Полет за тысячу ли

Чу Ваньнин Когда доктор Ши Минцзин наконец-то уходит, Чу Ваньнин, для верности досчитав до пятидесяти, поднимается, дрогнувшей рукой держась за спинку кровати. Игнорирует чай, который хочется выпить залпом, и долго стоит под душем, ловя губами капли, что проливаются в пересохшее горло. Приводит мысли в порядок, отодвигая ненужные в сторону. Доктор Ши Минцзин не получит ни их, ни его беспокойства. К счастью, в шкафу обнаруживается и другая сменная одежда, щеки горят от жары. Шелковый платок послушно собирает волосы. Он сверяется с пейджером — до утреннего сеанса с доктором Мо еще час. Он успел бы зайти в компьютерный зал… Нет. Есть идея получше. «Мне нужна цветная бумага и…» — набирает сообщение Чу Ваньнин, но хмурится, осекается. Ножницы пациенту не принесут. Исправляет сообщение: «Мне срочно нужны полоски цветной бумаги, 16×2 см, 4 зеленых и 8 красных». Ответное, с подмигивающим смайликом и примечанием, не заставляет себя долго ждать: «На групповых занятиях вчера как раз делали аппликации, хотите забрать остатки? Что-то может и найтись». Спустя час Чу Ваньнин открывает дверь кабинета доктора Мо, нарочито держа одну руку в кармане. В груди тепло толкается и щеки вновь вспыхивают жаром. Он замечает на столе два стаканчика с чаем и рисовые лепешки. Желудок подводит и он поспешно опускается в знакомое кресло. Точка в солнечном сплетении расплескивается до солнца. Доктор Мо ждал… его?  — Вчера я доставил вам некоторые неудобства, — негромко произносит Чу Ваньнин, не вынимая руку из кармана. — Поэтому… Более он не в силах объяснять, щеки и так пылают. С видом, будто собрался брать штурмом ни много, ни мало, демоническое царство, Чу Ваньнин выдергивает руку из кармана. На ладони нежно расправляет лепестки алый бумажный лотос. Мо Вэйюй Мо Жань чувствует, как взгляд на мгновение стекленеет, когда дверь открывается и Чу Ваньнин переступает порог его кабинета — он снова весь в белом, и снова возмутительно, невозможно красив. Этот платок прекрасно смотрелся бы у него на глазах — думает он, не замечая, когда мысли успели перешагнуть черту дозволенного — …тогда волосы рассыпались бы по плечам, как вчера вечером, и их яблоневый аромат окутывал бы Мо Вэйюя, держащего ладони на сильной тонкой талии и неторопливо прихватывающего зубами кожу у основания шеи… Вчера Мо Жань видел, что там совсем нет шрамов, что она нежная, полупрозрачная, молочно-белая, как конфеты из рисовой муки. «Вчера, — между тем говорит Чу Ваньнин. — Я доставил вам некоторые неудобства». У Мо Жаня ощущение, что над ним издеваются. Нужно срочно взять себя в руки, иначе он не сможет провести сеанс. Он открывает рот, чтобы сказать что-то осмысленное, но тут Чу Ваньнин, будто пистолет, достает из кармана красный бумажный цветок, похожий на… Глаза Мо Жаня с хищным блеском нацеливаются на поделку, когда Чу Ваньнин вдруг кладет ее на стол между ними. То есть, он даже не должен просить себе такой же?.. — Учитель!.. — радостно выдыхает Мо Жань, и тут же осекается, пытается замаскировать оговорку кашлем. Секунду спустя он осознает, как глупо выглядит, и сознается, покаянно качая головой: — Простите. Просто это ведь алые лотосы, да? Из сказки про заколдованный павильон. Вы читали ее, когда я учился у вас. А потом украсили класс такими же на праздник весны, — Мо Вэйюй с улыбкой щурится, перед глазами встает видение, где он ещё подросток, на нём синяя форма средней школы и на его шалость Учитель хмурится, но совсем не зло. — Я пытался украсть один, но, пока лез за ним, упал с парты, очень неудачно ударился, и меня отправили болеть на несколько дней с сотрясением. Когда я вернулся, их уже сняли. Мо Жань, цапнув цветок себе, взамен придвигает Чу Ваньнину тарелку с лепешками и стакан чая, а лотос вертит в руках, разглядывая со всех сторон. Он встает со своего места и, не переставая разглядывать подарок, задумчиво вышагивает по комнате. — Вы, наверное, этого не помните, — продолжает он легким тоном, не сбиваясь ни с улыбки, ни с ритма дыхания. — Но, может, вы помните саму сказку? Чу Ваньнин молчит, не оборачиваясь на него, и Мо Жань смотрит ему в затылок, не удерживаясь от лукавства: — Если не помните, я вам ее расскажу. Но только с условием, что вы заполните для меня тесты, три штуки, каждый по четыре листа. Не бойтесь, там не так много вопросов, большая часть ушла на картинки. Он достает с полки заранее заготовленную папку с листами тестов и кладет с краю стола, а сам продолжает смотреть на цветок. Подходит с ним к окну, чтобы солнечный свет сделал его еще ярче. Чу Ваньнин молчит, но в его позе читается ожидание, поэтому Мо Вэйюй продолжает говорить. — Тогда вы казались мне довольно строгим учителем; на самом деле, вас единственного в той школе я всерьез побаивался. Это сейчас я думаю, что такая модель поведения выбрана из-за желания сохранять эмоциональную стабильность при общей повышенной восприимчивости, а тогда… Тогда я просто хотел себе такой цветок. Забавно, Учитель уже не помнит меня, но дарит именно то, что мне хотелось, сам того не зная, — Мо Жань делает паузу, давая схлынуть солнечным призракам и возращаясь в реальность. — Но не думайте, что сможете откупиться от моих вопросов, ясно? Пусть я и не выстроил терапию, как подобает, но поработать нам с вами придется. Кстати, где вы взяли цветную бумагу? Чу Ваньнин Он чувствует себя до крайности странно — сердце учащает ритм, а краска от щек расползается до кончиков ушей, но… Но кажется, доктору Мо Вэйюю нравится. Он снова выдыхает свое смущающе громкое: «Учитель!» и если бы Чу Ваньнин не сидел, колени бы задрожали. Обращение пронизывает, прокатывается теплой волной и Чу Ваньнин делает вид, что его чрезвычайно заинтересовал край рисовой лепешки. И полупрозрачно-оранжевый джем в невысокой пиале. Мудрые говорят, забвение — благо, но Чу Ваньнин на миг жалеет, что не помнит, не может вспомнить. Разве что представить живо, как Мо Вэйюй вспрыгивает на парту, как тянется к цветку… И как валяется на полу, схватившись за затылок. Почему нельзя было подойти и попросить цветок? Перед ним опускается папка и доктора Мо совсем не беспокоит, что листы могут испачкаться. Что же, можно есть одной рукой, другой — заполнять тесты и слушать. Но лучше по порядку. Чу Ваньнин макает в джем лепешку, оборачиваясь к доктору Мо. Солнечные лучи гладят темные волосы и кончики пальцев вновь покалывает от странного чувства. Желания прикоснуться? Мо Вэйюй говорит так беззаботно, словно это — не сеанс в кабинете психиатра, а… свидание в кафе. Чу Ваньнин краснеет сильнее и на несколько долгих мгновений сосредотачивается на том, чтобы прожевать лепешку, лишь после этого отзываясь.  — Я заполню все нужные вам для исследований тесты. Цветную бумагу же мне любезно предоставила ваша помощница. Он смотрит на пальцы, держащие цветок — так бережно, как совсем недавно они касались самого Чу Ваньнина. Мо Вэйюй — Ло Сяньсянь, — мягко поправляет его Мо Жань, не потому что Сяньсянь не помощница, а потому что ярлыки вредны для мозга, как фастфуд для желудка. — Помощницей тут может быть любая медсестра, но Сяньсянь одна на всю клинику. Он все еще рассматривает лотос. Сгибы очень ровные и очень правильные — видно, что они делались такими с первого раза, словно кто-то складывал это отработанным до автоматизма движением. Та часть мозга, что отвечает за мелкую моторику, находится в прямой взаимосвязи с речевыми функциями — то есть, то, как ты говоришь, и то, насколько точно твои пальцы могут выполнять сложную и тонкую работу, есть два конца одной палки, размышляет Мо Жань. Если судить по этому цветку, то у Чу Ваньнина действительно не может быть проблем с владением речью и языком. И его слегка старомодная манера говорить, очевидно, не претерпевала серьезных изменений в последние несколько лет. То есть, он говорил так и год назад, и два — взвешенно расставляя ударения, очень умеренно в эмоциональном плане, даже слегка суховато; но все равно выразительно за счёт правильного ритма и четкой дикции. Мо Жань представил, как Чу Ваньнин говорит таким образом, работая, например, в офисе… Среди большого количества людей сказать много таким способом было бы непросто. Значит, несмотря на очевидно поставленную речь, это не было ежедневно используемым профессиональным навыком. Как странно… Ему явно не приходилось много болтать. Чем же он занимался до того, как попасть в клинику Сюэ? Ответить на этот вопрос сейчас было невозможно, и Мо Вэйюй переключился на другие мысли. Бумажный лотос горел в руках, словно подсказывая — Чу Ваньнин сделал этот подарок не потому, что на него давит чувство вины за вчерашнее… Или поэтому? Что, если только поэтому? Если нет, то что мешает ему быть более словоохотливым? Дело вовсе не в том, что Мо Жань не понимал или не принимал людей неразговорчивых, просто большая часть того, что Чу Ваньнин успел сказать Мо Вэйюю, относилась к разряду ловкого уворачивания от прямого ответа. Так мог бы вести себя патологический лжец, но Мо Жаню казалось, что Чу Ваньнин таким не был. И само по себе то, что он был склонен верить своим ощущениям, уже было довольно опасно — если бы на месте Чу Ваньнина был кто угодно другой. На Мо Вэйюе лежала ответственность не только за него, но и за всю клинику, а он слишком многого не знал наверняка, и в слишком многое был вынужден верить на слово. …И искренне надеялся, что набор тестов, определяющий вероятность клинической патологии, покажет отрицательный результат, хотя это сделало бы программу лечения куда проще. Сделав круг по комнате, он снова садится в свое кресло. — Пожалуйста, ответьте на мой вопрос честно, — говорит Мо Жань мягким голосом, но смотрит на Чу Ваньнина цепко. — То, что вы сделали вчера ночью — невесть как нашли способ забраться на крышу, и просидели там, пока вас оттуда не забрали — какая эмоция руководила этим вашим поступком? Вы сделали это под действием страха перед кем-то или чем-то? Или вам казалось, что на крыше есть что-то, способное утолить какое-то ваше желание? Мне кажется, что вы осознаете риски, связанные с вредом для вашего здоровья, но не придаете им значения. Больше всего мне хочется знать причины такой избирательности. Пока он говорит, Чу Ваньнин аккуратно и неспешно ест лепешки. Его сдержанная манера не дает понять, делает ли он это потому, что привык все делать с отдачей и на совесть, или потому что он голоден, и, значит, снова проигнорировал завтрак… — Вам нравится такая еда? — спрашивает Мо Жань. — Вы раньше часто ели рисовые лепешки? Это те же, что и в прошлый раз, но теперь другой джем. Угадаете, из чего? Он снова говорит легким тоном с ноткой лукавой мягкости, чтобы сгладить возможное напряжение от предыдущих вопросов. Впрочем, мягкость включается сама по себе — ему очень нравится смотреть, как Чу Ваньнин ест. В следующий раз можно приготовить ему что-то самостоятельно… На мгновение Мо Жань чувствует укол сомнения — даже сдерживая свои желания и порывы, он все равно умудряется с каждым днем шагать все дальше за границы врачебной этики. Узнай об этом кто угодно, у него давно бы отобрали пациента, но клиника принадлежит ему, так что серьезного страха он не испытывает; только чувство вины перед Чу Ваньнином. Поэтому так важно понять, кто он на самом деле и что с ним случилось. Поэтому так важно сначала помочь ему — а уже потом мечтать, как это было бы… пробовать с его губ джем из райских яблок. Чу Ваньнин «Ло Сяньсянь», — мысленно повторяет Чу Ваньнин, делая мысленную заметку. Он и так забыл слишком многое. Доктор Мо все смотрит на цветок, будто тот может дать ответы, которых не знает Чу Ваньнин. Не знает или не скажет. Не может, ведь доктор Мо не удовлетворится коротким ответом, но нельзя позволить ему копать дальше. В этой земле — не сокровища, а ощетинившиеся острыми костями полуистлевшие скелеты. Ведь он ответил вчера, почему Мо Вэйюй… «Потому что он — твой лечащий врач. Психиатр, если ты забыл. Ему нужно знать твои поведенческие реакции и их причины». Со стороны все остается по-прежнему. Он отщипывает лепешку, джем чуть кислит на языке, а после растекается сладостью. Сладость переходит в тонкий лед, стынет в горле и растекается обратно до кончиков пальцев. Свободной рукой он подвигает к себе папку, распахивая на втором листе и отмечая нужные варианты. «Вы сделали это под действием страха перед чем-то или перед кем-то?» Пальцы холодеют, несколько мгновений ему кажется, он выронит ручку, а горло безжалостно сдавливает. Доктор Мо не должен знать про пальцы, что настойчиво сминали сложенную одежду, про окутывающий холодом взгляд. Про то, что связано с Ши Минцзином, и о чем Чу Ваньнин никогда не захочет рассказать. «Вам нравится такая еда?» — доносится голос доктора Мо, он спрашивает дальше и внутри что-то проворачивается со скрипом, забирая из голоса всякую жизнь в обмен на то, чтобы не позволить молчанию затянуться.  — Рисовые лепешки жарили на кокосовом масле, — негромко отвечает Чу Ваньнин, не поднимая взгляда, ручка в левой руке скользит по бумаге, старательно вычерчивая слова. Лед стынет сильнее, сквозь трещины обжигающе-холодной водой протекают в горло новые слова. — Посыпали кунжутом, заморозили на несколько часов. Джем из райских яблок, с пропорцией 2/3 по соотношению сахара и яблок. Вредные добавки и опасные для здоровья вещества отсутствуют.— заканчивает он, чувствуя, как задеревенело горло, как по плечам прокатывается дрожь. Несколько минут. Ему нужно несколько минут на то, чтобы закончить, вытереть пальцы салфеткой и подняться из кресла. Фигура доктора Мо перед чуть расплывается. Чу Ваньнин глубоко вздыхает и выдыхает, молчит несколько мгновений перед тем, как ответить.  — Кажется, я уже сказал вам о причинах, побудивших меня искать уединения на крыше. Могу лишь повторить, что более постараюсь не доставлять вам неприятностей. Благодарю вас за завтрак и утренний сеанс, доктор Мо. Чу Ваньнин покидает кабинет с идеально-ровной спиной, когда же за ним закрывается дверь, с трудом подавляет желание опереться на стену рядом. Может, хотя бы это уняло бы противную дрожь в пальцах. Доктор Мо Вэйюй… не должен узнать. Мо Вэйюй При перечислении ингредиентов для лепешек и джема голос Чу Ваньнина отчетливо меняется; это неприятный голос, из которого как будто намеренно вычищена эмоция — и не как грязь, а как плод при аборте. Мо Жань едва заметно хмурится, поджимая губы. Готовится пошутить — надо же, я и не знал, что в джеме столько сахара. Нужно будет заказать другой. Сам он любит острое, но подавать такое на завтрак людям, которые ежедневно получают дозу успокоительного, было бы опасно и вредно, так что в столовой у него всего один-два фаворита; зато сладкое любят почти все пациенты и большая часть персонала. Говорить ничего не приходится — Чу Ваньнин, закончив перечислять состав джема, с независимым видом поднимается и произносит еще одну, по счету где-то пятисотую фразу-уклонение; на этот раз она призвана показать чужаку его место и напомнить ему, сколь незначительна его власть. Вспыхивает то, чего быть не должно — простой, но вариативный алгоритм, не дать пациенту покинуть кабинет, показав, что не ему решать, когда и на чем закончится сеанс… Но дверь за Ваньнином закрывается с тихим хлопком, и никто не мешает ему уйти. Мо Жань, ощущая, как неподвижность сковывает тело снизу доверху, успевает натянуть легкую улыбку, прежде чем где-то над затылком раздается призрачный грохот — как озеро, что полностью покрылось льдом, он остался застывшим и перестал чувствовать в себе рычаги для транслирования эмоций. Хорошо. Пару минут спустя он придвигает к себе застекленную фотографию, на которой незнакомая женщина, обнимая незнакомого мальчика, фотографируется на фоне огромного баннера, подсвеченного золотистым. Это память о маме — Мо Жань послушно испытывает укол тепла, после чего собственное отражение оживает, становясь сгустком черноты с золотым узором от фото. «Люди обращаются с тобой так, как ты позволяешь им с собой обходиться. Собираешься позволить это ему?» Глупый вопрос. Мо Жань устало прикрывает глаза. «Если не можешь сам, дай мне показать, что можно, а что нельзя.» — Это не выход, — говорит Мо Жань неторопливо и безэмоционально. — Давить силой в его случае ничего не даст. И он не виноват в том, что из меня плохой врач, как и в том, что он не простой пациент. Каким бы ни был Чу Ваньнин, он все равно находится в психиатрической клинике. Как бы ни относился к нему Мо Жань, он все равно должен нести за него ответственность. Его нельзя любить и нельзя наказывать. — Если что-то сломает его, шанс достучаться будет потерян. Это все равно что рушить аварийное здание в отместку за то, что тебе на голову прилетело кирпичом с потолка. Здание не виновато, но, упав, оно погребет все ходы и выходы. … У Чу Ваньнина должен оставаться путь, по которому он сможет вернуться. Пока этого не случилось, все его реакции подлежат анализу. Резкое изменение эмоционального фона с положительного на отрицательный — что это? Обида, боль, страх. Любая из причин говорит о том, что слова Мо Жаня задели его; почему? Было близко к истине, или наоборот? Скорее, первое, потому что Чу Ваньнин, будто заяц, с самого начала запутывает следы. Значит, темы мотивации в стрессовых ситуациях пока закрываем. Вздохнув, Мо Жань делает себе об этом пометку, потом бегло смотрит оставленные Чу Ваньнином тесты. Они не показывают достаточное для патологии количество баллов, но ожидаемого облегчения это не приносит. После Мо Вэйюй приступает к ежедневной стопке документов. Закончив с ней, занимается утверждением окончательного варианта расписания. Через полчаса все готово — на завтрак он вписывает Чу Ваньнину пресную кашу, чай и сладкие фрукты, как самый щадящий для желудка вариант. Вместо групповой терапии — помощь в библиотеке, жирным маркером вписывая запрет на перемещение тяжестей. Монотонная последовательная деятельность даст разгрузить его общую нервозность, если повезет. Перед сном — витаминная капельница в обязательном порядке; отдельно он указывает, что проводить процедуру будет только медсестра в присутствии дежурного врача. …И флоат-камеру, подумав, добавляет Мо Жань, ставя в конце подпись и отсылая сообщение Сяньсянь. Как самый расслабляющий вариант без необходимости прибегать к физической нагрузке и участия кого-либо, кроме самого пациента. Можно не бояться, что Чу Ваньнин устроит сцену из-за того, что его попытался тронуть кто-то из персонала, кто ему не понравился. Пришедшая Ло Сяньсянь удивленно смотрит на него, принимая стопку бумаг. — Ты так рано закончил? — Утренний сеанс пришлось сократить, — говорит Мо Жань небрежно, не глядя на нее. — Вызови ко мне дежурного из химлаборатории и подними результаты наших анализов на Чу Ваньнина. Хочу заказать ему набор препаратов по показателям. Сяньсянь молча кивает, а Мо Жань в ожидании пересланных анализов открывает на планшете поисковик и вбивает туда цифры со сделанной ночью фотографии. …Это принесло больше вопросов, чем ответов, думает он, потирая глаза пятнадцать минут спустя. Всё-таки он преступно мало спал, даже по своим меркам. Ему казалось, что цифры напоминают серийный номер, что-то вроде принадлежности модели к определенной группе изделий. Оказалось — координаты звезды Юйхэн из созвездия Большой Медведицы. Чу Ваньнин Нерасказанная сказка обращается кошмаром. Перед глазами стоит потрясенное лицо доктора Мо и выпавший из пальцев лотос. Глупости, конечно. Доктор Мо видел и не такое, а за закрытой дверью не расслышать звуков. Может быть, и к лучшему. Мо Вэйюй поймет, что ни к чему с ним связываться. Кому нужна бракованная кукла? В груди тянет остро и Чу Ваньнин до боли сжимает пальцы, так что на бугорках ладоней остаются красные следы. Он обнаруживает, что уже в третий раз обходит по кругу коридор второго этажа, когда в мысли вторгается назойливо-мягкий голос: «Проверьте почту, пациент Чу». Компьютерная комната, смежная с библиотекой, небольшая и тихая, ровно гудят два системных блока. В комнате пусто. Порой Чу Ваньнину кажется, в клинике кроме него больше нет пациентов. Может, так оно и есть, и это — лишь игра воспаленного разума, сон перед очередной перезагрузкой? В висках ноет и он падает на компьютерный стул, развернув к себе монитор, чтобы не попадать под вездесущие глаза