Щупальца

      — П-проходите, доктор Октавиус, — Питер неловко взмахнул рукой в пригласительном жесте. — Присаживайтесь…       Он действительно был бледен, как сама смерть, но вряд ли из-за плохого самочувствия. Его гениальный план о шпионаже в логове врага рухнул, как карточный домик, причем еще на первом уровне. Враг явился к нему сам и явно не собирался уходить в ближайшее время. Костюм и прочие приблуды в виде вебшутеров были убраны достаточно далеко, доктор не мог случайно на них наткнуться и лихо сложить два плюс два, однако Питера это не успокаивало ни на йоту. Нервы Паука стали похожи на оголенные коротящие проводки, паучье чутье ревело об опасности, которую совершенно не выражали спокойные глаза профессора.       — Думаю, лучше не присесть, а прилечь, и не мне, а вам, — заметил Октавиус, улыбнувшись. За дверьми вновь послышалась музыка и громкий хохот. Доктор поморщился от резких звуков и вдруг обернулся к выходу: — Давно у вас такой шум? Я думаю, стоит провести беседу. Подождите меня пару минут.       Питера передернуло от пугающе умиротворенной интонации Октавиуса, словно через секунду обманчивая любезность доктора рассеется, он разобьет бутылку с лечебным сиропом о край стола и получившейся розочкой рассечет глотку мистеру Дитковичу. Картина, нарисованная воспаленной фантазией и подогретая осознанием того, что перед ним не просто ученый, а опасный преступник, настолько ужаснула юношу, что он мгновенно залепетал, как ошпаренный:       — Не стоит, профессор! У них сегодня празднество, просто так совпало, что я болен. Здесь обычно тихо, да и они мне не мешают, — соврал Питер, а затем неловко улыбнулся: — Ну болен я, и болен, что ж теперь всему дому ради меня, такого «золотого», притихнуть и не шевелиться? Вздор, согласитесь?       — Не соглашусь, — нахмурился Октавиус, отчего у Паркера что-то упало на дно желудка. — Бриллиантами, конечно, в искусственном освещении не отсвечиваете, но на золото вполне себе потянете. Помните ваше предложение о том, что удержание плазмы лазером стоит заменить на магнитные поля? Я очень долго думал об этом.       — Да, но мы сошлись с вами на том, что конструкции для создания и поддержания полей слишком сложно, долго и дорого делать.       — Но это безопаснее, — возразил Октавиус, снимая с себя пальто и вешая его на довольно жидкий крючок, который мгновенно издал напряженный треск. Из коридора вновь донесся громкий звук — упало что-то тяжелое и металлическое, словно гиря, — и по штукатурке сразу же змеей поползла толстая кривая трещина, скрывшись за облезлым дверным косяком. В этой комнате все держалось на честном слове, но только из-за этого Питер мог позволить себе снимать хоть какую-то квартиру. — Это ужасно, мистер Паркер. Курт говорил мне, что вы живете не в самом лучшем доме, но это… У тараканов условия лучше. Сколько вы за это платите ренту?       Питер чуть не выпалил, что он ее и не платит уже полгода, но вовремя прикусил себе язык.       — Ну… э… Достаточно по себестоимости, скажем так.       Октавиус демонстративно провел пальцем по столешнице кухни (ну или просто по ветхому маленькому шкафчику, который якобы ей являлся), собрав толстый серый слой пыли, и Паркер моментально покраснел от стыда.       — Извините, доктор Октавиус, я просто…       — Спокойно, молодой человек, — Октавиус снисходительно рассмеялся. — Я не домоуправительница и не няня, чтобы отчитывать вас. Да и вообще, я считаю величайшей глупостью обсуждать гнездо двадцатилетнего студента, обладающего вашим темпераментом. Все когда-то были молодыми. А у талантливых нестандартно мыслящих людей беспорядок сохраняется и до преклонных лет.       — А зачем вы собственно… «изъявили обо мне опеку», как выразился профессор Коннорс?..