Полет за тысячу ли

Неделю спустя. Утром Ши Мэй обнаружил, что дней с такой отвратительной погодой уже давно не случалось. Мокрый и тяжелый снег сыпал, будто мечтал утопить клинику Сюэ в ледяной жиже; дорогу размыло, так что он, провожая Мо Вэйюя до ворот клиники безбожно ранним утром, вполне искренне ему сочувствовал. Тот был одет в свое обычное шерстяное пальто и замотан в шарф — ни одна из этих вещей не подходила для подобных испытаний. Если повезет, вечером Мо Вэйюю будет даже не до контрольного звонка, хотя до температуры, пожалуй, у такого, как он, не дойдет… Но даже если он вернется в срок, не страшно… Многие пациенты беснуются по такой погоде. — Как же неудачно выпала эта конференция, — качает головой Ши Мэй. — Ты уверен, что должен ехать? Что, если ты там простудишься? Сам же знаешь, быть твоим заместителем хуже некуда. — Я уверен, что мне сейчас не нужны проблемы с Центральной больницей. Если бы я знал, что Сяньсянь заболеет так внезапно и тебе придется ее заменять, я бы отказался, но сейчас уже поздно. Ши Мэй прекрасно об этом знал. Сжав ладонью плечо Мо Вэйюя напоследок, он встревоженно улыбнулся, пробормотав: — Береги себя, А-Жань. Я за всем присмотрю. Проводив Мо Вэйюя, Ши Мэй упругим шагом направился к себе, чтобы переодеться и принять душ. Его смена закончилась час назад, так что он намеревался хорошенько выспаться в комнате отдыха для персонала, и затем перекусить в столовой чем-нибудь легким, да вот хотя бы тайскими лепешками, если останутся. А затем проверить, все ли готово на цокольном этаже. Ему предстояло свидание, и он не желал отвлекаться на неожиданности, чтобы что-то упустить. В кармане халата уже лежал портативный шокер. Камера была беспросветно сломана еще в начале ночи, а расписание гласило, что сегодня ею воспользуются лишь однажды. Кожаные ремни, широкие и толстые, были надежно соединены замками, которые было невозможно расшатать; крюк спуска в бассейн работал идеально. Засыпал он с улыбкой. Ему вспоминались белые кисти изящных рук, длинные черные волосы, повязанные красным шелком; сверкающий от гнева взгляд черных глаз и тонкие напряженные губы… .Чу Ваньнин. Проснувшись и приведя себя в порядок, он завтракает в полностью пустой столовой, а затем отправляется в кабинет на цокольном этаже. Персонал предупрежден, и мешать им не будут. Когда Чу Ваньнин войдет, он, как обычно, пройдет сразу вперед, к камере, не заметив человека в дежурной комнате. Ши Мэй сможет, не торопясь, отключить камеры и выйти, чтобы закрыть дверь изнутри. Он улыбнулся, быстрым движением языка облизнув губы. Затем начнется самое интересное. Чу Ваньнин Мо Вэйюй как будто в принципе редко высыпался, а вчера еще и с ясно различимой досадой сообщил, что отправляется на конференцию. Технически в этом не было ничего сверхъестественного, повышающий квалификацию врач обязан посещать подобные мероприятия. Чу Ваньнин написал в ответ, что не сомневается в удачном выступлении. Перед тем, как лечь спать, по привычке стер сообщения, а хмурым серым утром коротко пожелал удачи. Из его палаты не видно главных ворот — к лучшему, не хватало стоять у окна, подобно деве в замке, и провождать рыцаря долгим взглядом. Глупости. Но он все равно представил, как Мо Вэйюй выпрямляет воротник пальто, как морщится от ветра. И может быть, оборачивается на миг. Чу Ваньнин сверился с расписанием в пейджере — помощь в библиотеке, потом флоатинг. Тот не понравился c первого раза, напомнив практику уединения в пещере. Без света, без ощущения окружающего пространства человек терялся и заново осознавал себя. Флоатинг ему не понравился, но Чу Ваньнин не стал спорить с назначением тогда, а после нашел в покачивании на воде некое удовольствие — вода плавно несла и держала его, в уши лилась негромкая расслабляющая музыка. Вряд ли процедурой можно было что-то исправить в его психологическом состоянии, но Чу Ваньнин не стал расстраивать доктора Мо — говоря по совести, ему и так доставалось. Проигнорировав неясное тоскливое чувство внутри, зовущее подольше побыть в постели, когда за окном стучат дождь и ветер, Чу Ваньнин облачился в свитер — батарея с утра грела плохо — полил саженец яблони, навестил остальных подопечных и отправился на завтрак, когда столовая опустела. Завтракать с доктором Мо ему однозначно нравилось больше. День шел своим чередом, но тянущее тоскливое чувство то и дело шевелилось внутри, словно зверь, который никак не может впасть в спячку. Закончив с книгами, Чу Ваньнин проверил почту в компьютерном классе и ничего не обнаружил. Отправитель затаился и не собирался в ближайшее время преподносить ему сюрпризов. Сверившись со временем, Чу Ваньнин отправился на процедуру. Привычно переоделся возле одного из шкафчиков, сменив свитер и штаны на махровый халат и скользнув ступнями в тапочки. В раздевалке пахло водой и сыростью. Чу Ваньнин пообещал себе, что он с достоинством переживет этот час, а потом, в качестве награды, напишет Мо-цзунши. Оператор в стеклянной кабинке перед входом в зал обычно здоровался коротким кивком, но сейчас не поднял и головы. Чу Ваньнин заметил бы, если бы не ушел так глубоко в собственные мысли. Дверь закрылась с тихим щелчком, он глубоко вздохнул и выдохнул, позволив себе постоять еще несколько мгновений, глядя на светящуюся штору. Капли света сбегали вниз, к воде. А потом резко погасли. Он не хотел избавляться от халата и шагать к воде в темноте. Устранение неполадки — дело нескольких минут, но отчего так сложно преодолеть себя? Он вспоминает теплую ладонь между лопаток.