы на нее опирался только его торс. Небольшая мера предосторожности для предотвращения нежелательных толчков. Джокер вошел в Брюса и начал толкаться, все глубже погружаясь в плотное тепло. Одной рукой он обнимал его за грудь, другой опирался на его бедро для поддержки, и трахал. Толчки были резкими, но крики Брюса были лишь от экстаза. Джокер приподнял Брюса так, чтобы спина того прижалась к его груди. Казалось, безумец хотел просто разорвать его, погрузиться в него, зарыться и пропитаться, но все, что он мог сделать: сжать руку вокруг горла Брюса и испытать нечто похожее. Последний стон вырвался изо рта Бэтмена, прежде чем дыхание перехватило. Его сердцебиение постепенно замедлялось, а вместе с ним Джокер замедлял толчки. В свое время он задушил достаточно людей, чтобы знать, когда отпустить, и поэтому точно определил идеальный момент, чтобы дать Брюсу возможность снова вздохнуть. Когда вены обжег прилив кислорода, а сердце снова перешло в режим гонки, Джокер начал трахать его все быстрее и сильнее. Брюс обмяк, но его бедра продолжали подмахивать. Он не осознавал, что стонет. Бэтмен никогда не чувствовал себя таким необузданным, но в мышцах все еще оставался легкий намек на напряжение, как будто поток ощущений был слишком сильным. Нельзя желать, чтобы все закончилось, надо просто смириться с этим. Джокер снова сжал его горло и отпустил, когда пульс Брюса уже был на грани исчезновения. Когда Джокер разжал руки, Брюс больше не знал разницы между болью и удовольствием. Он почти ничего не знал. Давление под веками окрасилось в красный, затем в черный цвет, а потом погрузило его в белый холодный жар. Тело было в эйфории от внезапного притока воздуха, от ощущения столь близкого, лихорадочно горячего тела Джокера, рук, которые так нежно помогали ему умирать и возрождаться. Брюса охватило невероятное чувство безопасности; он наклонил голову и прижался к щеке Джокера. Он даже не заметил, как его тело перехватило контроль, двигая, подталкивая безумца, наклоняясь, чтобы получить максимум удовольствия.***
Джокер был уже на грани. Тот факт, что Бэтмен так расслаблен, несмотря на то, что он душил его, казался неправильным, но осознание этой уступчивости чуть не довело Джокера до неуместных сейчас рыданий. То, как корчилось тело Брюса, рассекало его на куски маленькими лезвиями почти смертельного удовольствия. В какой-то момент ощущения поглотили его целиком, а зрение выключилось на несколько секунд. Только глубокий вдох вернул его к реальности. Джокер крепче прижал Брюса и расстегнул самодельное эрекционное кольцо. Он медленно увеличивал темп, чтобы соответствовать ритму Брюса. Он уткнулся лицом в дрожащее тело, испытывая кайф от судорог и криков, поражаясь тому, как легко Брюс принял это. Каждое его движение было наполнено чем-то, чего Джокер никогда не видел в нем раньше, и когда он наконец кончил, показался идеалом красоты. Джокер бы испугался, если бы его самого не накрыл оргазм. Удерживая Брюса изо всех сил, он еще пару раз двинул бедрами, уже без ритма и изящества. Их крики смешались, пока не превратились в хриплые запыхавшиеся стоны, а затем перешли в тяжелое дыхание. Дальше Джокер видел лишь разрозненные картинки, почти инстинктивное осознание того, как перерезать веревки, снять кляп и повязку на глаза. Брюс лежал грудью на кровати, его глаза все еще были закрыты, а рот слегка приоткрыт. Джокеру потребовалось несколько минут, чтобы ощутить реальность достаточно последовательно, как раз вовремя, чтобы увидеть, как веки Брюса лениво поднимаются. Он выпрямился и повернулся к нему лицом. При его виде исстрадавшийся орган, который Джокер называл сердцем, получил еще один удар. Он понятия не имел, смотрел ли Брюс когда-нибудь на кого-нибудь так, как смотрел на него сейчас. Кляп прижался к краю рта, создавая пародию на собственные шрамы Джокера, кровь, смешанная с потом и слюной, стекала по израненной и натертой веревкой коже, следы укусов и засосы образовывали непристойную картину, и все же самым извращенным казалось чистое детское счастье в его глазах. Это, и то, как он потянулся к Джокеру, притянул к себе, как обнял, должно быть, все еще онемевшими руками и растворился в объятиях, казавшихся неуместными после всего происшедшего. Невинный, теплый и сокрушающий наповал. Голова Джокера все равно шла кругом, поэтому он не стал думать о странностях и просто крепче обнял Брюса. Незачем сомневаться: самые чистые вещи всегда вырастают из худших видов грязи.