- тихо поинтересовался сконфуженный Питер. — Он еще сказал, что…       — Не знаю, чего он вам там наплел про меня — все вранье, если что, — фыркнул Октавиус. Питер только сейчас заметил, что, оказывается, доктор принес с собой несколько больших сумок. На маленьком покошенном обеденном столе неожиданно появились фрукты и даже гранатовый сок. — В любом случае, четырнадцатого числа у вас лабораторная работа, а еще через неделю экзамен. Я вас выхожу и подготовлю, отрублю вам все «хвосты», а потом сразу после своего отпуска заберу в рабство на проект, — профессор улыбнулся ошарашенному студенту. — Отказ не принимается.       Питер захлопал глазами, точно кукла:       — В рабство?..       — Да, — просто ответил Октавиус, словно это была совершенно очевидная вещь. — Вы чудесный генератор идей, а что самое главное — безупречный их исполнитель. Я вас забираю.       Все происходящее для юноши сейчас обладало каким-то невообразимым сюрреализмом. Как же иронично слышать столь высокопарные похвалы от человека, который несколько дней назад буквально раздавливал его как физически, так и морально. О, интересно, какое бы у доктора было лицо, если бы он узнал, что его любимый студент и жалкое членистоногое, путающееся под ногами, один и тот же человек? Наверное, его очки точно слетели бы с носа… Но не сейчас. Сейчас он будет лечить раны, которые сам же и нанес. Казалось бы, нужно радоваться, ведь судьба решила взыскать компенсацию за ущерб с самого злодея, но Питеру от такого расклада становилось только хуже. Не одна только болезнь скосила Паука. Он был влюблён. Безумно, страстно, безнадежно. Теперь уже Питер думал, что те первые дни лихорадочной тряски были лишь болезненным этапом принятия этого факта. Сквозь презрение к своей натуре, ненависть к Октавиусу и дикие мучительные воспоминания о Флеше, которые вызвал этот издевательски нежный поцелуй, Паркер пришел к откровенному признанию самому себе — он вновь влюбился, причем опять, как ботаник, прижатый хулиганом. Ох, зачем доктор тогда вообще его поцеловал?!       И теперь… Интересно, Октавиус заметил, как участилось его дыхание? Увидел, как расширились до размеров Вселенной его зрачки? Как покраснели уши и каким смущенным стал взгляд?       — Откиньте голову, — голос доктора вытащил Питера из омута раздумий. Юноша послушно повернулся к усевшемуся рядом с ним на кровати профессору и по-лебединому вытянул шею. Две теплые руки аккуратно коснулись его горла и слегка помассировали большими пальцами под скулами, отчего Паркер чуть не потерял сознание, буквально растворяясь в прикосновениях. — М-да, лимфоузлы довольно большие. К врачу вы, естественно, не ходили. Ни сейчас, ни тогда, я правильно понимаю?       — Тогда? — заморгал Питер.       — Тогда, — повторил Октавиус и вдруг ловким движением задернул футболку Питера, оголив его торс. От совершенно чистой кожи юноши, доктор загадочно усмехнулся. — О, ну надо же! Поразительно. Ни самой раны, ни шрама от нее. Даже ткани нормально срослись, будто не было ничего.       — Ах, вы про это, — покраснел Питер и лихорадочно опустил футболку вниз, словно пряча неприличную татуировку, молясь, что Октавиус не начал о чем-то подозревать. — На мне все заживает, как на собаке. Мне и сейчас с болезнью лучше.       — Я заметил, — тихо хмыкнул Октавиус и встал с кровати, направившись к кухонному шкафу. — Вот о профессоре Коннорсе такого сказать нельзя. Помнится, тоже на курсе втором схватил вирусную дрянь. По своей вине, что самое удивительное. На практике их потащили в какую-то больницу, а маску у нас носят только слабаки, — рассмеялся доктор, ставя чайник на плиту. — Сначала решил позаумничать, мол, сам себя вылечит, а в итоге слег окончательно. Я его еле выходил, даже пары пропускал.       — Вы лечили доктора Коннорса?       — Да, мистер Паркер, понимаю ваше недоумение, — не оборачиваясь, улыбнулся Октавиус. — Я все-таки физик-ядерщик. Но да, выходил. И даже не только его, так что опыт имеется.       — Вообще, меня сейчас тоже… выхаживают, если можно так сказать, — мягко вставил Питер.       — Пытаетесь выпроводить меня? — доктор озорно сверкнул глазами. — По-моему, я предупредил, что не получится.       Питер несколько расслабился от столь непринужденного разговора. Даже страх и тревога слабо, но все же отступили на задний план. Уставившись на огромную широкую спину в черной водолазке, юноша невольно поймал себя на мысли, что любуется доктором. Не просто любуется, а откровенно на него пялится. Какая же у него вьющаяся густая копна волос, наверное, запустишь руку — утонет целиком. И профиль такой выразительный с этим римским носом. Губы припухшие, но подвижные — доктор мог театрально опустить уголки вниз или лучезарно улыбнуться. А еще хищно оскалиться, оголив кромку зубов. У Питера опять перехватило дыхание от воспоминаний. Господи, когда-нибудь это все равно закончится. И что-то подсказывало Пауку, что закончится это настоящей катастрофой.       — Ну, вообще, правда, я не брошен, — Питер очень натянуто рассмеялся, но доктор не обернулся. — Гарри, например…       — Сын Озборна? — вдруг уточнил Октавиус, выгнув бровь.       — Да, он, — кивнул Питер. — Звонит мне каждый день. Мы с ним с детства дружим. Часто защищал меня от хулиганов в младших классах, — юноша стыдливо отвел глаза. — И здесь меня тоже не бросил. Он даже предлагал врачей, но я отказался, хотя очень благодарен ему.       — Не он.       — Что, простите?       — Не он предлагал, — спокойно ответил Октавиус, насыпая в чашки какао. — Мистер Озборн предложил врачей через Гарри. Причем своих врачей, — юноша не видел лица доктора, но голос его вдруг стал пугающе мрачным. Питер напрягся, вспоминая, что перед ним преступник. — В любом случае, теперь они вам действительно не нужны. Даже хорошо, что их не было.       Питер поджал губы. Неприятное чувство накрыло его с головой, будто бы от него что-то скрывают, о чем-то недоговаривают, кидая ему в лицо обрывки загадочных фраз, которые он не способен понять без контекста. Октавиус мог бы этого и не говорить, однако он, словно нарочно, поднял ил со дна, взбалтывая и без того мутную воду. В комнате повисло молчание, прерывающееся охами из коридора и звоном чайной ложки. Октавиус обернулся к Питеру с двумя чашками горячего какао и протянул одну из них.       — Что вы имеете в виду? — настороженно спросил Питер, принимая напиток из рук доктора. Чашка приятно согрела руки, дурманя ароматом бобов.       — Я имею в виду то, что мистер Озборн блестящий предприниматель, — Октавиус поставил стул перед кроватью Питера и уселся, закинув ногу на ногу. — Прежде чем принимать помощь от такого человека, нужно подумать. Раз десять. А лучше сто.       Вдруг комнату неожиданно пронзил высокий писк, а последующее за ним шипение полностью обволокло помещение, ударяясь о стены комнаты. Питер почувствовал, как от его лица отлила вся кровь и онемели щеки, душа ушла куда-то в пятки, а по спине пробежались ледяные мурашки, когда он осознал, что издает шумы. Источником звука была вещь, о которой Паркер совершенно забыл и вспомнил только сейчас, когда уже стало совсем поздно. Да, костюм Паука был убран в чемодан, закинутый куда-то в самый невзрачный угол комнаты, а вебшутеры были в ящике стола, куда Октавиус вряд ли бы полез, но это…       Гребаное. Полицейское. Радио.       