Щупальца

      — Вода была холодная.       Октавиус медленно растянул губы в хищном оскале. Сквозь тонкие занавески пробился луч заходящего солнца и, скользнув по щеке доктора, запутался в волне его густых волос. Питер шумно выдохнул, ощущая, как по его пульсирующему виску течет капля пота. Они, не моргая, смотрели друг на друга, и воздух между ними был настолько тяжелым и плотным, что, казалось, его можно спокойно собрать в руку, точно ком ваты, и смять пальцами. Глаза доктора сверлили его из-под темных линз, но Питер отчетливо видел безумно пылающие веселые огоньки, которые не предвещали ничего хорошего.       — Насколько холодная? — тихо выдохнул доктор, не отрывая взгляда от своего практиканта.       Питер опустил глаза. Сердце бешено колотилось, а в виске точно длинная острая игла застряла. Не все карты были раскрыты, не на все вопросы были получены ответы, но Питер понимал, что успокоение ему сейчас может принести только одна вещь. Вещь, о которой он бредил все эти дни, утопая в кипящем жаре во время безумных сновидений, что рисовали ему яркие и такие сладкие образы. Эти образы обволакивали, опутывали, точно липкая паутина, сжимая грудную клетку до глухого хруста и заставляя выкрикивать чужое имя при пробуждении.       На дрожащих от усталости ногах Питер медленно поднялся с кровати, выключил радио и закрыл глаза, глубоко вздыхая.       — Безумно холодная, доктор… — не поднимая век, прошептал почти одними губами юноша. — Словно я несколько дней был с головой закопан в самый огромный в мире сугроб, — Питер распахнул глаза, открыто взглянув на Октавиуса: не шевелясь, тот продолжал жадно наблюдать за ним. Луч солнца соскользнул с его щеки, упав куда-то на пол, и лицо профессора погрузилось в тёплую тень. — И даже спустя столько дней, мне все еще смертельно холодно.       Питер решился.       Глаза вспыхнули, комнату наполнил тихий томный вздох. Юноша беззвучно рванулся вперед, прильнув к губам напротив, о которых вожделенно мечтал все эти дни. И пусть земля разверзнется под их ногами, поглотив волной кипящей магмы — он не оторвется от этих мягких уст ни за что на свете. Он слишком голоден, чтобы отказываться от сладострастия, коим так умело раздразнил его доктор дни назад. Тонкие бледные пальцы с упоением погрузились в густую вьющуюся копну каштановых волос, требовательно запрокидывая чужую голову вверх. Питер уселся на колени наставника, с дрожащим трепетом вжимаясь грудью в его грудь. Глаза закрылись сами собой, и весь мир стал состоять лишь из опаляющих кожу прикосновений и едва уловимых запахов. Доктор пах сладкими какао бобами, горькими сигаретами и пеной для бритья.       Питер задыхался, покрывая лицо Октавиуса поцелуями. Губы, щеки, нос, лоб — все попало под нежную атаку безумно влюбленного студента, но доктор продолжал сидеть недвижно. Его руки, сцепленные в замок, не шелохнулись, так и оставаясь лежать на животе, а растянутые в улыбке губы не отвечали на поцелуи. Отчаявшись окончательно, Питер остановился, прижавшись мокрым лбом ко лбу Октавиуса, и тяжело задышал.       — Но вы горите, мистер Паркер, — хрипло заметил доктор, опалив губы Питера горячим дыханием. Лицо его стало серьезным и удивленным, будто он не понимал, что происходит. — Вы бредите, вам нехорошо из-за жара. Вы не понимаете, о чем говорите, вам нужно в постель.       Не сложно было понять, что Октавиус начал откровенно издеваться, ощутив полную и безоговорочную капитуляцию Паука, а упиравшееся в бедро возбуждение юноши только сильнее его веселило. Он не отвечал на поцелуи, но и не отталкивал; делал вид, что не заинтересован, но сам незаметно раздвинул колени шире, чтобы Питер уселся на них глубже. Столь неаккуратная игра и пренебрежение заставили Паркера оскорбленно ощетиниться и отстраниться от профессора. Что ж, кто-то решил поупиваться властью и раздразнить? Нет, доктор Октавиус, вот здесь вы не доглядели, перед вами не девственник, который встанет на задние лапки, растворяясь от любого горячего вздоха. Опыт какой-никакой, но есть.       