Представляет подбадривающую улыбку Мо-цзунши: «Что же вы, Учитель?» Может, проверить сообщения сейчас? Вдруг там есть что-то для него? Сладкое, как любимое, но запретное пирожное. Чу Ваньнин почти оборачивается. Сжимает пальцы. Но… позже. Не стоит отвлекать доктора Мо. Не оглядываясь, он делает шаг. Ши Минцзин По кафельному полу было трудно ходить бесшумно, но, стоило снять обувь, как в гулком нутре цокольного этажа, наполненного водой, плеском и шумом капель Ши Мэй сделался практически неслышимым. Чу Ваньнин стоял к нему спиной, облаченный в белый пушистый халат. Ши Мэй с трудом поборол желание обнять сзади — замотанный в махровую белизну Чу Ваньнин выглядел трогательно неопасным. Смешно. Почти живое орудие убийства… Впрочем, Мо Вэйюй мог бы и с гиеной сюсюкаться, подумал Ши Мэй со смешком. Чужие плечи дрогнули, но в следующую секунду затрещал шокер — через два слоя одежды, на высокой мощности он бил именно так, как нужно. Ши Мэй много раз проверял и дорабатывал эффект. У него было полно пациентов, превосходящих его в силе, росте и весе, большинство из которых не горело быть послушными, когда дело касалось процедур. К счастью, в клинике Сюэ, как ни в одном другом месте, понимали нужды персонала. Чу Ваньнин выгнулся дугой под разрядом тока, так что Ши Мэй перехватил его поудобнее, а затем всадил еще раз. И еще. Каждый подход длился ровно столько, сколько было нужно, чтобы вывести тело Куклы из строя, при этом не перегрузив мозг и сердце. Благодаря данным своей старшей сестры, Ши Мэй наизусть знал рабочую формулу, которая вычисляла этот показатель, исходя из роста, веса и химического анализа. Пусть Мо Вэйюй и придержал в тайне индивидуальную смесь для пациента из 006-й, физиотерапевту Ши Минцзину было нетрудно составить свою собственную методу, идеально отвечающую целям. — Давно не виделись, пациент Чу, — улыбается Ши Мэй, зная, что его слышат, даже если не могут ответить. Мышцы Чу Ваньнина все еще беспорядочно сжимаются, а сам он, переживая острый приступ тахикардии, кажется почти бессознательным, но Ши Мэй прекрасно знает, что Куклы очень сильны, и не расслабляется. Он берет Чу Ваньнина за полы халата и волоком тащит по скользкому кафелю. Добравшись так до связки кожаных ремней, он грубо переворачивает Чу Ваньнина лицом в пол, стаскивая с него халат и на секунду позволяя себе замедлиться, чтобы оценить все, что видит. Белый, будто из мрамора, Чу Ваньнин был словно высечен со скульптурным мастерством и бесконечной любовью к красоте. Ши Мэй еще никогда не видел человека, столь точно отвечающего образу идеальной Куклы. Зрелище настолько приятное, что он на секунду забывается и тянет руку, чтобы дотронуться до плеча, которое тут же дергается, словно в попытке отстраниться. Ши Мэй, вздрогнув, сжимает пальцы и чувствует, как сверхъестественным образом тело Чу Ваньнина пытается вернуть контроль над рукой. — А ты упрямый, да? Он достает шокер и заряжает снова. Отсчитывает. Ждет. — Много не нужно, только чтобы ты спокойно полежал, пока мы закрепляем ремни, правда? Молодец, — приговаривает он, туго фиксируя толстые кожаные полосы и щелкая замками. Закончив, он соединил карабин и цепь с петлей на спине, проверил конструкцию, а затем пошел за вещами. Те лежали аккуратно сложенными на скамье, и Ши Мэй почувствовал, что они пахнут гелем для душа с запахом зеленого чая, который стоял во всех душевых клиники… И чем-то еще, одновременно горьким и сладким. Ши Мэй с интересом обернулся, заметив, что Чу Ваньнин пошевелился в цепях, и, подхватив вещи, пошел к нему. Усевшись напротив, он принялся неспеша перебирать находки. Забавно, думал он, неужели Мо Вэйюй купил ему духи? Или с ним уже успела переспать какая-нибудь медсестричка? Наткнувшись на пейджер, Ши Мэй некоторое время молчит, прежде чем поднять лукавый взгляд: — А я думал, А-Жань не настолько идиот. Он за вами ухаживает? Это многое объясняет. Дайте-ка я посмотрю, как у вас с ним дела… О, одно новое сообщение. Чу Ваньнин ловит воздух ртом, к щекам приливает румянец. Мо-цзунши вовсе не… Изящные, будто девичьи пальцы проходятся по пластику и сердце колет холодом. «1 новое сообщение». Нет! Не сейчас! Холод разносится до кончиков пальцев ног. «Пусть ты не найдешь там ничего интересного!» «Мо Вэйюй, не вздумай писать ничего, ничего…» Паника, отступив на миг, накатывает вновь, крюк, звякнув, приходит в движение, цепляя ремни, вздергивая над мутной водой. Мокрые от воды на полу волосы мажут по плечам и спине, расплескивая мурашки. Темные полосы давят на кожу; он знает — будет хуже, горло сдавливает и Чу Ваньнин приоткрывает губы, выпуская возмущенный вздох.  — «Спасибо, и вам тоже» — о чем это? Не отвечайте, я сам гляну. У вас сейчас, наверное, слегка язык заплетается, да?.. Доктор Ши Минцзин с беззаботным видом стирает касание пальцев Мо Вэйюя. Под ребрами тянет остро. «Не трогай!» Ши Мэй с удовольствием смотрит на реакцию Чу Ваньнина. Рассматривает его вещи, из которых только пейджер и резинка для волос не входят в стандартный набор выданных вещей. Кстати, знакомая резинка. — Удобно. Мне идет? — спрашивает Ши Мэй, закрепляя ею свои волосы повыше. Бросает на мокрый пол сухие, сложенные вчетверо вещи Чу Ваньнина, чтобы удобно устроиться на них напротив висящего над бассейном с водой, полностью беспомощного. Ши Мэй улыбается мягко. Он уже готов забыть происшествие с неудачным завтраком. — Давайте же, наконец, поговорим, пациент Чу. Или мне стоит звать вас иначе? Судя по послужному списку, вы сменили немало имен. Интересно, какие имена вы носили, когда вас снимали тогда, на тех фото, что я прислал? Думаю, что даже если вас они не интересуют, А-Жань будет очень… Взволнован, увидев их. Представляете себе его лицо? Лицо самого Чу Ваньнина приобретает невероятное выражение. Действительно очень эмоциональное. Чу Ваньнин Дверь щелкает. В спину тычется острое, стирая незримое прикосновение теплой ладони, молния бьет сквозь тело. Колени подкашиваются, но упасть ему не дают. Тело вновь выгибается, мышцы сокращаются с силой, не давая отвести руку назад, впечатать локоть под ребра, обрести свободу. Взгляд цепляет прядь темных волос, край нехорошо ухмыляющихся губ, его выгибает снова и Чу Ваньнин не чувствует _себя_. Сердце колотится как сумасшедшее, вырвалось бы между ребер и запрыгало по плитам кафельного пола. Чудится тихий смешок. Воздух выбивает из груди, но сквозь мутную пелену, щедро разбавленную золотыми вспышками, он, наконец, может разглядеть того, кто посмел… Доктор Ши Минцзин. Он резко вскидывается, но тело не слушается, содрогается в судорогах электрошока, мышцы сводит болезненными спазмами. Тело обдает холодом, махровая преграда исчезает. Тяньвэнь располосовала бы нахальную руку, заставила бы отдернуться, обвив запястье, отшвырнув в сторону. Золотой свет исчезает, едва привидевшись, сладкий голос течет в уши сквозь треск шокера.  — Не смей… меня трогать, — язык не слушается, по телу прокатывается леденящий ужас, сковывая не хуже тока. Ши Мэй делает более ужасное, более противное, чем это. Чем то, когда ощупывал больничную одежду. Он трогает вещи. Пачкает длинными тонкими пальцами. Взгляд мечется к камере в углу зала. Лампочка не мигает — камера ослепла. Никто не придет. Чужой взгляд опутывает паутиной, с каждым словом Чу Ваньнин вязнет все глубже. Отправленные фотографии, список послужных имен. «Откуда ты знаешь?!» «Как много ты знаешь?!» Он напрягается всем телом в попытке ослабить ремни. Гневно сверкает глазами, дергает плечами, намереваясь отхлестать отповедью не хуже плети. Но от слов Ши Минцзина в горле пересыхает. Он почти видит лицо Мо Вэйюя, когда тот смотрит на фотографии. Удивление сменяется узнаванием, то — отвращением, пока все не затапливает брезгливость. Чу Ваньнину невыносимо видеть этот взгляд. Невыносимо видеть, как Мо Вэйюй… отворачивается от него. Навсегда, такое не прощают. — Доктору Мо и без них есть, чем заняться, — цедит сквозь зубы Чу Ваньнин. — А ваши методы отвратительны. Пустите! Он вновь дергается в ремнях под насмешливым взглядом Ши Минцзина, игнорируя липкий страх, заползающий под кожу, перебирающий цепкими острыми лапками. Нельзя бояться! Нельзя. Нельзя. Ши Минцзин Ши Мэй смеется. — Методы, значит… А-Жань разбаловал тебя. Но я же не психиатр, верно? Мои методы разговора основаны не на словах, а на взаимодействии с физическим телом. И ты вскоре познакомишься с ними. Но сначала я хочу узнать тебя получше… Ши Мэй берет в руки копну длинных блестящих волос. Чу Ваньнин мотает головой, словно может вырваться, цепи гремят, но ремни держат крепко. Ши Мэй обходит его со спины и, собрав всю массу темных прядей в обе руки, приближает их к лицу; делает глубокий вдох. — Какие-то цветы, да? Что-то знакомое… Скажи, он купил тебе духи? Или ты попросил Сяньсянь? Пациентам запрещено иметь парфюм. Не мог же он не заметить, как ты пахнешь… Чу Ваньнин бьется, шумит, и ему наверняка больно, когда он дергает головой, так что зажатые в пальцах Ши Мэя волосы натягиваются, но Ши Мэю все равно — он хочет изучить тело своей куклы. Волосы мягкие, будто шелк. Можно будет проводить по ним ладонью, а они будут слабо переливаться, как вуаль. — Ты очень красивая кукла, но совершенно точно бракованная, не так ли? Учитывая способ, которым от тебя избавились. Ведь сам факт, что ты здесь, говорит о том, что тебя даже выгодно продать не смогли, поэтому просто выбросили умирать сюда. Так что лучше уясни для себя сразу — ты здесь надолго. Шаг за порог клиники, и тебя моментально отследят и застрелят. Ши Мэй кладет ладони на стянутые ремнями плечи, завороженно наблюдая, как движутся мускулы под белой кожей — напряженные, как натянутые веревки. — Какой же красивый… — шепчет вслух Ши Мэй, улыбаясь, и, отведя волосы Чу Ваньнина за плечо, широким движением проводит языком по плечу. Вкус человеческой кожи мешается с какой-то странной горечью, как будто Чу Ваньнин исходит ароматным, как миндаль, цианистым калием. Но даже она хороша. Ши Мэю нравится все. Он водит ладонями по спине Чу Ваньнина, забирается пальцами под ремни, куда получается достать, он прикладывает ладонь и чувствует, как Чу Ваньнин отчаянно пытается отстраниться, словно ему обжигающе горячо, и это лишь добавляет удовольствия — Ши Мэй пробирается везде. Чу Ваньнин бессмысленно пытается уйти от прикосновений; его нежелание, отвращение и гнев толкаются в ладонь, пока Ши Мэй касается то ласково, то деловито. Он оглаживает бока и живот, руки, плечи, грудь и ребра. Когда его руки ложатся поверх ягодиц, а затем, размяв, раздвигают так, что пальцы без труда находят сфинктер, Чу Ваньнин на секунду застывает, словно не верит в происходящее. Ши Мэй поглаживает кончиками пальцев колечко мышц и лукаво проговаривает: — Не терпится увидеть, как ты умеешь работать этой группой мышц, но пока, пожалуй, мы немного отодвинем это. Полагаю, есть как минимум одна вещь в устройстве психического механизма кукол, о которой я знаю, а ты нет — и, судя по тому, что ты и правда всерьез веришь естественность своих так называемых эмоций… Мо Вэйюй тебе не поможет, он ведь понятия не имеет, что за каша у тебя в мозгах. Но я могу кое что прояснить. Ши Мэй снова обходит Чу Ваньнина, оглядывая его со всех сторон, слушая его дыхание — тот старается дышать ровно, как и полагается идеальной кукле, вот только сохранять безразличие у него не выходит. Чу Ваньнин выглядит таким очевидно разозленным, что Ши Мэй на секунду хмурится, и, дернув его за волосы, подтаскивает к себе, поворачивая голову так и эдак. Затем, будто увиденное его все же успокоило, он вновь улыбается мягкой терпеливой улыбкой. — Я разъясню тебе важную вещь. У любой куклы есть что-то, вроде программы по умолчанию — как я понял, он построен на обычном социальном механизме. Если роль не загружена, или факторы для ее воспроизведения по каким-то причинам не совпали, Кукла будет вести себя так, чтобы угождать ожиданиям окружающих. Это нужно, чтобы ваша внутренняя пустота не бросилась в глаза обычным людям. Так вот, твой глупый доктор Мо Вэйюй, усилиями которого ты проводишь время практически исключительно с ним, не знает, что ты Кукла. Он думает, что ты живой человек и ожидает от тебя человеческих реакций — а ты просто следуешь программе по умолчанию… То есть, стараешься удовлетворить его ожидания от тебя, пытаясь быть похожим на человека и вести себя соответственно, как всегда и делают куклы. А теперь самая яркая деталь — если бы, как и следовало, он не ухватился ни с того ни с сего быть твоим лечащим врачом, ты бы без проблем удовлетворял мои ожидания. Потому что, по всем прогнозам, никто бы не стал заниматься тобой, кроме меня. Пусть ты и красив, но красивых людей много — а твое сознание, похоже, повредили при трансформации. Ты не способен быть приятным, вызывать любовь, да и большой вопрос, нужно ли тебе это? Ведь, оказавшись в кукольном доме, ты наверняка с самого начала знал, что работа, которая тебе предстоит, заберет все, что есть в твоей жизни — и почему-то согласился. Ши Мэй, с деланным сожалением вздохнув, продолжил: — Я могу понять, почему. Куда проще просто быть тем, кем нужно, тогда, когда тебе скажут — и не придется сомневаться, кто ты, и какой, и достоин ли ты того, что у тебя есть. Не придется решать это самому и нести за это ответственность; тем более, что в конце у тебя все равно все отберут, и снова сделают кем-то другим. А значит, и сожалеть не о чем, верно? Просто подумай об этом, не пытаясь быть тем, кем ждет тебя увидеть А-Жань. Скоро ты наскучишь ему и он снова займется своей клиникой, а тебя