камер. Совсем без следов не обойтись, но ненужных он не оставит, «луковый браузер» — отличное подспорье, в том числе на случай «компьютерных шпионов», запоминающих нажатия на клавиши. Сеть, где можно войти в тень и слиться с остальными, такими же. Чу Ваньнин не помнит рабочую почту и закрывает глаза. Всегда остается память тела, тех импульсов, которые возникли, образовывая нейронные связи. Пальцы на несколько мгновений зависают над клавиатурой, прежде чем отпустить память на волю. «У вас одно новое сообщение». С временного адреса, но чему удивляться? Он нажимает «Открыть» и замирает. Горло вновь сдавливает, руки дрожат еще сильнее, чем прежде. В письме — несколько изображений. Его фотографий. Вот он, раздвинув губы в невозможно-порочной улыбке, призывно смотрит в камеру, поддев кончиками пальцев край чужого алого галстука. Вот за завесой из тонких нитей бусин угадывается стройный обнаженный силуэт, волосы падают ниже поясницы, но собственный профиль он не спутает ни с чьим иным. И последняя фотография. Автомобиль, судя по характерному размытию вокруг кадра — снимали, будучи на ходу. За приоткрытой дверью видно сидящего у окна человека, другой же скрыт тенью; лишь его рука удерживает за подбородок Чу Ваньнина, большим пальцем размазывая по его губам мутную вязкую каплю из уголка рта. Это может быть что угодно, уговаривает себя Чу Ваньнин, но он просто знает, что это. И проклинает своё знание. Нажатие клавиш отдается громким колоколом в висках. «Но ты ведь… не человек?» — звучит в мыслях медоточивый голос и Чу Ваньнин давится медом, вновь и вновь глядя на провокационные снимки. Не фотошоп, но откуда… Нельзя дать понять, нельзя дать почувствовать. Страх — эмоция, заставляющая охотника вцепиться крепче, а жертву — потерять волю. Чу Ваньнин, сосредоточившись, срезает ветвящийся в сердце ужас острием ивового листа. Когда сердце заполняет холодный блеск и тяжесть золота, взгляд проясняется и он пишет в ответ: «Интересная композиция кадра, но подобные фото меня не интересуют.» Он медленно поднимается из-за компьютера, закрывает все вкладки, удаляет программу. Но образы остаются, выжженные огнем на внутренней стороне век.  — Пациент Чу? — Чу Ваньнин едва заметно вздрагивает, но перед ним — всего лишь улыбчивая медсестра. «А кого ты ожидал увидеть?»  — Поможете мне расставить книги? Чу Ваньнин кивает, оправляет рукава. Монотонная работа приведет в порядок мысли и поможет не думать ни об алом лотосе в чужих пальцах, ни о фотографиях. …Ни о нерасказанной сказке. Мо Вэйюй После обеда от Ши Мэя приходит сообщение: «А-Жань, я сейчас буду», и буквально через минуту в дверях появляется сам Ши Мэй. Лицо его является собой образец красоты, тревоги и такого редкого для него, но очень отчетливого желания дать по морде. — Скажи мне, — говорит он с порога. — Почему тайские остро-сладкие лепешки убрали из общего меню? А-Жань, ты сошел с ума? Мо Жань, оторвавшись от рассеянного изучения схемы созвездия Большой Медведицы, расфокусированно взглянул на него и против воли улыбнулся, после чего снова сменил выражение лица на профессионально-равнодушное. — Ты чертовски хорош в гневе, — заметил он, в десятый раз увеличивая кадр с Полярной звездой. — Но это не поможет тебе их вернуть. Отныне они только в меню комплексного обеда для персонала. — Так за ними придется в очереди стоять! — Ши Мэй со вздохом прикрывает глаза, а, открыв, перестает напоминать Господня ангела, карающего и жалеющего грешников одновременно. И плюхается в пациентское кресло напротив. — Это же наши с тобой любимые! И ты теперь не сможешь есть их на завтрак. И я не смогу. И не только их, сладкие тоже. — В том и смысл. — В чем? — В том, что их вредно есть на завтрак. И неправильно давать пациентам доступ к слишком острой и слишком сладкой еде. Брось, ну давай их есть в обед. Или домой бери с кухни после смены. Ши Мэй озадаченно взирает на него пару секунд, затем вдруг тянется рукой вперед; но Мо Жань, на рефлексе цапнув красный лотос, успевает первым, и цветок буквально уходит из-под чужих пальцев. — Мое, — говорит Мо Жань спокойно, не отрываясь от экрана. Ши Мэй хмыкает с нечитаемым выражением. — Если хочешь, я тебе потом сделаю. — Сделай, — неожиданно соглашается Ши Мэй. — Повешу в кабинете, пусть пациентов радует. Почему химлаборатория закрылась на час раньше обычного? — Я подкинул им срочный заказ, чтобы они сегодня же отвезли его в город. Хочу индивидуальную смесь, как можно скорее. — Для нового пациента? Мо Жань молчит. — Ты увлёкся им, — говорит Ши Мэй с нехарактерной для него прямотой. — Уверен, что это хорошо? — Уверен, что хочу утереть нос Наньгун Лю, после того как эта жаба впихнула его ко мне с четырьмя ножевыми без единого слова, — Мо Жань индифферентно щурится в экран. Он уже давно придумал, что сказать. Ши Мэй понимающе кивает, после чего отпрашивается пораньше и уходит с видом человека, полностью довольного жизнью — как будто не он только что всерьез выяснял отношения из-за тайских рисовых лепешек. Мо Жань заваривает себе чай и медитативно пьет его, разглядывая красный лотос, а, закончив, отправляет Чу Ваньнину сообщение на пейджер: «Не забудьте про вечерний сеанс.» Чу Ваньнин Чу Ваньнин не спеша расставляет книги, одну за другой, корешки скользят под пальцами. Это и вправду помогает не думать ни об утреннем происшествии, ни о чем ином. Одна из книг цепляет взгляд, явно что-то интересное. Может, даже знакомое? Откуда такая в библиотеке клиники… Должно быть, собирали на одном из благотворительных аукционов. Он опускается в мягкое кресло неподалеку от окна и углубляется в чтение, едва заметно вздрагивая от уведомления на пейджере. Чу Ваньнин уверен, что там окажется сообщение об отмене сеанса. И ошибается. Доктор Мо… Мо Вэйюй мог бы сказать иные слова, но выбрал именно такие. Можно ли перевести их как «жду вас, несмотря на то, что вы устроили с утра в моем кабинете»? Если бы предположить на миг, что за этими словами, как за тяжелой портьерой, скрывается больше. «Не выдумывай глупостей, Чу Ваньнин. Тебе сказали, ты не человек». Но кто тогда? Доктор Мо Вэйюй делает больше, чем мог бы. Врач не станет завтракать с пациентом. Или это — особенная, экспериментальная терапия? Нет. Чу Ваньнин слишком хорошо помнит, как его обнимали. В этом тепле хотелось свернуться, именно этого тепла он искал… всегда? «Сентиментальные мысли никогда не доводят до добра», — шепчет ехидно внутренний голос, но Чу Ваньнин отмахивается от него. Доктор Мо Вэйюй не похож ни на одного из людей, что он встречал прежде. «Как будто ты помнишь, кого встречал, а кого — нет». И когда он обнимал его, в нем не было ни капли похоти, или того неприятного, мерзкого, сочившегося по пальцам доктора Ши Минцзина. Чу Ваньнин поводит плечами, стряхивая