Щупальца

      Питер смотрел на потрескавшийся потолок, в сотый раз пересчитывая на нем трещинки. Из комнаты по коридору напротив по воспаленным ушам юноши била невыносимо громкая музыка. Честно признаться, мистер Диткович всегда был довольно шумным, но Питер никогда этого не замечал. Чаще всего Паркер пребывал в своих «разлетах» или университете, а возвращался в съемное место жительство для ночевки, когда гул уже стихал. Зато сегодня он в полной мере ощутил все богатство звуков, на которое был способен хозяин многоквартирного дома. Шум старого магнитофона сливался со звоном бокалов, протяжным скрипом дверей и громкой речью, невероятным ансамблем вливаясь Питеру в голову и разрывая буквально каждый слуховой нерв. Сегодня праздновали день рождения одного из друзей мистера Дитковича, и празднество явно не планировало утихать даже после одиннадцати ночи. Вся эта какофония безжалостно вынимала из слегшего с температурой Паркера душу, превращая восстановление сил в самый настоящий ад на земле.       Да, «оздоровительные» купания в грязной ледяной воде не прошли даром даже для Паука. Питер, испокон веков ненавидящий походы к врачам, сделал ставку на свою эволюционировавшую иммунную систему и наивно решил просто отлежаться дней пять в кровати. Не имея ни таблеток, ни микстур, ни даже банального градусника, в итоге Паркер просто слег с астрономической температурой и догадками, что же такое серьезное он мог подхватить. Неизвестно, сколько бы Питер еще бредил в жаре, если бы встревоженные Гарри и Мэри Джейн буквально не вышибли и без того кривую дверь его съемной комнаты. Вместо пяти дней получилось намного больше, и университет по понятным причинам начал интересоваться пропавшим студентом. Звонили даже с практики, но Питер презрительно сбросил вызов, не желая даже думать о том, что рано или поздно ему все-таки придется увидеться с Октавиусом.       До злополучной встречи он уже успел сработаться с доктором. Счастливый и наивный, Питер даже успел предложить несколько идей о стабилизации генераторов, задействованных в проекте. Если бы он только знал, кому все это рассказывает. Юноше все еще мерещился в бреду этот легкий поцелуй, теплые руки, собачий холод и жжение где-то в лёгких.       Сердце бешено колотилось от воспоминаний. Иногда Питер по-садистки заставлял себя вспомнить каждое мгновение той ночи, чтобы проверить, насколько сильно его затрясет в лихорадке. Израненный снаружи и полностью раздавленный внутри — потрясающе уничтожающие ощущения. Изощренно пытая самого себя, Питер представлял карие глаза доктора, испытывая приятную судорогу в животе и зверскую злобу одновременно, стискивая зубы до такой степени, что начинала ныть челюсть. Да, тут явно не получится, как с Флешем на выпускном, вряд ли Октавиус позволит себя ударить. Или поцеловать еще раз.       «И вот мы снова в этом болоте, Питер», — горько усмехнулся про себя юноша, прикрыв глаза и опять пытаясь воспроизвести у себя в голове тот незабываемый контраст температур от горячих губ и холодного воздуха, — «никогда не было, и вот опять…»       Разочарование, утопившее все его высокие порывы, и яростное желание прекратить прохождение практики у этого человека отступили только с понижением температуры. Когда голова слегка остыла, а мозгу уже немного вернулась способность здраво мыслить, Питер успокоился и решил, что самый логичный выход — практику продолжить. Такое решение полностью шло вразрез с принципами, которые Паркер для себя придумал. Однако юноша быстро оправдал себя. Он продолжит практику, но не с целью пощекотать себе нервы новым любовно-ненавистным увлечением, а чтобы просто… быть в логове врага, под прикрытием. Да, определенно. Как шпион из фильмов, но лучше в миллион раз. Октавиус работает над манипуляторами, значит эти четыре жуткие штуковины должны находиться где-то в лаборатории, или по крайней мере, их чертежи. Заодно где-то рядом должна плавать информация о технике Старка, которую они разгружали той ночью. Скорее всего, за то время, пока Питер температурил, они перевезли ее в другое место, но чем черт не шутит…       Лихорадочные размышления Питера прервал звонок мобильного телефона, который тот еле услышал сквозь коридорную музыку, шум и брань. Юноша с усилием приподнял свою чугунную голову от мокрой горячей подушки и, разлепив веки, уставился на экран. Свет с силой ударил по воспаленным глазам, и Питеру показалось, что он физически ощутил, как с болью сужаются его зрачки. Может быть, Мэри Джейн была права, и все-таки стоило вызвать на дом врача?       — Привет… — прохрипел Питер и инстинктивно улыбнулся сухими губами.       — Господи, Питер, ты звучишь, как мертвец! — голос Мэри Джейн последнее время всегда был беспокойным и нравоучительным. Она приходила раз в день, засовывая в Питера лекарства, которые почему-то все равно не действовали, мерила температуру и поила собственноручно приготовленным компотом со странным привкусом. Из чего она его делала, Паркер так и не решился спросить, но впечатления были те еще.       — Все нормально, мне сегодня получше, — вяло ответил Питер.       — Ты выпил лекарства, которые я вчера тебе принесла? Серьезно, Пит, тебе нужен доктор, — Питер многозначительно закатил глаза при этой фразе. Да, доктор. — Это похоже на воспаление легких с какими-то осложнениями. Я без понятия, где ты такое мог подхватить, но нам точно нужна помощь специалиста! Слушай, если ты не хочешь… давай я сама поговорю с Гарри? Он ведь и сам предлагал оплатить врача.       — Нет! — Питера точно ошпарило. Он даже дернулся в постели, попытавшись выпрямиться, но не смог. — Я не хочу даже говорить о страховках, Эм-Джей! Я справлюсь сам! Мне намного, повторюсь, намного лучше! Большое спасибо тебе и… э… твоему компоту.       — Это кисель из инжира, Питер, — фыркнули с той стороны трубки. — Я приду где-то через час.       Паркер закатил глаза:       — А Джеймесон не спрашивает тебя, где ты постоянно пропадаешь? Его не смущает, что ты возишься с бывшим?       — И говорить об этом больше не хочу, Паркер, — когда разговор начинал ее раздражать, или когда она начинала злиться, Питер моментально превращался в Паркера. — Жди.       — Ладно, — вздохнул юноша и повесил трубку.       В любом случае, опека Мэри Джейн была очевидна, особенно после того, как она бросила Питера на первом курсе ради космонавта, причем очень некрасивым способом. Питер смирился с тем, что в очередной раз пожевал стекло, однако отвратительная фраза «останемся друзьями» оказалась больше, чем просто формальный скотч, коим все так любят заклеивать трещины во взаимоотношениях. Уотсон часто звонила бывшему и, явно разрываемая чувством вины, бросалась на амбразуру по ряду многих вопросов, касающихся его здоровья и личной жизни. Наверное, она думала, что Питер все еще влюблен в нее и несчастен, как Ромео. Паркер и сам себя пытался в этом убедить, но в итоге однажды просто признался себе, что она была затычкой в дыре, которая образовалась в его сердце после Флеша, неудачной попыткой изменить себя, свои вкусы и влюбленности.       Повесив трубку, Питер решил, что пролежит еще дня два и уже совершенно точно пойдет в универ. Заходы Мэри Джейн начинали приносить дискомфорт, хоть он и очень ценил ее помощь. Закинув телефон на тумбочку, юноша решил, что было бы неплохо выпить немного воды. Прием большого количества жидкости был излюбленным советом тети Мэй, когда маленький Питер заболевал. Паркеру пришлось приложить огромные усилия, чтобы выбить из Гарри и Мэри Джейн обещание, что она не узнает о его заболевании, иначе бы все превратилось в страшную катастрофу. Однако выпить воды не получилось. Только приподнявшись с кровати, Питер резко почувствовал мощнейшее головокружение, кое не испытывал даже при полетах на паутине. Вся маленькая съемная комната с облупленной штукатуркой завертелась под ногами, а через секунду в глазах и вовсе встала непроницаемая темнота. Без сил, юноша вновь упал в горячие помятые подушки и закрыл глаза, глубоко вздыхая. Нет, наверное, не два дня. Три. Да, три дня еще стоит полежать.       