сбагрит ко мне, и будет лучше, если ты уже сейчас поймешь — мне ты нравишься. Таким, какой ты есть. Пустым, безвольным и готовым быть тем, чем тебе скажут быть. Это давно уже твоя природа, в чем проблема? Пусть кто-то и помог тебе, перестроил твое сознание в кукольное, но решение быть таким ты принял сам — все претенденты читают типовой договор, где рассказано все, кроме подробностей будущих миссий. А я, как никто другой, в состоянии решить, кем ты должен становиться. Чу Ваньнин …«Договор кукольного дома» — всплывают в памяти затейливые иероглифы. Плечо трогает ладонь, совпадая с касанием Ши Мэя, чужой голос льется, льется, обтекая ушные раковины, проникая в мысли. — Не раздумывайте долго. Вы знаете цену времени. …Ожог холода возвращает в реальность. Ту реальность, где он висит над водой, а чужие цепкие руки бесцеремонно обшаривают, грязнят тело. Чу Ваньнин выгибается в ремнях, те врезаются в кожу, оставляя шитыми краями тонкие алые полосы. Словно зарубки. Его передергивает от отвращения, чужие руки трогают так «по-хозяйски», словно имеют на это право. Словно купец- толстосум щупает удачное приобретение в весеннем доме. Тошнота подкатывает к горлу и резкие жалящие слова уже готовы сорваться с губ, но застревают в горле. Он дрожит всем телом, когда чужие холодные пальцы трогают там; сжимается весь, гневно пылая щеками. Словно до последнего не мог поверить, что доктор Ши Минцзин осмелится… осмелится. Ему чудится разряд тока, прошивший и обездвиживший тело, от гнева он не сразу может разомкнуть губы. «Что ты понимаешь?» — думает Чу Ваньнин и его передергивает от отвращения. Ши Мэй выказывает превосходство, голос сочится торжеством и каждое слово отравляет хуже яда, тянет в пучину отчаяния. «Стоит А-Жаню узнать — и он отвернется от тебя», — поет медоточивый голос. -"Я не отвернусь никогда». Ты — ничто, лишь инструмент, приспосабливающийся к руке, в которую ляжет. Слова бьют пронизывающим холодом, опутывают липкой сетью, одно за другим, вызывая в памяти… …В капсуле с белыми стенами холодно. В капсуле с белыми стенами он не один. Сквозь опущенные ресницы Чу Ваньнин видит руки в синих перчатках.  — Это не больно. Уснете и проснетесь другим. Обновленным. Добро пожаловать в кукольный дом. Видение исчезает, он вздрагивает и понимает — Ши Мэй не знает. Ши Мэй уверен, что он все помнит, что стоит немного изменить программу, чтобы получить то, что хочешь. «Как ты смеешь!» Чу Ваньнин гневно вскидывается, спасаясь от касания, крюк звенит, в темных волосах мелькает фиолетовая резинка. Мо Вэйюй. Мо Жань. Ласковое тепло гирлянды, протянутая рука перед последней ступенью на стремянке. Ладонь между лопаток, шепот на ухо: «Держись за меня». Последнего не случалось, так почему он — помнит? Мо Жань — ласковые яблоневые закаты, бег наперегонки, стебли высокой травы у лица, что отводят в сторону теплые пальцы. Горячее дыхание на губах. Мо Жань… Это нечестно! Нечестно звать Мо Вэйюя, звать — это запятнать. Чу Ваньнин встряхивает головой, дышит тяжело, опутанный липкими касаниями. Слова истекают ядом. Он — оружие, которое никому не нужно.  — Ты так любезен, что возьмешь меня… под крыло? — цедит Чу Ваньнин, цепким взглядом наблюдая за движениями рук. Вниз от плеча к запястью, неосторожно — к пояснице. Дернуться, качнувшись влево, обвить чужие пальцы своими, с силой сжать. От напряжения по виску скатывается соленая капля, ослабленное тело не хочет функционировать в полную силу, но он не разжимает пальцы.  — Сломаю по одному, — тихо обещает Чу Ваньнин, усилив хватку. Еще немного и хрупкие фаланги треснут под нажатием. — Отпусти… немедленно. Ши Минцзин Ши Мэй на пробу шевелит захваченными в плен пальцами, но они уже немеют в неожиданно крепкой хватке. Он поднимает на Чу Ваньнина улыбающиеся глаза. — Надо же, какая решимость, — говорит он, негромко и тягуче, и становясь плавным, мягким, насколько возможно игнорируя подступающую боль. — Ну давай. Сделай. Ему… будет приятно узнать, какой ты буйный в его отсутствие. — Не ты ли его просве… Но договорить Чу Ваньнин не успевает; Ши Мэй в одно движение бьет головой прямо ему в лицо, одновременно с ударом с силой выкручивая пальцы. Суставы трещат, но не ломаются, Чу Ваньнина на цепях откидывает назад, и сразу же вперед, но Ши Мэй предусмотрительно уходит в сторону, растирая ушиб. — Ох… Будет шишка. Не думай, я не ждал, что ты сразу согласишься. Просто мне нужно было предоставить тебе пищу для размышлений. От удара на скуле Чу Ваньнина появляется ярко-красная ссадина, и Ши Мэй, залюбовавшись, секунду просто смотрит, как тот качается в ремнях над водой, как черные волосы прилипают к выступившим на лице каплям крови. — Скажем, что ты поскользнулся на скользком полу? Это будет в самый раз. Знаешь, я ведь не соврал, сказав, что ты мне нравишься. То, что ты испорчен, и тебя предстоит немного подправить — это не меньшее удовольствие, чем твое тело. Так что давай начинать.  — Меня не волнует то, что тебе… нравится. Ши Мэй не отвечает; он подходит к пульту управления, регулируя положение крюка относительно перекрестья цепей — так, чтобы теперь тело Чу Ваньнина в горизонтальном положении застыло вдоль самой поверхности воды под небольшим наклоном. Тому приходится приподнять голову, чтобы удержать лицо над водой. Капли и прозрачные ручейки скользили по его рукам и спине, собираясь в ложбинке поясницы, и Ши Мэй, не удержавшись, проводил воду пальцами до ягодиц, поглаживая под гремящий звук цепей. — Мне нравится тебя трогать, — говорит он мягко. — Ты должен хорошо уяснить, что, когда тебя трогают, нужно быть послушным. Мы будем работать над тем, чтобы сделать тебя податливее и отучить дергаться. Начнем. Положив ладонь на шею Чу Ваньнина, он резко надавливает, и цепи, повинуясь нажиму, уходят под воду. Ши Мэй хватает Чу Ваньнина за волосы, этим задерживая полное опускание, и терпеливо ждет. Сначала тело спокойно, потом напряжение легких расходится до кончиков пальцев, а затем, когда воздух превращается в последние капли жизни дрожащей диафрагмы, начинаются судороги. Ши Мэй терпелив — он знает, что тело тяжелеет в момент, когда сознание отступает в надежде сохранить хоть немного кислорода. Ши Мэй тянет за длинные волосы, и голова Чу Ваньнина показывается над водой, а секунду спустя он начинает судорожно дышать. Пока он содрогается от беспорядочных усилий собственного