***
— Ты какой-то дерганный сегодня, — невзначай произносит Леша, потягиваясь после очередной тренировки. В ответ лишь мрачная, еще более нагнетающая тишина. — Ты чего это? Если ты так напыжился из-за вчерашнего, то пошел нахуй. Седьмой действительно с утра ведет себя точно не как обычно, чересчур отстраненно и растерянно, будто в какие-то моменты и вовсе забывает, где он находится, в смятении оглядываясь по сторонам. Не этой реакции от него хотелось ждать после поражения, но это и пугало больше всего. Чересчур искрящийся взгляд Алексии не казался чем-то доброжелательным, в особенности из-за поведения Седьмого, который места найти себе не мог, нервничал, держась рукой за раненное плечо. Хотел ли Леша сделать ему больно на той арене? Вряд ли. Да, как бы часто он не попадал в сети пучины ненависти к этому парню, изрезать его острыми клинками, а тем более получить похвалу после этого, скорее отвращало Щербакова. — Не обращай внимание. Этот холодный, почти замерзший голос, в котором чувствуется нотка разочарования и какой-то обиды, заставляет Лешу чуть прищуриться. Он просто надеется, что Алексия не сделала с ним ничего ужасного, как, скорее всего, было в прошлый раз, когда Щербаков впервые на пороге своей комнаты увидел лежащее, истекающее кровью тело своего напарника, охрипшим голосом умоляющего ему помочь. — Седьмой. Леша крайне редко называет его так. Гораздо привычным стало издевочные «звездочка» или «аленький», на которые, к удивлению, Седьмой отзывался, пусть и с явным недовольством от таких кличек. — Если с тобой что-то сотворила та баба, то не стоит молчать. — Хватит. Седьмой выхватывает у напарника одноручный меч и с грозным топотом, который ритмично отстукивают небольшие каблуки, относит его в сторону оружейной, пряча под тканью ножен. — Я сказал понятным языком, не обращать внимание. На сегодня все. Ты свободен до ужина. Леша молча наблюдает, как Седьмой с таким же гневом, ярко отражающимся в его шагах, удаляется прочь из помещения, оставив Щербакова один на один со своими мыслями. Здесь что-то не так. И в этом точно замешана Алексия. И вообще весь «LABELCOM». Он действительно попал в какой-то скрытый лагерь смерти? Но даже если так, почему страдает лишь один человек? Один травмированный, неуравновешенный, но при этом по-детски умилительный человек.***
Седьмой продолжает быть крайне неразговорчивым и отгороженным от реального мира даже на ужине, без конца накалывая кусочки еды на вилку и моментально проглатывая их, смотря при этом в никуда. Леша же наблюдает за ним внимательно, что точно смущало бы обоих чуть раньше, но сейчас с Седьмым что-то не так. Слишком странный даже для себя обычного. Щербаков тянется за бокалом на стороне напарника, что стоит прямо у его руки, которую он вмиг отдергивает в сторону, будто возвращаясь в реальный мир и поднимая глаза на Лешу. Именно тут того, кажется, срывает, из-за чего он переключается с бокала на воротник Седьмого, крепко вцепляется в него пальцами и тянет на себя, вынуждая подняться на ноги. — Блять, сколько еще ты будешь вести себя как зашуганный щенок? — Щербаков смотрит в два алых пятна на маске напротив, вновь до безумия хочет сдернуть ее и взглянуть наконец в глаза своему напарнику. — Какого хуя произошло? Это же Алексия, да? Она с самого начала для меня была чересчур выглаженной и миленькой, чтобы быть хорошей девочкой. — Моя комната, — Седьмой не сопротивляется, тянется ближе к уху Леши и шепчет, в надежде, что их никто больше не слышит и не видит. — Она следит за мной. За тобой. За всеми. Тут нельзя. Там ее нет. Тихо. Щербаков чуть ошеломленно отстраняется, брови скосив ближе к переносице, но все же незаметно кивает. Слишком очевидно, что в этому аду, который Седьмой зовет своей жизнью, точно замешана