неприятные мысли. Он не станет бояться и найдет ответы, но сперва — вечерний сеанс. Вечерний сеанс, перед которым он, спустившись в общую столовую перед самым закрытием, успевает подхватить несколько кусочков тофу и стакан крепкого зеленого чая для ясности мыслей. Впрочем, с тем, что он делает, мысли никак нельзя назвать ясными. Шагнув через порог к открывшему дверь доктору Мо, он крепко обнимает его, вновь вдохнув воздуха перед грозой. Лишь после этого отстраняется, опускается в кресло, сохраняя внешнюю невозмутимость, хотя сердце снова колотится, будто он пробежал несколько ли без остановки. Чу Ваньнин произносит чинно, опустив ресницы: — Пациент Чу прибыл на вечерний сеанс. Помнится, вы… хотели рассказать сказку. Мо Вэйюй «Это противозаконно» — обреченно думает Мо Жань, когда, едва успев открыть дверь, чувствует, как в него врезается сразу вихрем — тепло, яблоневый ветер, смущение, Чу Ваньнин. «Это невозможно, нереально и у меня бред. Бред, точно бред.» Мо Жань смотрит в стеклянную дверцу шкафа за спиной Чу Ваньнина. Не видящий снов выглядит не менее ошарашенным. Похоже, это не бред. Объятие длится чуть больше нескольких секунд, оно короткое, оно рывком, оно такое, как будто о нем думали весь день, а потом вдруг взяли и сделали. Такого точно не может быть, думает Мо Вэйюй, хоть это и происходит. Когда Чу Ваньнин садится и говорит почти невозмутимо, Мо Жань все еще стоит на месте, застыв, как игрушка, у которой на середине движения кончился завод. Толстая корка льда исходит трещинами и Мо Жань отчаянно пытается ее контролировать. Если сейчас острые осколки его идиотских чувств посыпятся на Чу Ваньнина, это будет катастрофа. Учитель, помните, как я пришел к вам домой и стучался, пока не начался дождь, думая, что вы не откроете? А потом оказалось, что вы задержались по дороге назад, и что у вас тоже не было зонта. Ваше объятие было таким же крепким и теплым… «Черт, прекрати. Нельзя, не сейчас, только не сейчас.» Мо Жань делает рваный, но очень тихий глубокий вдох, поднимает ладонь к лицу, пальцами ощущает — полуулыбка, приклеенная с утра, сползла с одного края. Когда он поворачивается и садится напротив Чу Ваньнина, ему все еще кажется, что объятие было равносильно удару. Он пытается улыбнуться заново, но это только еще больше обнажает его растерянность, и он с силой трет лицо, стараясь избавить Чу Ваньнина и себя от этой разрушительной напасти, которую нужно подавить любой ценой. «Ты там уснул что ли!» — мысленно кричит Мо Жань другой части своего «я», и давление наполовину спадает. Оранжевый и розовый свет заходящего солнца перестает резать глаза нежно-персиковой сладостью, от которой так сильно хочется сжать запястья Чу Ваньнина, усадить на стол напротив себя, и… да, обнимать. Долго, истово, до окончательного сумасшествия. Это действительно он, вдруг понимает Мо Вэйюй, ловя взгляд Чу Ваньнина. Это действительно тот самый человек, который помог ему не сойти с ума, когда он больше всего в этом нуждался. Здесь и сейчас этот человек нуждается в том, чтобы у него был психиатр, а не то, чем успел стать Мо Жань. — Я слышал, вы помогли Мянь-Мянь в библиотеке, — хрипло говорит Мо Жань, доставая из ящика стола книгу в кожаной обложке с прозрачной вставкой на лицевой части. — Она в красках расписала, как вдвоем вы управились за рекордное время. Не возражаете, если я подключу вас к ней в помощь вместо групповой терапии? Не думаю, что от нее сейчас будет толк, а Мянь-Мянь действительно нужен аккуратный толковый помощник, чтобы разобрать и обновить старый каталог, переписать формуляры, переоформить опись и вот это все… Он подвигает на середину стола книгу, на обложке которой нарисована сказочная птица, чьи белые перья уходят под воду, заросшую алыми лотосами. — Я говорил об этой истории. Когда я узнал, что меня переводят, то хотел попрощаться и пришел в ваш класс, но там было пусто; только книга, которую вы тогда читали, лежала на столе, так что я забрал ее с собой, не оставив ни записки с извинениями, ни подарка… ничего. Я узнал о переводе внезапно. Нам нужно было готовиться к переезду, но мы и без этого жили далеко от школы, поэтому больше я вас не видел… Пока мы не повстречались здесь. Мо Жань, помолчав еще немного, решительно двигает книгу вперед до тех пор, пока ее корешок не касается руки Чу Ваньнина. — Я не уверен, что смогу рассказать эту историю так, как нужно. Поэтому я лучше верну ее вам. Я рад, что она была у меня все это время, а теперь будет снова вашей. Прочтите ее, вдруг она снова вам понравится. Он смотрит на Чу Ваньнина, который в свете заката кажется настолько пронзительно-красивым, что хочется сделать себе больно, чтобы очнуться от наваждения — но Мо Жань знает, что это невозможно. Мо Жань с пятнадцати лет знает, что на свете есть человек, способный наполнить жизнь смыслом, мир — красотой, а сердце — теплом и желанием делать лишь хорошее. По необъяснимой причине, именно этот человек сейчас разжигает в Мо Жане темные и тягучие желания, о которых ничего не подозревает. — Я так понимаю, есть темы, о которых вы не хотите говорить ни под каким предлогом. Можете ли вы сказать мне, о чем вы готовы поговорить со мной? Мне хотелось бы, чтобы это имело отношение к вам, но если это будет, скажем, оригами или способность по вкусу определять состав еды, то сойдет и это. — он вежливо улыбается, и вежливость не слишком искренняя, но Мо Жань не может ничего поделать с желанием выразить немного того тепла, которое безжалостно сжигает сердце. Это все проклятое объятие. — Кстати, вы уже бывали на флоатинге? Это цокольный этаж, зал для водных процедур. Я вписал его вам в расписание. Надеюсь, вы не против. Чу Ваньнин Чу Ваньнин наблюдает из-под полуопущенных ресниц. Если доктор Мо не скажет, что подобное поведение неприемлемо, если не скажет… Доктор Мо, кажется, дышит на счет, в груди Чу Ваньнина разливается тепло, а солнце внутри топит лучами вековой лед — в эти мгновения впору поверить в древние легенды о заклинателях и духовных ядрах. Солнечное сплетение сжимается, пульсирует, вихрится бабочками. Те разлетаются, окутывают Мо Вэйюя, задевают крыльями — он трет лицо ладонью, будто заметив и спасаясь от щекотки. Наконец, смотрит прямо, обнимая взглядом. Чу Ваньнин не помнит, когда ему было так… спокойно в одном пространстве с кем-то. Возможно, потому, что он знал его раньше? Он силится вспомнить и не может, вслушиваясь в стук ящичка, глядя, как пальцы подвигают книгу, та негромко шуршит. Прозрачная обложка чуть сдвигается, обнажая лакированный край.  — Я прочту, — негромко соглашается он, устраивая книгу на коленях, обнимая пальцами и вслушиваясь в каждое слово. Он хотел бы помнить наверняка шумного и непоседливого ученика. Возможно, это помогло бы понять… При следующих словах доктора Мо к щекам приливает горячее, а глаза жжет. «О чем ты думаешь, Чу Ваньнин?» Он сглатывает комок в горле и чуть сильнее сжимает книгу, прижимая пальцы к корешку. — Этот Учитель сожалеет, что не может вспомнить, — говорит он, покачав головой. — Это и многое другое. Однако… Доктор Мо Вэйюй задает очень правильные вопросы.  — Я не против помогать в библиотеке, — говорит он. Мысль о корешках формуляров, об упорядочивании по алфавиту, о расставлении книг по полкам почти в одиночестве тоже отзывается спокойствием. Доктор Мо Вэйюй — профессионал своего дела, пусть методы и далеки от стандартных. Но дают результаты, ведь Чу Ваньнин отвечает, немного помедлив.  — И готов говорить с вами обо всем, что… — он щурится, формулируя верно. — Не касается эмоций. Он не хочет вновь утратить контроль над собой. Не хочет сделать больно. Если наказание заслужено, он не колеблется, но к Мо Вэйюю хочется относиться… иначе? Чу Ваньнин едва заметно хмурится, трет переносицу, качает головой. Флоатинг? Он никогда не бывал на таком, даже не посмотрел расписание. Не заметил?  — Этот Учитель разберется со всем после сеанса, — обещает он, переплетя пальцы на обложке, чуть подается вперед. Сейчас его интересует, сейчас очень нужно…  — Почему вы выбрали психотерапию? — спрашивает он, вглядываясь в открытое лицо. Свет неяркой лампы обласкивает скулы и спускается к краешкам губ, вновь вызывая легкое покалывание в кончиках пальцев. Сейчас очень нужно еще раз посмотреть в глаза. «О чем ты думаешь, Чу Ваньнин?» «Я хочу разрешить ему мне помочь». Мо Вэйюй Мо Жань немного вздрагивает, когда слова Чу Ваньнина оборачиваются колким болезненным чувством вины, но быстро берет себя в руки. — Пожалуйста, не жалейте об этом. Ведь я помню даже больше, чем нужно, — он досадливо морщится и машет рукой, запоздало осознав, как это прозвучало. — Если хотите, вы можете спрашивать меня в любое время. Вероятно, я даже посреди ночи смогу ответить сообщением на пейджер. Мо Вэйюй смеется своим словам, но смотрит серьезно. Пусть так и нельзя, но, если Чу Ваньнин на самом деле является самим собой, то это, вероятно, первый и единственный настоящий шанс Мо Жаня. Что делать с ним, да еще в ситуации, когда правильнее всего от этого отказаться, для него, как ни странно, предельно ясно. Возможно, если бы Чу Ваньнин действительно учил его когда-то, проводя рядом много времени и своим примером показывая, как нужно с честью встречать невзгоды, Мо Жань мог бы стать другим; но в его жизни было слишком мало Чу Ваньнина. Теперь же оставалось только стараться помочь, радуясь, что не приходится ничего объяснять, что так велит профессиональный долг, заодно минимизируя ущерб от самого себя. …И украдкой брать то, что удастся. Мо Жань, задумавшись над вопросом Чу Ваньнина, с хрустом разминает плечи и шею, думая, как бы уйти от ответа, не говоря о том, что он хотел решить лишь собственные проблемы. Вариантов — масса, но проблема в том, что Чу Ваньнину не хочется врать. — Меня вдохновила моя тетя, — признается он, вспоминая мягкий голос мадам Ван, которым она зачитывала из толстенной книги перед тем, как потушить свет: «не все, кто блуждают, потеряны». — Она была очень доброй, но определенно сильной женщиной. Она говорила мне, что любой может измениться, что можно победить всякое чудовище и стать счастливым, даже если не понимаешь, каково это; потому что все начинается в голове. Потом ее не стало, а дядя и двоюродный брат переживали это очень тяжело. Я не знал, что мне с собой делать, и решил, что последую ее совету и научусь разбираться с тем, что происходит в голове. Так случилось, что путь, который начался тогда, привел меня сюда. Мо Жань снова улыбается, на этот раз искренне и немного лукаво, поднимая глаза на Чу Ваньнина. — Это напомнило мне игру в вопросы… Давайте поиграем, Учитель? Спрашивать друг друга по очереди, а если, по каким-то причинам, ответ будет затруднителен, это можно будет выкупить с помощью какого-нибудь действия. Или просто не отвечать. Что скажете? Пока Чу Ваньнин не успел опомниться, Мо Жань задает свой вопрос: — И, поскольку мне удалось ответить на вопрос, я спрошу вас… Спрошу… Паузу хочется потянуть подольше, чтобы было эффектнее, но Чу Ваньнина она может нервировать. Надо бы спросить, почему Чу Ваньнин задал ему этот вопрос про психотерапию, но мост взаимопонимания между ними еще слишком хрупкий; поэтому Мо Жань заканчивает другими словами: — Вы читали «Гарри Поттера»? Если бы вы учились в тамошней школе, то на каком факультете? Чу Ваньнин «Что же, значит, вы помните за нас двоих», — Чу Ваньнин не произносит вслух, он и так сказал больше, чем следовало. Переводит взгляд на прицепленный к поясу пейджер, от слов доктора Мо по всему телу расходится странная вспышка. Это… радость? Чужие губы трогает улыбка, Мо Вэйюй преображается, словно он сейчас — не серьезный психиатр, а ученик, с удовольствием оставшийся поболтать в классе после уроков. К скулам от недостойных мыслей приливает краска и Чу Ваньнин отвечает негромко, подтвердив коротким кивком.  — Этот Учитель запомнит. Запомнит, как запоминает и отслеживает жесты, ни один из них не несет угрозы. Движения от короткой разминки вписываются в их беседу так естественно и органично, рождая в голове вопрос — доктор Мо чувствует себя рядом с ним настолько расслабленно? Чу Ваньнин склоняет голову и смотрит внимательнее. Ждет ответа. Это почти сказка. О том, что кто-то может вдохновить на свершения, сказав в детстве слова, что запомнишь на всю жизнь. Он представляет добрую женщину, заботящуюся докторе Мо. Испытывает легкий укол сожаления при словах «ее не стало», ощущая, как глаза щиплет сильнее и Чу Ваньнин маскирует эмоцию тем, что поправляет платок на волосах. Вновь поднимает взгляд, но не успевает ответить. Краснеет на «давайте поиграем», он давно не ребенок, но внутри поднимается… предвкушение? Он хочет больше узнать о докторе Мо. И кивает, вновь всматривается в лицо, в блестящие глаза.  — «Гарри Поттера»? — переспрашивает он. Кажется, доктор Мо вновь хочет повести плечами, размять шею и руки, и на этот раз тело реагирует быстрее. Плавно поднявшись из кресла и обойдя вокруг стола, Чу Ваньнин опускает книгу на столешницу, себя — на колени.  — Такое напряжение вредно, — негромко поясняет он, склонив голову, скользнув ладонями на чужие запястья, наблюдая за собой будто со стороны. — Позвольте мне, — Чу Ваньнин вздрагивает, но все же договаривает, — помочь? А я расскажу про факультет. Сердце бьется непривычно громко, бабочки вспархивают с плеч Мо Вэйюя и устраиваются на кончиках собственных пальцев. Это… надежда? Мо Вэйюй — Позволить…что? — растерянно говорит Мо Жань, едва способный на связные слова. Чу Ваньнин стоит на коленях напротив него, и горло свело так, что понятно безо всякого зеркала — Не видящий снов крепко сжимает на нем обе свои ладони. Мо Жань хочет сказать — нельзя. Мне страшно. Мо Жань хочет сказать — вечерний сеанс окончен. Уходи скорее. Мо Жань хочет сказать — я должен позаботиться о тебе, но еще минута, и я принесу только вред. Он не говорит ничего из этого. Всего секунда промедления — а вдруг да? Вдруг все обойдется? Вдруг, каким-то чудом…? Эта секунда стоит ему всего. Всего миг, и он понимает, что длительная усталость, недосып, эмоциональное и физическое возбуждение, и долгая борьба с самим собой измотали его, и теперь он больше ничего уже не может. Только смотрит. И чувствует, как мышцы деревенеют одна за другой. — Учитель, — сорванным шепотом говорит он, стараясь закрыть глаза, чтобы не провоцировать, но другое «я» устало ждать. — Я не успел отдохнуть, как следует. Не стоит волноваться о таких мелочах. Только не поднимай голову, хорошо? Фраза обрывается, прикосновения рук Чу Ваньнина к его собственным рукам кажутся воспоминанием, а в следующий миг его голос неуловимо меняется на другой. — …Расскажи про факультет. Мо Жань, не чувствуя своего тела, закусывает щеку изнутри, сильно, до крови, и каким-то чудом понимает, что получилось — контроль все еще у него, очень мало, но он есть. Боль чувствуется слабым отголоском, но пока она есть, он — тоже здесь. Мо Жань не может закрыть глаза, но ему под силу заставить себя быть неподвижным — просто не двигаться, не позволять себе сделать то, что тело, кажется, хочет и почти делает самостоятельно. Нет. Нет. Мо Жань сидит, не шевелясь, и надеется, что Чу Ваньнин каким-то чудом услышал умоляющую нотку в предпоследней просьбе; что интуиция заставит его последовать ей, и что удача будет на стороне Мо Вэйюя. Что ему просто… Просто повезет. Как же он жалок сейчас. Он остекленело смотрит на Чу Ваньнина, и Не видящий снов смотрит так же, и вдруг становится ясно, что это вовсе не везение. …Они оба, затаив дыхание, просто застыли перед ним, наслаждаясь взявшимся из ниоткуда ароматом яблони — прозрачным и легким, но таким правильным, что даже не важно, что это невозможно. Секунда крайнего удивления — как мог Не видящий снов просто замереть перед тем, до кого так очевидно рвался дотянуться? — после чего Мо Жань перехватывает контроль, голова гудит, это больно и кажется таким долгим, что все внутри кричит: не могу, не могу, не могу. А в следующий миг Мо Жань открывает глаза, свои собственные, а тень внутри него, не рассеиваясь, отступает, продолжая наблюдать. На руку, совсем рядом с пальцами Чу Ваньнина, падает алая капля из уголка рта. Он слишком сильно прикусил щеку. Мо Жань сглатывает кровь, чувствуя, как у края губ красная пленка уже начала стягивать тонкую кожу. Клякса рядом с белыми пальцами кажется точкой отсчета. — Если вы можете помочь с этим, я буду только рад, — очень тихо говорит Мо Жань. — У вас очень красивые руки. И простите, что моя просьба не поднимать голову была такой внезапной. Я просто… смутился на минуту. Чу Ваньнин Опустившись на колени, Чу Ваньнин замирает, ожидая подтверждения, согласия. Одобрения? Мо Вэйюй молчит, бабочки складывают крылья. «Позволить… что?» — растерянно произносит доктор Мо. Он… ошибся? Но то, что внутри него, твердит обратное. Как было бы — распрямить пальцы, скользнуть к запястьям, что напрягаются под его прикосновениями, стремятся навстречу? На ладонях, это известно любому врачу, куда больше точек, проводящих энергию ци. Больше только на ступнях, но даже эта просьба, кажется, чересчур. Он стоит, задержав дыхание, будто от слов Мо Вэйюя зависит его жизнь или смерть, словно тот — древний император, а у ног его — Драгоценная наложница. Что-то внутри довольно щурится и Чу Ваньнин стыдливо опускает ресницы, сжав пальцы от короткого: «Учитель». Обращение прокатывается по телу теплой волной и он отбрасывает сомнения. «Не поднимай голову. Расскажи про факультет». Он удивился бы, если бы мог удивляться. Но бабочки вновь раскрывают крылья, вихрятся вокруг золотистым коконом. Чу Ваньнин немного подвигает руки, кончики пальцев ведут по запястьям над рукавами. Биение под кожей отдается в ладонь, попадая в сердце.  — Я учился бы в Махотокоро, — негромко отвечает он, проминает мышцы, поднимаясь к бугоркам ладоней, обводя вокруг. — Как вы знаете, туда поступают в семь лет. Меня привел бы мой наставник, оставив там, и каждую неделю я наблюдал бы за стаей буревестников в золото-розовом закатном небе. Без сожалений. Я занимался бы зельями и особенно преуспел бы в одном. Волос касается теплое дыхание, проходится по затылку и тело окутывает приятная дрожь. «Ближе», — мягко шепчет что-то внутри и Чу Ваньнин упрямо поджимает губы, краска растекается от скул до кончиков ушей. Ладони прижимаются к ладоням, пальцы взлетают вверх, сплетаются в нажатии — и размыкаются снова. От массажа рук улучшается кровообращение, это верно, но отчего так часто стучит собственное сердце?  — Позже, на последнем курсе, моя мантия бы побелела. Пальцы проминают подушечки, обхватывают на мгновение и Чу Ваньнин хочет навсегда запомнить ощущение. Ощущение, никак не связанное с постыдными мыслями, каково было бы, если бы доктор Мо дернул его к себе и… долго держал в объятиях? Так, чтобы можно было уткнуться носом между ключиц, вдохнуть запах, и… Нет. Остановись. «Где бы учились вы, доктор Мо?» — хочет спросить он, но замирает, потрясенно глядя на растекающуюся рядом с его рукой каплю. Это… смущение? Чу Ваньнин медленно стягивает платок с волос, прижимая к коже шелк. Поднимает взгляд и молча стирает красное с уголка губ. Так же медленно, словно время застыло, оборачивает платок вокруг чужой ладони. Выпрямляется. Цветок крабовой яблони алеет сердцевиной, соединяя линии жизни и сердца. — Мы вернем цвет твоей мантии, Учитель, — тихо говорит Мо Жань. — И ты сможешь каждый вечер наблюдать за стаями птиц в закатном небе. Вот только без сожалений ли, проносится колкая мысль, но Мо Жань отмахивается от нее, как от глупой мухи. Он не знает, каково это — без сожалений; для обычного человека, живущего в реальном мире, это вообще невозможно, или невообразимо; но он верит, что Чу Ваньнин справится. — А что это за зелье, в котором ты преуспел бы больше всего? Солнце уже скрылось за горизонтом, и теперь небо светится облачными полосами лихорадочной киновари. Мо Жань снимает с волос фиолетовую резинку и протягивает Чу Ваньнину взамен платка. — В ней можно проходить весь день, и даже не заметить. Я постираю платок и верну его вам. — с улыбкой говорит он. — Кстати, мало кто знает о Махотокоро. Либо вам действительно нравится «Гарри Поттер», либо вы устраивали по нему тематический урок на литературе, да? Мо Жань думал, что они