тела восполнить кислородный запас, Ши Мэй языком облизывает его мокрую щеку, ладонями накрывает содрогающуюся грудь, поглаживая трясущиеся ребра и напряженный живот. Чу Ваньнин, секунду спустя начавший ощущать прикосновения, пытается сопротивляться, и Ши Мэй, взявшись за копну черных волос, снова опускает его под воду. Чу Ваньнин Доктор Ши Минцзин… улыбается. Он улыбается и холодные капли страха, мешаясь с водой, стекают к пояснице. Разумеется, он — не первый пациент, «проявивший агрессию», однако в светлых глазах не мелькает и тени испуга, словно это — досадная неприятность, которую можно исправить по щелчку пальцев. От слов Чу Ваньнин стискивает зубы. Цепи звенят, натягиваясь, ремни врезаются в кожу. Он чувствует, как по щеке стекает горячее, капает на плечо, в воздухе повисает железистый привкус. Он игнорирует страх, заползающий все глубже, чувство беспомощности и бьющий в ноздри запах воды, выгибается в ремнях, напрягая шею и вновь ощущая отвратительные касания. Запрокидывает голову, посылая гневный взгляд из-под ресниц. А в следующее мгновение уходит под воду. Намокающие пряди расходятся по воде, ладонь давит и давит на затылок. Чу Ваньнин ждет, резко выдохнув, изо всех сил стараясь не поддаться панике. В груди жжет, все тело вздрагивает, темнеет перед закрытыми веками. Он должен, должен, должен продержаться… Его резко выдергивают наверх, воздух живительными глотками врывается в легкие… вместе с мокрыми касаниями; от них передергивает все тело.  — Прекрати! Сломанных пальцев тебе было ма… Доктор Ши Минцзин не дает себе труда дослушать. Во второй раз все ощущается хуже, чем в первый, тьма сгущается перед взглядом, теснится к груди, подступает к горлу. Легкие напрягаются от невозможности вздохнуть, голову кружит и глухо стучит в висках. Чу Ваньнин вновь дергается в ремнях, пытаясь ударить затылком по цепкой ладони. «Прекрати немедленно! Пусти!» Мо Вэйюй никогда не стал бы так с ним обращаться. Или… он это заслужил? Не смей, не смей поддаваться! Что-то внутри надрывно ноет, стучит часто и болезненно. Это… сердце? Ши Минцзин Чу Ваньнин выгибается в воде и под руками, и Ши Мэй думает о том, настолько ли эта кукла хороша в постели, как она хороша в пытках? Воспитание, которое он прививает прямо сейчас, многие назвали бы именно так, но у Ши Мэя на этот счет другое мнение. Когда он снова тянет Чу Ваньнина за волосы наверх, у того судорожно дрожит горло, а взгляд, еще недавно такой возмущенный и острый, сейчас сильно сбавил осмысленность. Он беспорядочно мотает головой в стороны, пряди мокрых волос налипли на лицо, и губы, и Ши Мэй убирает их ладонью, а затем лижет, посасывает губы, придерживая за подбородок. Одну томительно-сладкую минуту у Чу Ваньнина нет сил отвернуться, но его рот напрягается, словно в бессмысленной попытке закричать. Пока он целует его, Чу Ваньнин может дышать, и эта мысль единственная не покинет его голову за время их продолжительного сеанса. В отличие от методов А-Жаня, слова тут излишни. Почувствовав, что Чу Ваньнин пытается укусить его, Ши Мэй больно сжимает в пальцах его лицо; на нижней челюсти могут остаться следы, но ко времени приезда директора уже так поблекнут, что их будет не различить. А если и заметит, Ши Мэй скажет, что они пытались впихнуть ему таблетку, опасаясь, что в порыве буйства Чу Ваньнин сломает иглу шприца и поранится ещё больше. Он опускает Чу Ваньнина под воду, снова и снова. Интервалы между погружениями становятся все короче, губы Чу Ваньнина синеют от холода — он мерзнет, ведь без кислорода нарушается терморегуляция. Но Ши Мэй согревает его, нежно, любовно оглаживая пальцами его лицо, его плечи и спину, шею, видя, как Чу Ваньнин, постепенно теряя чувствительность, путается в его прикосновениях, как в плеске воды, что отражается от выложенных камнем стен. Скоро он начнет вдыхать эти прикосновения, рассеянно думает Ши Мэй, видя, как Чу Ваньнин, явно пытаясь отстраниться, только ещё больше подается к ладони; как страдальчески искажается его лицо. — Сейчас тебе кажется, что внутри все пылает или вовсе болит, верно? Это нормально, даже если при этом тебя мучает холод. Не волнуйся…вот так, просто дыши и не двигайся. Палец раскрывает губы, которые без труда поддаются, будто лепестки сливы. О сливе слагают песни, будто она стойко переживает суровые холода; но правда в том, что слива так же слаба, как любое другое растение, лишенное света и тепла. Ши Мэй не сочувствует ему, но сострадает этим нежным сливовым лепесткам — ведь они реальны, они настоящие, даже если у этого дерева искусственная душа.  — Чем расслабленнее ты будешь, тем скорее кровь обогатит мышцы кислородом, и боль уйдет, а жар утихнет. — говорит он, заботливо подхватывает, чтобы тот ощущал кажущуюся обжигающей ладонь, как преграду между воздухом и водой. Ши Мэй чувствует, что сердце Чу Ваньнина снова сошло с ритма — очевидно, игры с кардиостимулятором в будущем придется вычеркнуть из списка, чтобы избежать неожиданностей. Чу Ваньнин неровно дышит ему в рот, пока Ши Мэй целует, играя языком, ощупывая изнутри, почти доставая до теплого горла. Чу Ваньнин дергает головой, как и раньше, но сейчас движение уже такое слабое, что ему не хватает сил отстраниться. Тогда он не то хрипит, не то стонет в его рот, и это неимоверно заводит. Ши Мэй не спешит окунать его снова. Освободив рот, он впихивает ему между губ четыре пальца, которые мешают тому дышать, замедляют возвращение в сознание; а сам, почти забывшись и потеряв голову, дергает за карабин, так что Чу Ваньнин повисает вертикально, до пояса оказавшись в воде, запрокинув голову назад. Ши Мэй секунду смотрит на то, как он слабо сглатывает, ощущая, как вокруг пальцев судорожно двигается чужое горло. Это так сладко и так естественно, словно Чу Ваньнин действительно хорошая куколка в его руках. Улыбаясь, Ши Мэй наклоняется к его груди, приподнимая его к себе, вылизывает и кусает соски. Страх перед тем, что Мо Вэйюй обнаружит это, гаснет в тот же миг, как он представляет себе Чу Ваньнина, поднимающего рубашку, чтобы показать своему доктору грудь, припухшие и красные соски, все еще ноющие даже от легчайших прикосновений ткани… Это тоже заводит, и Ши Мэй смеется, когда Чу Ваньнин пытается сжать зубы на его пальцах. Ши Мэй в ответ кусает сильно, больно, тут же зализывает и кусает опять. Когда кукла всем телом начинает трястись, Ши