Питер отключился, уснув нездоровым сном и совершенно игнорируя шум снаружи. Пролежал он так неопределенное время, хотя, казалось, вечность. От болезненной дремы его вновь оторвала вибрация телефона, ударившая по бледным пальцам. Сегодня всем от него что-то нужно! Питер встрепенулся, и подтянул трубку к губам.       — Алло? — безжизненно произнес юноша.       — Питер! Добрый вечер! — из трубки донесся мужской голос. — Это профессор Коннорс. Что с тобой? Раньше ты опаздывал, а теперь тебя вообще уже нет несколько дней. Деканат не оповещен, Октавиус каждый божий день интересуется твоей пропажей, и уже скоро будет серьезная лабораторная работа по лекциям, которые ты пропустил, со сдачей первых отчетов, — обрушился на Питера профессор со всей строгостью, на которую был способен. — Уж не надумал ли ты отчисляться?       — Я… профессор Коннорс, я… — Питер попробовал прокашляться, чтобы не так сильно хрипеть. — Я приболел. Очень сильно. Наверное, воспаление легких, но мне уже немного лучше…       — А с мозговой деятельностью все хорошо? Она явно повреждена, если ты не удосужился оповестить университет, потому что все твои отлежки идут в прогулы, — злобно фыркнул профессор, а затем очень серьезным тоном продолжил: — Питер, сколько раз ты еще будешь прикрывать свою лень подобными оправданиями? В прошлом году ты подвел меня на научной выставке, не явился на олимпиаду по математике, хотя я поручился за тебя перед руководством, не подготовил статью для важной межуниверситетской конференции, а под конец первого курса вовсе перестал ходить на пары.       — П-профессор Коннорс… — залепетал Питер, но поперхнулся своими же словами. — Я… исправлюсь, я… правда, болен! Прошу… Нет, умоляю, простите, что все так получается! Я… я буду завтра же, как штык! Я подтяну лекции, клянусь!       — У нас уже был с тобой серьезный разговор, помнишь? — безжалостно поинтересовались из телефона. Питер стиснул зубы и зажмурился, пытаясь урезонить накатившую волну мощнейшего стыда. — Ты помнишь, что ты тогда мне сказал? Ты говорил, что исправишься, что возьмешь себя в руки. И я поверил тебе, Питер. Честно, я поверил каждому твоему слову, — строгий и осуждающий тон профессора Коннорса плавно перетек в расстроенный и даже обиженный. — Питер, послушай, ты талантливый. Ты очень талантливый и способный молодой человек. Я вижу в тебе огромный потенциал, и именно поэтому еле уговорил Октавиуса принять практиканта. Я поручился за тебя. Вновь. И ты подводишь меня. Вновь. Сегодня ты говоришь мне про воспаление легких, а завтра мне доносят, что видят тебя в полном здравии. Мы уже это проходили, Питер.       — Профессор…       — Питер, — Коннорс тяжело вздохнул, и у юноши закололо сердце. — Знаешь, доверие… Оно, как бумажный лист. Стоит его хотя бы один раз смять, и он уже никогда не разгладится. Но я очень пытался, Питер, правда. Моему пиетету к тебе пришел конец. И с Октавиусом ты будешь разбираться самостоятельно, мне надоело за тебя краснеть. Осуждающую тираду профессора заглушил протяжный звон дверного звонка. Питеру показалось, что ему в виски воткнули тысячу иголок — настолько противным был этот звук. Звон прервался и тут же раздался вновь, более настойчиво и агрессивно. Юноше показалось, что вместе с дребезжанием звонка задребезжал по черепной коробке и его мозг. Это Мэри Джейн, она как раз должна была скоро прийти. Нужно открыть эту треклятую дверь, впустить ее и срочно договорить с профессором…       — П-профессор К-коннорс, ко мне тут… — Питер еле выдавливал из себя слова, совершенно потерявшись в ориентации. Он встал с кровати скорее по инерции, чем специально, точно робот. Ухо все еще обжигал горячий телефон с постоянно перегревающимся блоком питания. — Ко мне пришли… одну секунду, пожалуйста… н-не вешайте трубку, я сейчас.       Точно в бреду, Питер преодолел пространство комнаты, которое по длине показалось ему Великой Китайской стеной, и свободной дрожащей рукой уцепился за дверную ручку. С той стороны продолжали настойчиво звонить.       — Господи, Эм-Джей, умоляю, прекрати! — взвыл Питер, наваливаясь на дверь, чтобы наконец ее распахнуть. — Моя голова сейчас расколется, как кокос!       Тот, кого юноша увидел на пороге, заставил его намертво прирасти к полу и едва не выронить телефон, из которого все еще доносилась нескончаемая речь профессора. На дно желудка Питера упало что-то тяжелое и свернуло все нервы в один тугой комок. Он уставился на гостя стеклянными глазами, совершенно ошеломленный и парализованный. В дверях стоял сам доктор Октавиус.       В длинном расстегнутом пальто бутылочного цвета, черных кожаных перчатках и темном узорчатом шарфе, небрежно накинутом на шею, профессор возвышался над своим практикантом, точно огромная скала перед маленьким катамараном, заслонив собой почти весь дверной проем. Само лицо Октавиуса было совершенно непроницаемым, будто он пришел на панихиду, — ни одной эмоции считать было просто невозможно, а очки с затененными линзами, привычно сидевшими на его орлином носу, никак не помогали ситуации, разве что из-под них виднелись слегка напряженные густые брови. От доктора веяло уличным холодом и очень слабым запахом сигарет.       Питер оцепенел перед ним, сумев вымолвить пару слов, да и те — в телефон:       — П-профессор Коннорс, тут…       Октавиус, всё с тем же каменным лицом, не роняя ни единого слова, вдруг ловким движением снял с себя очки, нагнулся к студенту и прижался губами к его лбу. От этого внезапного прикосновения Питер почувствовал себя розеткой, через которую пропустили больше пятьсот вольт, отчего вся проводка внутри закоротила, зашипела и моментально сгорела. Наверное, продлись это еще секундами дольше, Паркер непременно бы умер от инфаркта, но доктор тут же отстранился от него, выпрямляясь и хмурясь.       — Угольная топка паровоза не такая горячая, как ваш лоб, мистер Паркер, — заключил Октавиус, глядя на своего студента. — Позволите?       Питер, продолжая таращиться на гостя, сделал шаг назад, позволяя доктору войти, но тот вместо того, чтобы принять приглашение, выцепил из слабых рук юноши телефон.       — Курт, он действительно болеет, — резюмировал Октавиус, а затем окинул белого, как снег, Питера оценивающим взглядом. — Бледный, как сама смерть, еле стоит.       — Уже примчался, да? — фыркнули из телефона. — Никогда не хотел попробовать себя фельдшером на скорой помощи, Отто?       — Зачем мне пробовать быть тобой? — парировал Октавиус, продолжая сверлить Питера нечитаемым взглядом. — Я возьму Паркера на себя. Даже не вздумай отзывать договор о практике.       — А лабораторную тоже ты за него напишешь? — вдруг расслабленно рассмеялся профессор Коннорс. — Интересное времяпровождение ты выбрал для своего отпуска. Хорошо, забирай. И передай ему трубку, мне нужно сказать пару слов, прежде чем ты начнешь свою терапию.       Октавиус сверкнул глазами и протянул телефон оцепеневшему Питеру, который мало соображал, что вообще происходит. Паркер сглотнул и взял трубку.       — Я без понятия, чем ты так в себя влюбил доктора, но он действительно интересовался тобой все те дни, что ты отсутствовал, — теперь Коннорс говорил мягко и даже как-то виновато. — Говорил, что ты хорошо работаешь со схемами и платами, а голова твоя бурлит прекрасными идеями и предложениями по проекту, а в твоих способностях я не сомневался. Чтобы ты понимал всю серьезность происходящего — у профессора Октавиуса очень скверный и придирчивый характер, не дай боже тебе его увидеть раздраженным. Как видишь, теперь он изъявил о тебе опеку и, не сомневайся, он умеет решать проблемы. Опустим, что мы с ним еще поспорили на твое состояние, кхм. Я проиграл ему и должен. Я думаю, что он также согласится тебе помочь и по моим лекциям — он помнит их наизусть, только скажи тему. Ещё я прошу прощения, что в этот раз не поверил тебе, но и ты меня пойми и вспомни про мальчика, который кричал о волках. Желаю тебе скорейшего выздоровления, Питер. Если что — обязательно жалуйся мне на Отто.       Все еще шокированный и совершенно ничего не понимающий, Питер услышал короткие гудки и встретился с прищуренным взглядом карих глаз напротив.