Алексия. Иначе объяснить сказанное напарником он не может. Зато теперь знает, что за ними всеми следят. За Седьмым, скорее всего, в большей степени. Уж больно много внимания она ему уделяет. При чем в прямом смысле больно. Остальную часть ужина оба провели в тишине. И если Леша старался как можно быстрее доесть свою порцию, то Седьмой заметно нервничал и иногда вздрагивал, сжимался, становясь похожим на запуганного котенка. Щербаков чувствует, что напарник боится делиться с ним чем-то важным, волнуется, не поднимая на него взгляд и вновь выпадая из реальности. Ни на что хорошее такое поведение похожим не было. Но в какой-то степени Леша все-таки рад, что Седьмой решился поделиться с ним чем-то сам, без уговоров. Уже в персональной комнате Седьмого, он же и первым усаживается на край огромной, мягкой кровати и треплет пальцами край рукава, шумно вздохнув. Ему нужно собраться с мыслями и решиться сказать то, что хотел. Щербаков не знает, в какой момент начал так хорошо понимать эмоции своего напарника, но это скорее помогало, чем вредило, потому сейчас он и не собирался никак торопить события, позволяя тому все обдумать. Лишь присев около парня, Леша чувствует неуверенно касающуюся его ладони чужую, поднимая взгляд на сидящего рядом Седьмого. — Я могу? — Как баба, — это не звучит обидно или презренно, обычная шутка, которую Щербаков сопровождает собственным смешком, сам обвивая ладонь напарника своими пальцами. Даже через перчатку чувствуется веющий от нее холод вместе с мелкой дрожью, отчего Леше становится немного не по себе. — Ты в порядке? Седьмой молчит минуты полторы, лишь благодарно кивнув на одобрение его желания, пялясь и прожигая стену напротив. Свободная рука цепляется за ремешки маски и указательный палец надавливает на специальную кнопку. Нижняя часть маски с тихим жужжанием складывается, открывая вид на свежие царапины на щеке, похожие на те, что остаются после ногтей. Внутри Седьмого борются сразу несколько чувств, мыслей. Принцип никому никогда не верить, лгать и молчать до последнего, не подпуская кого-то слишком близко к себе, и возникшее желание попробовать довериться этому забавному, золотоволосому пареньку, который попал сюда по его вине. И даже несмотря на все это он не относится к Седьмому, как к последней мрази, хоть, по его мнению, стоило бы. Ему сложно понять, почему Леша так добр к нему, пытается вразумить его истерзанное многими годами жизни сознание, взгляды. Беспокоится о его шрамах. Прощает. Даже недавно буквально спас его от нескольких часов нестерпимой боли и ужасных последствий. Именно все эти факты заставляют тянуться к нему. Седьмой не знает, что чувствует, но это не похоже на то, что было с Ди. Слишком сильное чувство, которому он не может сопротивляться. — Я первый, — дрогнувший голос заставляет его же обладателя отчаянно хмыкнуть, прижимаясь спиной к стене. — Я первый, кто принял участие в более подробном изучении элементальной энергии людей. Я… Плохо помню свое детство. Помню только то, что не видел и не чувствовал ничего, кроме боли и страданий. Меня зовут Седьмым, без какого-то персонального номера, потому что мне он и не был нужен. Конечно, меня обозначают как «N-7», чтобы я не выделялся среди остальных компонентов, но это не является привязанным ко мне номером, — Седьмой опускает голову вниз, смотрит на свою ладонь, неосознанно вцепившуюся в чужую и поджимает губы. — Суть была в том, что моя энергия от природы очень сильная. Потому я и стал кем-то вроде подопытного кролика, помогая изучать и приходить к новым выводам. Я неосознанно жертвовал собой ради этого. И сейчас жертвую. Частично и вы все жертвуете. Только я в особенной мере, — Седьмой чувствует, как чужие пальцы закрадываются под ткань его перчатки и стягивают