Мэй с сожалением отрывается от разгоряченных и вспухших комочков плоти — еще лучше, чем представлялось — и снова позволяет Чу Ваньнину с размаху упасть вглубь бассейна. Тот не успел глотнуть воздуха, и, наверное, поэтому продолжает биться под водой, теряя силы. Он захлебывается. Лучше было, когда в его горле хозяйничали пальцы Ши Мэя, чем равнодушная вода бассейна… Когда Ши Мэй вынимает его опять, наматывая на кулак длинные волосы, ему кажется, что Чу Ваньнин без сознания, и он звонко бьет его ладонью по щеке. — Не двигайся, расслабься. — мягко повторяет он, и снова целует, ногтями и подушечками пальцев раня искусанные соски в перекрестье красных следов от ремней. Чу Ваньнин В средних веках доктор Ши Минцзин был бы инквизитором, отстраненно думает Чу Ваньнин, на несколько кратких мгновений ощущая себя отдельно от тела. Это не он бьется сейчас под водой, не его волосы растеклись по водной глади, не его затылок сжимают длинные пальцы. Вода, несмотря на плотно сжатые губы, просачивается в рот, в горло, но почему-то можно дышать, можно… Он обнаруживает себя в руках доктора Ши Минцзина, мокрые движения языка холодом проливаются в горло, заставляя все внутри леденеть, но у него нет сил, чтобы укусить нахальный язык. Тело трясет от холода или нехватки воздуха, скулы сводит от нажатия и он против воли приоткрывает рот — всего один глоток воздуха… Доктор Ши Минцзин тут же пользуется этим, язык вторгается едва ли не до горла. «Пусти… меня…» — хрипит Чу Ваньнин, но связки не слушаются, лицо перед глазами становится уродливой маской, со слипшихся от воды ресниц стекают капли воды, глаза жжет все сильнее. Он не собирается слушаться, но инстинкты сильнее, вздергивают тело над водой, заставляют вновь открыть рот, но на сей раз ухватить зубами чужие пальцы, с удовлетворением ощутив железистый привкус на языке. И тут же вновь выгнуться в ремнях, ощутив прикосновение к чувствительному. Он хочет закричать — нет! Не надо! Не… Затуманенный взгляд ловит фиолетовое. Теплые руки, широкие запястья. Надежное тепло. То, что спасет от пронизывающего холода. Он придет, если позвать. Мо Жань, Мо… Имя застревает в горле. Нельзя. «Звать нельзя, потому что тогда он увидит тебя таким». Конечно. Доктор Ши Минцзин тут же все ему выложит. Но образ, точно живой, возникает перед внутренним взором, Мо Вэйюй улыбается, предлагая ладонь и Чу Ваньнин смотрит, смотрит зачарованно, протягивая руку, пытаясь коснуться. Пальцы вздрагивают, Мо-цзунши шагает навстречу… Щеку обжигает резко, хлестко и Чу Ваньнин ошалело моргает, затылок пульсирует болью, он смотрит в лицо перед ним и не видит. Только слышит: «Расслабься». Это не Мо Вэйюй… Но кто? Чужие острые ногти царапают тело, добирается всюду, словно его мучителя разом обзавелся тысячей рук. Он выгибается беспомощно, края ремней врезаются в кожу, ловит воздух ртом. В ушах шумит гулко, эхо отдается от стен и стучит под ребрами, разгоняя по телу страх и Чу Ваньнин, не выдержав, хрипит в чужой холодный рот почти умоляюще:  — Не… надо. Ши Минцзин Услышав над головой слабый хриплый голос, Ши Мэй удовлетворенно стонет, но он знает, как все работает, и заставляет себя оторваться от тела куклы. Он оглядывает Чу Ваньнина — всего, сверху донизу. Тот кажется измученным настолько, словно пережил марафон из нескольких ночей. Все-таки его тело пока действительно не настолько выносливое, как хотелось бы. — Ты еще слаб, — мягко говорит ему Ши Мэй. — Но уже выглядишь лучше, чем когда только поступил сюда. Если еще немного прибавишь в весе, то начнешь походить на обычного мужчину, просто очень худощавого. Хорошо, что А-Жань так о тебе печется, он молодец. Чем здоровее твое тело, тем больше уроков ты сможешь выдерживать. Сейчас я снова опущу тебя в воду. Приготовься, вдохни поглубже, закрой глаза. Постарайся не шевелиться под водой, и тогда воздуха хватит на большее время. Вопреки своим словам, Ши Мэй вытягивает Чу Ваньнина за цепь и кладет на самый бортик бассейна, так что лицом тот свисает к воде, но грудью лежит на холодном кафеле. Ши Мэй колдует с цепью и крюком, добавляя ещё два карабина, чтобы точнее регулировать положение тела пациента. — Отдышался немного? — спрашивает он Чу Ваньнина, поглаживая по голове. — Готов? Давай, начали. Придерживая рукой за волосы, он медленно, позволяя прочувствовать погружение, опускает его в воду вниз головой, до середины шеи; а сам, четко отсчитывая секунды, садится сзади на стянутые ремнями ноги и вновь раздвигает ягодицы пальцами. Приставив ко входу ещё мокрые ото рта Чу Ваньнина пальцы, он медленно надавливает, массирует, разминает — лишь снаружи, но так, чтобы вход согрелся, запульсировал в ответ на прикосновения. Все тело Чу Ваньнина сотрясается, но в таком положении, придавленный Ши Мэем сзади, он не может выпрямиться сам, ему мешает бортик. Еще семь секунд до потери сознания, и Ши Мэй продолжает разминать вход. Когда Чу Ваньнин почти обмяк в воде, его мышцы, невольно расслабляясь, впускают пальцы и Ши Мэй пользуется этим, слегка оглаживая края стеночек. Они раскрываются, будто губы и от давления кажется, будто слегка посасывают мякоть пальцев. Две лишних секунды, пока Чу Ваньнин не дышит, он, ладонью подхватив под подбородок, достает его из воды. На этот раз Чу Ваньнин едва не захлебнулся — он кашляет, из его рта толчками выплескивается вода, он невольно трется израненными сосками о холодный шершавый кафель, и Ши Мэй понимает — его кукла дошла до того, что перестала понимать, с какими ощущениями связаны какие прикосновения. Этот интересный вид сенсорной депривации — именно то, чего он хотел. Ши Мэй переворачивает Чу Ваньнина на спину; тот все еще мелко кашляет, но уже больше по инерции и от дрожи, сотрясающей все его тело. Ши Мэй вновь ложится губами на его соски. Чу Ваньнин стонет, как будто кричит. Стонет так, словно от мягких губ Ши Мэя ему больно, словно медленные мягкие прикосновения разрывают его на части. Ши Мэй точно знает, сколько времени это продлится; ему не нужно долго изучать тело Чу Ваньнина, чтобы понять о нём самые простые и главные вещи. Его ладони спускаются к бедрам, одна оглаживает пах — скользящим, но сладким и долгим беспроигрышным движением. Другая возвращается наверх, ложится на горло. Чу Ваньнин уже не стонет, он словно сдерживает себя, заставляя не говорить что-то, не звать… Кого-то, догадывается Ши