Питер выпрямился на коленях Октавиуса и потянулся, пытаясь точь-в-точь повторить движения Фелиции. Да, только полный идиот мог соперничать с Чёрной Кошкой в грации, но Паук иногда позволял себе такое — эластичности и гибкости у него было хоть отбавляй. Пусть он и не обладал женским изяществом, вызывать интерес своим телом был очень даже способен. Белоснежная футболка взмыла под потолком, а затем рухнула на ботинки доктора. Взгляду открылись красивые фигурные мышцы и в меру рельефный торс, обтянутый гладкой мягкой кожей — юноша был красив что телом, что лицом.       Пушистые ресницы, большие глаза, красные губы, аккуратный овал лица– Питер еще в младшей школе часто бывал бит за андрогинную внешность. «Я не девочка» — обиженно плакал маленький Паркер и вырисовывал перед зеркалом тенями тети Мэй синяки под глазами, отчаянно пытаясь придать себе хоть толику брутальной мужественности. В шестом классе Питер даже попросил одноклассника ударить его в нос, чтобы тот неправильно сросся. Должно было помочь время. К девятнадцати годам раздались плечи, заострились ключицы, огрубели скулы, сломался голос, но все равно не так, как хотелось бы. Худоба, невысокий рост и невероятно гладкое лицо были частой причиной проверки паспорта. «Вам не в технический университет нужно, а в балетную школу, молодой человек», — шутили в приемной комиссии, а в начале первого курса прямо предлагали подрабатывать танцами в гей-барах. Питера либо презирали за эту толику женственности, брезгуя даже руку подать, либо боготворили, жадно пожирая влюбленными глазами, — равнодушных было очень мало.       Октавиус явно не принадлежал ни к брезгующим, ни к равнодушным: Питер победоносно заметил любование в глазах доктора, хоть тот и пытался его спрятать за очками. «Кто кого еще хочет», — довольно хмыкнул про себя Паркер, вызывающе медленно проводя ладонями по груди профессора, слегка сминая угольную водолазку. Бледные жилистые руки, которым мог бы позавидовать любой пианист, поднялись до плеч, скользнули по шее и остановились на скулах Октавиуса.       — Вот мы и без масок, доктор, — Питер нервно улыбнулся. — Что дальше?       — Есть предложения, мистер Паркер? — хрипло спросил Октавиус. Юноша почувствовал, как под его пальцами участился чужой пульс. Предложений полно. Одно краше другого, доктор.       — Ну, согреться вы мне не предлагаете, так что можем окончательно разнести эту комнату и провалиться на первый этаж, — Питер не разрывал взгляда. — Вы погибнете под завалами, а на меня повесят огромный долг и выкинут из этого дома.       — Ожидаемая самоуверенность от блестящего студента, — хмыкнул доктор, но рук юноши со своего лица не убрал.       — Не самоуверенность, а констатация реального факта, — как можно пренебрежительнее фыркнул Питер, но вышло не очень. — Я сильнее. Факт. Вы — обычный человек без суперсил. Факт. Вы не представляете для меня никакой угрозы сейчас, я выйду победителем в любом случае. Тоже факт.       — Как много интересных фактов, мистер Паркер, — Октавиус немного наклонил голову в бок, разглядывая раскрасневшееся лицо Питера, выдававшее неуверенность хозяина с потрохами. — Вы отчаянно пытаетесь взять ситуацию в руки, но у вас совершенно ничего не получается. На это любо глядеть.       Питера уязвили эти слова. Он разгорячился и ощерился, влив в свой голос столько насмешки и презрения, сколько мог:       — Да что ты можешь со мной сделать без своих щупалец, Спрут?       В эту же секунду Питера с неимоверной силой вбили в стену, да так, что по ней пошла толстенная трещина до самого потолка, осыпав волосы добротным слоем штукатурки. Паука и раньше вбивали в стены, но в этот раз он почувствовал, что совершенно точно отбил себе какое-то из лёгких. Хуже было только лицо Октавиуса: ярость, отражающаяся в его узких зрачках, казалось, была несоизмерима со всей Вселенной, ноздри расширились, жадно вбирая воздух, из них разве что пар не шел, как у озверевшего быка. Доктор был в полном бешенстве. Питер сглотнул, понимая, что сейчас его слова будут забивать ему же обратно в глотку.       — Вы не хотите знать, что я могу с вами сделать, мистер Паркер, но теперь вам придётся, — прошипел Октавиус, чуть ли не срываясь на рык. Питер с леденящим душу ужасом понял, что… не может вырваться. — Тётя не учила вас не брать угощения от подозрительных людей? О, не нужно отводить от меня взгляд, молодой человек, вы знали, что я подозрительный. Причем с первой секунды, как я перешагнул порог вашей комнаты.       Паука словно прошило насквозь от этих слов. Он что-то подсыпал ему в кружку?..       — Вы…       — Замолчи, — выплюнул Октавиус, грудью вжимая Питера в стену еще сильнее. — Я все вижу, и все знаю. Если ты думаешь, что твои красные уши не были заметны еще с первого дня практики — спешу разочаровать. Из-за расширенных зрачков, с которыми ты ходишь вокруг меня, тебя можно принять за наркомана со стажем. Знаешь, сколько за мной таких студентиков вроде тебя ходило хвостиком? Эффектно скидывать с себя футболку и кокетливо хлопать ресничками, облизывая губы, — не работает уже лет двадцать точно. Не нужно сейчас пытаться примерить роль доминанта и перехватить инициативу, Паркер, ты не в той позиции. И уж тем более не нужно сейчас мне хамить.       — А если я попробую? — еле выдохнул Питер. Задорить, так задорить.       Паук вскрикнул, но голос его растворился в шуме празднества мистера Дитковича, все еще бушевавшего за дверьми. Октавиус бесцеремонно впился зубами ему в шею, мучительно медленно оставляя почти моментально налившийся кровью засос. Затем еще. И еще. Словно стая летучих мышей выгрызала ему аорты. Доктор совершенно его не жалел — ну конечно, заживет. Питер выгнулся в спине, насколько позволяло ему вдавливающее его тело, и вцепился пальцами в шею Октавиуса. К своему удивлению, он тут же нащупал под водолазкой вдоль позвоночника своего мучителя что-то мягкое, словно ватки, прилепленные пластырями. Доктор вдруг вздрогнул и зашипел, будто бы его прошила острая боль от такого прикосновения. Паука, точно куклу, отшвырнули в кровать, но только Питер успел вздохнуть полной грудью, как его моментально вжали обратно, но уже в матрас. Октавиус просунул колено меж его ног и, крепко вцепившись в запястья юноши, завел их ему за голову, чтобы не смел больше трогать там, где не следует.       Питер зажмурился, готовясь к новым укусам, но доктор неожиданно нежно поцеловал его в подбородок. А затем в щеки, нос, зажмурившиеся веки. Паука сразу же повело от такого контраста. Точно накрыло волной и унесло. А когда Октавиус раскрыл губами его рот, целуя глубоко и сладко, все мысли вылетели из головы Питера, образовав в голове абсолютно пустой вакуум.       Черт, да Флеш рядом не стоял. Он даже целоваться так не умел. Он был такой же тупорылый кретин, как и сам Питер, будучи в ласках совершенно нелепым, грубым и неумелым, и пытался познать мир удовольствия с не меньшими потугами, чем сам ботаник, которого он когда-то прижал в школьном туалете. Все невероятно преувеличенное самомнение Питера о своем «гигантском сексуальном опыте» разбилось вдребезги, как дешевая стеклянная ваза, купленная по скидке в китайском квартале. Октавиус буквально предугадывал каждый его вздох, каждое вздрагивание, напирая на тяжело дышащее тело с новой силой. Что он там говорил? За ним хвостиком ходили? Питер не смел даже усомниться в правдивости этих слов.       — Агх… — Питер запрокинул голову, когда Октавиус поцеловал его в ребра, чуть прикусив чувствительную кожу. Низ живота приятно свело, и юноша сжал ногами колено наставника, чуть потеревшись о него пахом, чем вызвал пренебрежительное хмыканье. Питер краснел под рассматривающим его взглядом, но поделать с собой ничего не мог. Юноша сходил с ума, отчаянно пытаясь тянуться к губам профессора, но сжатые руки не давали ему даже дернуться. Он был слаб.       — Что, уже? Так быстро? — злорадно ухмыльнулся Октавиус, сверкнув темными очками, и опустил одну руку Питеру на штаны. Тот мелко задрожал. Господи, если он сейчас…       Пальцы доктора ловко расстегнули ширинку и спустили нижнее белье Паркера, высвобождая уже давно ноющий и требующий внимания член. Паук моментально залился краской стыда. Все лицо горело так, будто Питер прислонился к сковороде с шипящим маслом. Октавиус провернул все настолько виртуозно, что не задел пальцами даже миллиметра кожи, вызвав у юноши сокрушительный стон. Наверное, впервые за все это время Питер был искренне благодарен мистеру Дитковичу за шум до поздней ночи, иначе его сладостный скулеж слушал бы весь дом.       