Питер уставился на облупившуюся стену и дрожащей рукой поднес чашку какао к губам, боясь взглянуть на лицо Октавиуса. Звериный ужас, обдавший Паркера, буквально вытянул из его легких весь воздух. Однако после услышанного сообщения, у Паука и вовсе чуть само какао носом не пошло: «Всем постам. Сообщаю о нападении. Требуется срочное подкрепление на юге 54-й улицы. Двое злоумышленников: Герман Шульц и Мак Гарган, повторяю, Герман Шульц и Мак Гарган. Оба вооружены и опасны. Прием»       Твою мать. Это же Оскорп…       — Любите фоном слушать полицейское радио, мистер Паркер? — как ни в чем не бывало поинтересовался доктор Октавиус, словно разговор шел о погоде. Он отпил из кружки горячий какао и, облизнув губы, преспокойно поставил его на тумбочку. Сердце Питера заколотилось настолько сильно, что грозило вот-вот размельчить ребра в костную пыль.       — А… а-ага, — Паркер почувствовал, как у него начинает раскалываться голова. Нужно было срочно выпить таблетку, но он не мог пошевелиться под сверлящим его насквозь взглядом доктора.       — А я вот классику люблю фоном послушать, — продолжал вести непринужденную беседу профессор, совершенно дружелюбно улыбаясь. — Помогает расслабиться. Шопен, Бах, Бетховен. Можно и утром слушать, и во время работы, и перед сном. Очень благоприятно влияет на нервы. «Всем постам, всем постам. Сконцентрировать все силы на юге 54-й улицы. Есть жертвы. Требуется срочная эвакуация граждан. Прием»       — Я тоже люблю классику, — как можно невозмутимее поддержал диалог Питер, еле пытаясь унять в голосе дрожь. От охватившего волнения начало подташнивать. Хотелось пулей выбежать из комнаты, но все тело было парализовано ужасом и страхом. — Бетховена тоже слушал.       — А слушали Симфонию №3? Ми-бемоль мажор, — Октавиус чуть наклонил голову набок. — Такая героическая. Очень воодушевляет, особенно в начале дня. Вы знали, что сначала он хотел посвятить ее Наполеону? Потом он в нем разочаровался и посвятил меценату, князю Лобковицу.       — Да? — Питер удивленно приподнял брови и попытался непринужденно улыбнуться. Его колотило. — Таких подробностей, к сожалению, не знал. Но очень интересно. Я, вообще, грешу тем, что, если и слушаю классическую музыку, то просто так. Биографию композиторов и историю произведений не всегда читаю. Но теперь точно буду.       — Какая вода была в Гудзоне, Питер?       — Что?..       — Когда я топил тебя, какая вода была в Гудзоне?       Горячее какао ударило в нос, Питер захлебнулся, зажмурившись. Ноздри обожгло настолько сильно, что из глаз брызнули соленые слезы. Юноша поперхнулся и закашлялся, пытаясь понять, его сердце вообще сейчас стучит или все-таки остановилось. Он выпрямился и, продолжая дрожать от нескончаемого кашля, посмотрел на доктора. Весь мир перестал существовать, растворился, сузился до этих совершенно спокойных темных глаз, смотрящих на Питера немигающим взглядом.       — Я не понимаю, о чем…       — Какая. Была. Вода, — мягко улыбнулся доктор.       Паркеру вдруг захотелось истерично рассмеяться. Поймали. Как глупого зайца, поймали, да еще и в своей же норе. И охотник всем своим самодовольным видом показывал, что это было не так уж и сложно. Боже, как соврать? Что сорвать? Язык окоченел, буквы в слова не складываются, мозг пульсирует, словно воспаленный комок извилин. Да и не получится ничего. Он все по глазам видит, по ужасу в них. Юноша начал бледнеть, трусливо опустив взгляд, — смотреть на Октавиуса не было сил, однако тот не торопил его, милосердно давая время прийти в себя, обдумать… что-то.       Питер потер переносицу. Даже если начать что-то отрицать, все равно бессмысленно. Он все понял. Мучить себя сейчас бессмысленно. Да и как он вообще смеет на него так давить? Человек-Паук он или нет, в конце-то концов?! Показывать слабость врагу — самое низшее, на что способен супергерой. Что ж, тогда, в доках, доктор действительно застал его врасплох. Непозволительная роскошь — давать ему упиваться тем же самым еще раз. Нет, нельзя.       Застыдив самого себя, Питер неожиданно наполнился смелой яростью, вдруг с вызовом посмотрел на Октавиуса, скривив губы в горькой усмешке, и спокойно произнес:       — Вода была холодная.