ее, обхватывая уже обнаженную, исполосованную старыми шрамами ладонь. — Я думал, что делаю все это ради человечества. Ведь моя жизнь не настолько дорога. Я был готов искалечить ее как душе «LABELCOM» угодно. Я не большой поклонник людей, думаю, ты заметил… Но это не значит, что я не хочу для них хорошего будущего. Да, я предвзят к ним. И большая часть просто отвращает меня. Но даже если так… Я все равно не могу отвернуться от человечества. Я сам человек. И себя я порой терпеть не могу также, как и других людей. Но в какой-то момент это начало заходить слишком далеко… — Седьмой, наконец, решается поднять на сидящего рядом напарника взгляд, параллельно вздрогнув при этом. — Алексия, кажется, слишком заигралась… Думаю, ты уже понял, что я явно не иду вприпрыжку спать, после того, как ухожу из твоей комнаты. Я продолжаю тренироваться несколько часов, прежде чем уйти спать. Только… Обычно я никогда, как минимум за последний месяц, не уходил из тренировочного зала с ранами. Лишь недавно, когда я пришел к тебе… Я задумался тогда о чем-то странном, — Седьмой тихо выругивается, внезапно запрокинув голову назад и будто зажмурив глаза, — тогда я задумался о том, что произошло между нами. Тот случай. Из-за этого я не успел среагировать, прежде чем лезвие проехалось по моей спине… Я вновь почувствовал адскую боль. И садистское удовольствие Алексии от увиденного. Я понял, что ей нравится, когда я страдаю. Она заставляет меня страдать. Всю жизнь. Она следит за мной, — Седьмой скалится, а его губы заметно дрожат. — Мне страшно, Леш. Мне впервые за всю жизнь настолько, блять, страшно. Щербаков ощутимо вздрагивает. Впервые за долгое время ему удается услышать именно эту форму своего имени именно от этого человека. И это определенно значит многое. Неужели Седьмой действительно хочет отречься от правил этой злоебучей организации? С чего так вдруг? Седьмой поднимает свободную руку перед собой и смотрит, скорее не на нее, а через, тяжело вздыхает, в какой-то мере поражаясь тому, как внимательно и молча слушает его Щербаков, не прекращая с сочувствием глядеть на его лицо, все исцарапанное, на которое обычному человеку было бы взглянуть чересчур печально и тяжко. — Я даже сейчас не уверен, что поступаю правильно. Я просто… Седьмой не успевает договорить, закончить начатую мысль, что заняло бы еще секунд двадцать, пока он пытался бы подобрать нужные слова и разъяснить, что имеет в виду. Его затягивают в крепкие объятия и прижимают, необычно чувственно и тепло, так ласково, но в то же время очень тесно, не собираясь выпускать, даже если тот попытается вырваться. Седьмой утыкается лицом в слегка напряженное плечо, притирается к нему щекой и неуверенными, немного дерганными, до сих пор пугливыми движениями укладывает ладони на спину Лёши ответно, кажется, боясь даже лишний раз двинуться. На него внезапно нахлынуло чувство вины перед своим напарником, которое грызет его и без того ледяное, давно подбитое и истерзанное сердце. Он натворил слишком много, чтобы теперь просить прощения. — Леша, мне жаль, правда… — Заткнись, чертенок, — Щербаков отстраняет от себя Седьмого, прижимая палец к его содрогнувшимся губам и невольно опуская на них взгляд. Конечно, он не забыл тот случай. Конечно, он помнит. Но сейчас ему в каком-то смысле мерзко от мысли, что из-за этой шалости Седьмому пришлось едва ли не ползти к нему, горя в огне блядского ада. — Блять. Леша убирает ладонь, медлит пару секунд, ловя на себе удивленный взгляд, прежде чем коснуться его губ. Своими. Вновь. Но в этот раз не ради того, чтобы простебать поведение своего напарника. В этот раз не через маску. В этот раз он делает это сам, добровольно, непривычно для себя стараясь нежничать и осторожно прижимать Седьмого ближе. Единственное, чего