Don't ask if I'm happy, you know that I'm not But at best I can say I'm not sad. 'Cause hope is a dangerous thing for a woman like me to have. Hope is a dangerous thing for a woman like me to have (Lana Del Rey)
Лайя сидела у самой воды, провожая глазами целующее горизонт красным солнце. Океанские волны слизывали песок с её босых ступней. Девушка, не сводя взгляда с малинового неба, задумчиво чистила апельсин. А когда закончила, отложила фрукт в сторону, сжала в руках кожуру, поднесла к носу. Глубокий вдох. Горько-сладкий аромат. Не такой. Цедра полетела на песок из разжавшихся пальцев, и её тут же подхватила и заиграла соленая волна. Когда она уже привыкнет жить без него? Когда поймёт, что возврата к прошлому нет? Наверно, никогда. Она не хотела понимать. Потому и искала. До сих пор искала его след. Наверняка, в Лэствилле уже выпал снег. Все сейчас готовились к Рождеству, суетились, радовались. А она сидела здесь, на Мауи. Теряясь во времени на берегу океана. Одна. Потому что больше нигде не хотела быть. Потому что он говорил, что хотел бы сюда. Влад сам купил ей билет на самолет. Почти сразу после похорон. Как только Бёрнелл начала приходить в себя… и бросаться на стены. Организовал проживание на острове и просил звонить, если Лайе вдруг что-то понадобится. Она не звонила. Нолан же сам названивал почти каждый день, не давая ей окончательно потерять связь с реальностью и снова закрыться. Щебетал что-то в трубку, пытался разговорить, но она молчала, слушала. Не то, чтобы без интереса. Но и не с желанием. Сандра писала сообщения длиной в километр, приводя там различные доводы, чтобы Лайя поскорее вернулась назад. А она даже не дочитывала послания подруги. Милли набирала ее по фейстайму раз в две недели. Не хотела навязываться. Чуткая. И такое положение дел Бёрнелл устраивало. Почти. Ведь в своём отшельничестве она постигала важные вещи. — Знаешь, я прихожу сюда каждый день, — внезапно произнесла девушка, зарываясь пальцами ног во влажный песок. — Это мой берег воспоминаний. И раньше я здесь молчала. Теперь уже не могу. Лайя сглотнула, зажмурилась от неприятной рези в глазах. «Не надо. Поплакать в меру – знак большой любви, а плач без меры – признак тупоумья». Своё она уже отревела. По крайней мере, ей так казалось. — Я подумала, что надо говорить, — глубоко вздохнув, продолжила она. — Ты же любишь цитаты. Вот и послушай…: «Что бы ты ни сделал в жизни – это будет незначительно. Но очень важно, чтобы ты это сделал. Потому что больше этого не сделает никто. Например, когда кто-нибудь появляется в твоей жизни, часть тебя говорит: Ты ещё совсем не готов. Тогда как другая непременно шепчет: Сделай её своей навсегда». И ты сделал. Лайя запнулась, закусила губу, опустив глаза с небосклона на океанскую гладь, по которой рябью бежала к берегу оранжево-розовая дорожка. — Милли спросила, что бы я сказала, если бы знала, что ты слышишь меня? Я ответила, что я знаю: "Я люблю тебя". И это никогда не изменится. Но я не понимаю, почему я? У тебя была возможность прийти в чью угодно жизнь. Но ты выбрал меня. И я не думаю, что когда-нибудь пойму это. Видимо, некоторые вещи просто не следует подвергать сомнению… Слёзы подкотили к горлу. Она опять плакала. Потянулась к лежащей рядом сумочке в поисках салфетки, платка… Да чего угодно, что могло бы помочь. Но не могло. Пальцы коснулись сложенного вдвое листка. Уже потрепанного, пожелтевшего. Который она так часто сминала и разглаживала. И с которым никогда не расставалась. Каждый раз вчитывалась в строчки, ища что-то еще, кроме слов. Что-то между ними. Тепло его рук, прикасающихся к бумаге. Выражение глаз, скользящих по написанному. Искала его. Находила и рыдала. Как и в этот раз.Мне не страшно сгореть. Мне не страшно уйти. Лишь бы знать, что горю не напрасно. Мне не стать для тебя продолженьем пути, И не знать, как ты будешь несчастна. Но я стану костром, согревая в ночи. Стану песней любимой твоей, наизусть. Буду спать в изголовье, где бросишь ключи. Лишь бы только любила. Лишь бы только пусть. И агония стихнет, как волны реки. Слез не станет в ресницах густых. И я буду кормить твоих бесов с руки, Раз уж ты приручила моих. Н.
Сдавленный всхлип сорвался с её губ. — Ты ведь знал… Знал что не вернешься… Ощущение тошноты привело Лайю в чувство. Она поднесла лист бумаги к губам, оставляя на словах поцелуй, а после спрятала письмо обратно в сумку и накрыла ладонями еле заметно округлившийся живот. — А знал ли про это? — Робкая улыбка тронула скорбную тень лица. — Вряд ли… Девушка замолчала, склонив голову, прислушиваясь к себе. Затем чуть неуклюже поднялась с песка, подобрала сумку, накинула её ремешок на плечо. — Завтра мы с Кову снова придем. — Бёрнелл зашагала вглубь острова, в сторону деревьев, но вдруг, будто вспомнив, обернулась и добавила: — Лео считает, что я или мои дети можем быть мессиями, представляешь? Твой сын – и мессия… Я почти слышу, как ты смеёшься над этим. — Она хмыкнула и двинулась дальше, бросив океану через плечо: — Увидимся завтра, Ноэ.