поговорят на отвлеченные темы, и его немного отпустит, но этого не произошло. Интересно, знает ли Чу Ваньнин, с его характерной для вечных одиночек отстраненностью, о том, насколько он, должно быть, кость в горле для кого-нибудь, вроде того же Наньгун Лю… Этих блюстителей серости, считающих, что яркая индивидуальность взгляда простительна лишь богачам или тем, кто умеет подобострастно улыбаться, быть послушным; и для кого, должно быть, невыносимо думать о том, что некоторые люди сияют, точно звезды — ярко, самобытно и совершенно независимо от их ценного мнения. Мо Жань улыбается, глядя на Чу Ваньнина. Юйхэн, значит. Каким бы значением ни обладали те цифры, но звезда севера, яркая и негаснущая, действительно подходит этому человеку. Нестандартность мышления вкупе со странными способностями, какой-то болезненной, холодной отрешенностью от других людей и пронзительный красотой. Только то странное, слишком искреннее, когда Чу Ваньнин только что касался его ладоней, или когда вдруг обнял ни с того ни с сего… Что это такое? Мо Вэйюй списал бы это на то, что принимает желаемое за действительное, но он психиатр, и знает, что такие реакции не свойственны людям, которые не испытывают четкой необходимости выразить что-либо, или же втереться в доверие и воспользоваться. При всем желании упростить ситуацию до приемлемых очертаний Мо Жань бы в жизни не смог предположить, что Чу Ваньнин бы решил опуститься до такого. Значит, первый вариант. Укол вины снова отдается болью изнутри, и он обещает себе — я обязательно проясню это. Вот сейчас, только… Только посмотрю на него еще немного. Чу Ваньнин, бледный, но выглядящий куда лучше, чем пару дней назад, снова кажется невозмутимым, как будто не его лицо сладко ласкают тени подступающей ночи — Мо Жань хотел бы быть одной из таких теней. Он бы тоже вот так мягко спускался бархатистой полупрозрачной темнотой от виска по скуле, к краешку рта, чтобы потеряться в изгибе тонких губ. Лежал бы вуалью поверх изящных пальцев, струнами натягивался от запястья до локтя, созвучный чужому пульсу. Усталость. Эти странные мысли, полные радости и тоски — это все наверняка усталость. Нужно только отдохнуть; взять себя в руки. И все пройдет. Мо Вэйюй старается не думать о том, какой глупой ложью кормит себя в эти минуты. Так спокойнее. За дверью слабо мерцает полоска света — там уже давно зажгли лампы, но в кабинете темнота, словно подслушав его желания, мимолетно оседает на Чу Ваньнине следами неслучившейся нежности, которая теперь лишь немного царапает в горле солоноватым привкусом крови. — Напишите мне список необходимых вещей, вроде резинок, бумаги и прочего. Кстати, у нас разрешены восковые и обычные мелки. На самом деле, даже сюда редко поступают люди, у которых с собой вообще совсем ничего нет. Так что я куплю вам, что можно, а что нельзя, постараюсь заменить аналогами. Но мне нужен список. Вы, наверное, устали за сегодня? Он наклоняется вперёд, протягивает Чу Ваньнину руку, повязанную платком, осторожно касается плеча; это — самое большее, что он должен быть способен позволить себе с пациентом, чтобы не навредить ему, не привязать к себе, пользуясь его слабостью. Как и в реальности, он не может остановиться перед чертой; медленно выдыхает беззвучное «прости» и ведет ладонью, пока не останавливается во впадине между лопаток. Едва заметно надавливает, и это преступно похоже на объятия. Сегодня он решил верить в чудеса, так что надеется, что Учитель поймет. — Тебе не за что быть благодарным и не за что виниться. Я хочу, чтобы ты поправился; я хочу, чтобы то, что произошло с тобой, чем бы оно ни было, никогда не повторилось вновь. Но всех моих сил будет недостаточно, если ты сам этого не захочешь. Поэтому, если ты вспомнишь что-то, сможешь поговорить со мной о чем-то, пускай даже это будет эмоция; или если почувствуешь, что кто-то или что-то обижает тебя, причиняет боль, дискомфорт — расскажи мне об этом. Я смогу помочь. Чу Ваньнин Мо Вэйюю идет алый. Он ложится на смугловатую кожу цветочным ожерельем и Чу Ваньнину чудится на миг не вышитый, а настоящий цветок. Он моргает, вслушиваясь в слова, чувствуя, как вздрагивают уголки собственных губ. Должно быть, Мо-цзунши прав, когда говорит про тематический урок, сколько еще сюрпризов подкинет память?  — Я расскажу вам и про остальные школы, — обещает он, опускает ресницы, перехватывая резинкой волосы. Пальцы соприкасаются на миг и запястье трогает тепло.– Что же до белоснежной мантии — она не всегда плоха. Чу Ваньнин думает, что не хочет уходить. Здесь гораздо спокойнее, чем в собственной палате. Но ему не разрешат заблокировать замок изнутри, значит, значит… Он кивает в ответ на предложение, едва заметно покачав головой на замечание о «немногих». Должно быть, он — счастливое исключение. Без вещей, с преступлением, которого не помнит, за плечами. Можно было бы попросить у Мо Вэйюя один из листков… но отчего-то не хочется нарушать дрожащую светом атмосферу вечера. Он задерживает дыхание, когда доктор Мо оказывается ближе, а широкая ладонь сжимает плечо. «Ближе, ближе, ближе», — стучит внутри и он едва не вздыхает облегченно, когда ладонь ложится между лопаток. Едва заметно качается навстречу, сокращая расстояние на фэнь. Поворачивает голову. У доктора Мо резковатые скулы и темные глаза под ворохом ресниц. В темноте пляшут отблески, манят, притягивают взгляд — «посмотри, посмотри дольше». Чу Ваньнин замирает, на краткий миг накрывая ладонями чужие лопатки. …Вернувшись в палату после флоатинга, он долго лежит в темноте, не раздеваясь, глядя за окно, а потом берет в руки пейджер. Доктор Мо сказал, можно спрашивать и писать в любое время. Экран загорается, Чу Ваньнин несколько мгновений смотрит на него, прежде чем набить осторожное: «Вы еще не спите?» Ответ приходит меньше, чем через минуту, будто доктор Мо точно так же смотрел на экран, когда ему пришло сообщение. «Не сплю. Как вам флоатинг, понравилось? Оставляем?» Подумав, Чу Ваньнин кивает, отправляя короткое «Да». И следом, чтобы не дать себе передумать, быстро дописывает: «Вы спросили сегодня, что за зелье особенно удавалось бы мне во время учёбы в Махотокоро. Я не успел ответить.» Пальцы случайно задевают кнопку "отправить", и Чу Ваньнин закусывает губу, не понимая, как теперь быть. Написать еще одно вслед? А может, Мо Вэйюй уже забыл об этом, и сейчас будет настраивать себя, вспоминая этот эпизод? У него ведь полно дел. Гораздо больше, чем вертеть в голове содержание сегодняшней беседы… Но упавший на пейджер ответ резко рассеивает его сомнения. «Разумеется, помню. Думал уточнить у вас это завтра, но не мог удержаться и уже начал гадать. Так какое же?» Улыбаясь непонятно чему, Чу Ваньнин вбивает короткое: «Это была бы Сыворотка правды».