хотелось сейчас меньше всего — спугнуть. Спугнуть этого маленького и зашуганного щеночка, который на самом деле гораздо милее и проще, чем может казаться на первый взгляд. Ведь он поддается, укладывая ладони, по которым то и дело проносятся волны беглых мурашек, на плечи напарника. Ему приятно, он даже не думает сопротивляться. — Чудесно, теперь я сам наименовал себя пидором, — Леша с нервным смешком утыкается в бледную шею, на которой виднеются все те же шрамы бесконечного прошлого, а может в некоторых случаях и настоящего, кто знает, кроме их обладателя? — Я надеюсь, что тебе стало легче из-за этого, иначе я твои губы разобью. — Чтобы не целовать их больше? — Седьмой звучит гораздо спокойнее, искреннее усмехается, уже привыкнув к постоянным шуточным угрозам в свою сторону со стороны напарника. — Да, — вся пятерня обхватывает лицо Седьмого и жамкает его щечки, пока Леша, смотря на это снизу вверх, нагло хихикает. — Меня слишком к ним тянет. Вот как получается. Нельзя так. Седьмой смеется. Искренне смеется, прикрывая тыльной стороной ладони свой рот и придвигаясь ближе к напарнику. Леша впервые видит его настолько человечным, наполненным жизни, как только-только раскрывшийся бутон алого тюльпана. Каким бы милым не был этот момент, да и то, что Седьмой, наконец, позволил себе открыться, радовало, но тяжким грузом вниз тянули мысли о Лене. Это можно считать изменой? Еще и с парнем? Щербаков любит его? По-настоящему? Любит своего похитителя? Ужасно… Все это пугает, но и показывать это сейчас не время. Седьмой только позволил себе раскрыть важные тайны, рассказав их именно Леше. Именно Леше и никому другому. И естественно, он боялся не меньше, чем Щербаков, потому и вгонять его в еще большую панику собственными переживаниями Леша не собирается. Вместо этого он плюхается на мягкую постель, утопает в ее тепле и уюте, а Седьмой устраивается рядом, под боком, крохотно поджав ноги ближе к себе. Сейчас он кажется чересчур милым и наивным котенком, которого так и хочется взять на руки и затискать, слыша довольное мурчание в ответ. Это, в какой-то мере, Леша и делает, пальцами своими зарываясь в темные, спутаннные от вечных тренировок и отсутствия возможности постоянно носить с собой расческу волосы, гладит Седьмого по голове, почесывает макушку, чувствуя, как тот вздрагивает от непривычки, но старается успокоиться, поддаваясь на каждое, нескрываемо приятное касание. И все же, действительно ли Щербаков любит своего напарника по этому ебнутому аду или… Или сделал это просто ради того, чтобы успокоить? Хотя оправдание максимально глупое. Никогда и никому нормальному бы не пришло в голову засосать кого-то просто чтобы успокоить. Это не похоже даже на что-то дружеское. Перед подобным не скажешь «С Днем рождения, братан» или что-то в этом роде. Леша лишь знает, что ему слишком понравилось ощущать эти сухие, тонкие губы, вдоль которых до сих пор был заметен шрам непонятно от чего. Но выясненное уже точно — Алексия это главная причина появления этого, да и всех других вопросов. — Леш, — Щербаков вновь ловит себя на мысли, что это звучит слишком красиво и доброжелательно из его уст. — Зачем ты делаешь все это? — Не самое лучшее время, чтобы спрашивать о подобном, — Леша отмахивается и отворачивается лицом к стене, сонно зевая. Он готов заснуть прямо тут, если, конечно, хозяин комнаты не будет против и не выставит его за дверь как в дешевых российских сериалах. — Поспи лучше, звездочка. Мне нужно подумать обо всем этом. — Мне просто интересно, Леш… — Мне тоже интересно, почему ты так внезапно решил все это распиздеть именно мне, но я же не терроризирую тебя вопросами. Вот и ты, будь добр, потерпи и проанализируй случившееся, тебе ж, кажется, это больше всего нравится? — Ты мне нравишься.