Мэй, и резко сжимает пальцы на его горле. Это — больно. Это наказание Чу Ваньнину за то, что пытается нащупать Мо Вэйюя в своей голове. — Даже если будешь представлять его, будет не легче, — ядовито шелестит Ши Мэй, приникая губами к самому уху, попутно обводя чувствительную ушную раковину языком. — Он совсем другой. Он никогда бы не притронулся к тебе, если бы знал, какой ты грязный на самом деле. Ты действительно думаешь, что имеешь право мечтать о таком? Ты, который так дешево стоил в своих глазах, что согласился стать куклой? Ты ничего не знаешь о нормальной жизни. Ты не можешь ничего хотеть. Твоя задача — слушаться, расслабляться, когда скажут, сжиматься, когда велят — есть и спать, и думать то, что тебе дают. Неужели ты еще не понял, Чу Ваньнин? Весь ты, вся твоя душа и тело ничего не стоят в сравнении с живыми людьми, с того момента, как ты позволил другим распоряжаться собой. Теперь я буду тем, кто распорядился тобой наилучшим образом. Кажется, Чу Ваньнин что-то говорит, кажется, он пытается отползти, но не может. В какой-то момент он мотает головой в ответ на эти слова, и Ши Мэй опять толкает его в воду, давя на горло, мешая сопротивляться давлению воды, которая тут же снова устремляется в него. Чу Ваньнин сжимается изо всех сил, пока снова не теряет сознание под водой. Ши Мэй одной рукой тянет за ремни; перед ним отяжелевшее и почти обессилевшее тело куклы мелко сотрясается на холодном кафеле. Ши Мэй успокаивающе поглаживает его живот одной рукой, пальцами другой стимулируя его член — тот нехотя твердеет под его уверенной рукой. — Хочешь ты, или нет, это не имеет значения, — говорит он расслабленным голосом, зная, что Чу Ваньнин услышит его. — Радуйся, что ты еще хоть на что-то годишься. Я буду использовать тебя — это хорошо, это твоя реальность. Ты — вещь для удовлетворения нужд других. И всегда ею был. Кукольный дом лишь дал тебе дополнительные возможности, позволил не стыдиться и не размышлять о том, что и так для тебя бессмысленно — хорошо ли это, плохо. Теперь все это уже не важно. Теперь ты — моя вещь. Учись быть хорошей вещью. Чу Ваньнин Чужой стон прокатывается по коже, ставит дыбом волоски на загривке и Чу Ваньнин против воли стонет сам — отвратительно беспомощно. До боли впивается коротко остриженными ногтями в ладони — не издавать ни звука отчего-то кажется важным. Воздух прорывается в легкие хриплыми вздохами, чужой голос звенит льдинками и Чу Ваньнин не хочет отзываться, понимая — это не закончится. Никогда не закончится, толща воды вновь и вновь будет смыкаться над ним, лишая дыхания, а его тюремщик не знает жалости. Чужое, чуждое прикосновение настигает, он извивается на холодных плитах, резко вскидывает бедра, ощущая, как что-то пытается сломать его — не вода, не цепи даже не мерзкие нежные руки… Что-то другое, опасное и невидимое, что ищет к нему ключи, вставляет неправильные и ломает его вместе с замками. Вздохнуть нельзя, кругом вода, но тело жжет, жжет внутри так, что под зажмуренными ресницами выступают прозрачные капли, стекают из уголков глаз, смешиваясь с мутной водой. Тело трясет, как в лихорадке, тело хочет дышать и жить. Чу Ваньнин жмурится, дергается сильнее, выталкивая собой холодное, раздирающее изнутри, то ли всхлипывает, то ли стонет. Темная вода мгновенно проливается в горло, затапливая вперемешку с отчаянием, и пылает внутри огнем.  — Нет, нет, нет… — слова вырываются невнятными хрипами, тело содрогается от ужаса, пытаясь спастись, но прикосновения, словно паутина — они везде, и он, как глупая бабочка, пытаясь освободиться, запутывается в них ещё больше. Тело парализует ужасом от сладкоречивого шепота. Кукла, всего лишь кукла, чего стоит — дать то, что велят? Обернуться не-собой по взмаху руки… Ты столько раз делал этого, от чего не продолжить? И все будет хорошо, все будет привычно… Нет! Грудь горит огнём — там, где он никогда себя не трогал, так жжется, что кажется, будто это невозможно терпеть; но еще хуже, когда эту постыдную боль мягко разлизывает язык, сминают губы. Это…нет, нет, нет, этого не может быть, это невозможно; не может быть, чтобы он правда был здесь сейчас, терпел эту липкую мерзкую ласку, которая ложится на него слоями сладкой грязи, в которой он задыхается. Чу Ваньнин не хочет слушать, но слова врезаются в память, отпечатываясь горящим клеймом. Он давно уже грязный, а теперь ещё гуще и тяжелее запятнан, тонет в мутной топкой мерзости, которая разлита вокруг, проникает в него — водой через рот, воздухом через насильные поцелуи, теплом ненавистных рук и омерзительного рта. Чу Ваньнин тонет, погружаясь глубоко-глубоко до самого дна. Там нет боли, нет страха, нет… его самого. Но, пусть и такой ценой, спастись от того, что вокруг…разве это чересчур? Разве он должен держаться за себя, когда он — так жалок, так много раз использован?.. Там, наверху, нет ничего, за что следовало бы цепляться. От слов, которые проникают внутрь так же настойчиво, как и прикосновения, Чу Ваньнин до крови прокусывает губы — и во вспышке боли видит свой бумажный алый лотос, который аккуратно удерживают чьи-то руки — бережно, будто драгоценность. На губах снова солоно, щекам жарко, но Чу Ваньнин резко запрокидывает голову, хлестнув волосами прямо по лицу, шипит охрипшим горлом, каждое слово выталкивается с болью.  — Что ты себе… возомнил?! Я… не твоя вещь. И никогда не буду. Никогда. Ши Минцзин Тяжелая мокрая масса волос бьет по лицу, больно и неожиданно, и шипение Чу Ваньнина куда как явно говорит о том, что воспитывать в нем нужные качества придется долго. За один сеанс им, возможно, не управиться с прикосновениями, но Чу Ваньнину полезно понять главное — неотвратимость того, что с ним происходит. Ши Мэй перехватывает его волосы рукой, задирает, обнажая черные цифры на шее. Он ложится на Чу Ваньнина сверху, ощущая, как собственная одежда пропитывается водой. Тот пытается дергаться — но он настолько ослаб, что хватает просто зажать ему рот ладонью. Чу Ваньнину трудно дышать, трудно держать голову так, чтобы не соскальзывать в воду, и поэтому он может лишь дергаться, когда Ши Мэй, обхватив ладонью его член, доводит его до ощутимой твёрдости. Сквозь ладонь пробивается ещё один стон; но Ши Мэй знает, как именно нужно двигать, чтобы напряжение пришло механически, без ненужного эмоционального подкрепления. Чу Ваньнин никому не сможет рассказать о том, как его насиловали чужие руки на холодном кафеле. Никому не даст прикоснуться к себе, ни чтобы сделать анализы, ни просто так. И любая вода, которой он станет умываться, будет возвращать его в эти воспоминания, и дыхание против воли будет ускоряться, как в панической атаке, а сердце стучать, больно и быстро. Эти воспоминания не прогонит никто. Ши Мэй останется внутри своей куклы — и не только сейчас, не только словами, о нет. — Алиот, казненная звезда, искаженная звезда, так ведь? Это и есть твоя судьба, и ты знал это, Бэйдоу? Звезда, что есть Ось мер и событий, и свет, который милосердно решает, что случится с человеком… Ты не в состоянии решать, что будет с тобой. Ты не в состоянии быть собой, так будь тем, кем тебе скажут быть. Ты — никому не нужен, но ты можешь стать тем, кем должен быть. Я всегда укажу тебе, кем и как. Ши Мэй впивается в цифры зубами, ласкает шею Чу Ваньнина языком, а под волосами, под самой татуировкой, покрывает болезненными укусами, толкаясь рукой, прижимая своим телом к мокрому холоду пола. Другая рука все так же удерживает волосы Чу Ваньнина, мешая ему дернуться затылком назад и ударить, и заставляя с хрипами дышать в лужу воды, которая натекла под ним. — Хочу, чтобы ты ждал меня в следующий раз, — говорит Ши Мэй, ненадолго отрываясь от истерзанной кожи и шепча прямо в ухо. — Вспоминал наше с тобой первое свидание и четко осознавал, что каждое следующее будет лучше предыдущего. Я не стану тебя торопить, но, в конце, освобожу от этой мнимой индивидуальности, которой ты давно уже не обладаешь. Поэтому сейчас мы закрепим пройденное. К концу этого романтичного вечера ты перестанешь сопротивляться; это потеряет для тебя всякую необходимость. Ши Мэй снова готовит тело Чу Ваньнина к тому, чтобы опуститься в воду; как только он пытается уйти от прикосновения, хотя бы немного, руки Ши Мэя ласково, но непреклонно опускают его вниз. После седьмого такого погружения синие губы Чу Ваньнина дрожат от холода, который останется с ним сегодня, завтра, всегда. Чу Ваньнин Кожу обжигает болью, будто доктор Ши Минцзин вознамерился вырезать на нем свое имя. Чтобы не забывал, кому он принадлежит. Чу Ваньнин вырывается, захлебывается собственным хриплым криком, когда тяжесть придавливает к полу, не дает двинуться и вздохнуть. Перед глазами вновь плывет, качается грязная вода. Между бедер мокро и липко, напряжение в паху выкручивает больно и гадко, он отчаянно извивается, пытаясь выползти, оттолкнуть, не слушать ядовитый шепот, с каждым словом пригвождающий к холодной плитке. Чу Ваньнин дергается от шепота и невыносимой боли, которая уже неясно, где — внутри или снаружи.ее источник не определить, но она так сильна, что разъедает изнутри, добираясь потоками ржавчины до самой души.  — Пусти! — он дышит рвано сквозь стиснутые зубы, ремни от движений стягиваются сильнее и он вскидывается, кашляет надрывно, выплевывая воду. С силой дергает головой… но движение — иллюзия, он не может и двинуться, сотрясаясь от боли на холодном кафеле. Милосердная темнота не спешит избавлять от мук.  — Ненавижу… тебя. Ему слышится тихий смешок перед тем, как вода снова глотает его в холодный плен; и на этот раз всплыть на поверхность уже не получается. Он понимает, что дышать становится легче, когда руки, от которых он так стремился бежать, настигают его тело снова и снова — их ласка стекается внизу живота. В какой-то момент его выкручивает, и это совсем не похоже на оргазм, в этом нет ни капли удовольствия — но какими же позорнымм и мерзкими ощущаются потеки теплой спермы, которыми он умудряется запачкать себя… Что в действительности хуже — он и его грязное тело, или жестокие изящные руки, приносящие возможность дышать? В какую-то секунду, запертый в темноте, сдавленный холодной водой, Чу Ваньнин в ужасе распахивает глаза, понимая — он едва не купился на эту уловку. Едва не спутал, что руки Ши Минцзина отнимают воздух, а не дают его. Эта мысль становится последней связной, прежде чем его снова вытаскивают; и вместе с новой порцией воздуха силы окончательно покидают Чу Ваньнина. Ши Минцзин Когда кукла теряет сознание, Ши Мэй с трудом отказывает себе в удовольствии прижаться к его ягодицам крепко вставшим членом — это беспомощное тело перед ним слишком большое искушение. Он оставляет Чу Ваньнина в той же позе — лицом в пол, в луже грязной воды и спермы, голым и стянутым ремнями — это приносит странное удовлетворение, не смотря на то, что Чу Ваньнин даже в обмороке дышит слишком громко и сипло, слишком часто выдох превращается в мелкий кашель. Но, по крайней мере, без сознания кукла представляет из себя идеальную вещь, такую как нужно. Ничего, со временем он добьется от Чу Ваньнина необходимой привычки. Да и цельное сознание — не та черта, которую он считает обязательной. Полюбовавшись на плоды своих сегодняшних трудов, Ши Мэй с мирным и легким сердцем идет приводить помещение в порядок. Он тщательно обрабатывает все поверхности, отцепляет крюки, вставляет в камеру заранее заготовленную пленку с подбитыми кадрами и спускает воду в бассейне. Когда он возвращается к лежащему на полу телу, Чу Ваньнин все еще без сознания, причем Ши Мэй не уверен, поможет ли тут укол адреналина. Впрочем, на сегодня с него достаточно. Ши Мэй приподнимает его за ремни и волочет в душевую, где, уложив на бок, включает над Чу Ваньнином теплую воду, а сам снова возвращается к уборке. Наведя чистоту, он отцепляет ремни, протирает кожу бесчувственного пациента бальзамом без запаха, чтобы исключить вероятность заражения через мелкие ранки. Чу Ваньнин дышит с громкими свистами даже после горячей воды — Ши Мэй прикладывает ладонь к его груди и профессионально опознает зарождающийся бронхит. Это заставляет улыбнуться. Если Чу Ваньнин заболеет, они будут видеться гораздо чаще — по правилам, именно Ши Мэй должен осуществлять программу сопутствующего лечения, не привязанного к психологический реабилитации, если только сам Мо Вэйюй не вздумает поручить это кому-то еще. В целом, сеанс получился даже лучше, чем можно было ожидать. Ши Мэй, натянув на Чу Ваньнина смирительную рубашку, вызывает двух заранее предупрежденных медбратьев, которые погружают спеленутое тело на каталку и везут в палату 006, где выгружают под присмотром терапевта. Ши Мэй ставит капельницу и уходит. Без сознания Чу Ваньнин все же красивее.