Октавиус прижал ладонь к подтянутому животу Паркера, невесомыми прикосновениями начиная блуждать по рельефному прессу, и опускаться дразняще низко, назло не касаясь самого важного. Питер был готов поклясться, что на кончиках пальцев доктора был самый настоящий ток, иначе как объяснить разряды, прошибающие сквозь нежную кожу все тело. Безобразная сладкая пытка давила на виски. Юноша слышал, как бурлит кровь в голове, чувствовал, как мутнеет в глазах, стоит Октавиусу легко пройтись по низу живота.       — Теперь, когда мы разобрались со спрутами, думаю, самое время обговорить пару важных моментов, мистер Паркер, — Октавиус поцеловал Питера под скулой, выбивая из того невнятное мычание и заставляя вытянуться струной.       Досадно было слышать совершенно ровный голос доктора. Он был не возбужден. Ни капельки. Просто игрался с молодым телом, проверяя на прочность, но сам ограничивался лишь выверенными поцелуями. Питер до крови прикусил губу, с обидой думая, что он — «один из студентиков», и то, что сейчас вызывало у него самого бушующий фонтан эмоций и одышку, для Октавиуса было чем-то обыденным и даже скучным.       — Что ж, пожалуй, начнем-с, — Октавиус удобнее опёрся о матрас, чтобы не сильно придавливать Питера и дать ему возможность смотреть себе в лицо. — Я говорю по пунктам, а ты говоришь «да».       Сильные умелые пальцы взялись за основание члена настолько уверенно и неожиданно, что Питер резко распахнул жмурящиеся глаза и выгнулся, как лук монгольского кочевника.       — Блять! — грязно сорвалось с губ совершенно запутавшегося в ощущениях юноши, а перед глазами вспыхнуло звездное небо, причем настолько ясное и четкое, что каждую звезду можно было пересчитать.       — Пункт первый. Ты не мешаешь мне своими никчемными и бесполезными вылазками и не пытаешься вынюхивать, чем я занимаюсь в свободное от работы время, Паркер, — угрожающе прошипел доктор, с нажимом проводя по всей длине ствола и вынуждая Питера до сводящей боли в скулах стиснуть челюсть. — Я не слышу «да», — строго потребовал Октавиус, резко прекратив движения. Паук попробовал толкнуться в руку самостоятельно, но враг был непреклонен.       — Д-да… — всхлипнул Питер, не помня себя. В голове пульсировало лишь одно желание — скорее разрядиться.       — Пункт второй, — уже мягче произнес Октавиус, возобновляя движения. — Ты расшибешься насмерть, но будешь ассистировать мне на проекте.       — Да… — сквозь зубы прохрипел Питер, зажмуриваясь и толкаясь навстречу руке. Движения ускорялись. Паркер ощущал себя в гоночном болиде, стрелка скорости которого медленно, но верно, шла по часовой стрелке вправо, набирая обороты. Еще пара мгновений, и он со всего размаху врежется в столб, разлетевшись на триллионы кварков.       Октавиус одобрительно кивнул, любуясь искусанными до крови губами своего практиканта:       — Пункт третий. Ты больше не пропускаешь ни одной пары профессора Коннорса, закрываешь все долги и становишься самым прилежным студентом университета.       — Мне проще на единороге на пары приехать… — взмолился Питер, утопая в собственной испарине.       — Я не слышу «да», Паркер, — рыкнул Октавиус, опять прекратив движения рукой. Накопившийся тугой ком внизу живота, готовый вот-вот оглушительно взорваться, мучительно отхлынул. Питер еле сдержался, чтобы не разреветься.       — Да… — прошептал юноша, широко распахнув глаза и прямо посмотрев на доктора. — Да, да! ДА!       Ухмылка Октавиуса — последнее, что увидел Питер перед яркой вспышкой, ослепившей его глаза. Даже гортанный сокрушительный стон, последовавший после особенно жесткого движения руки, Паркер услышал точно со стороны. Его забило в лихорадке, а после вспышки глаза погрузились в кромешную тьму. Миллионы электрических зарядов скопились и взорвались внизу живота, сладкой судорогой проносясь по каждой мышце, и даже стук сердца заглушился шумом в голове.       Сколько оглушенный Питер пробыл в этой кромешной темноте, он не знал. Знал только, что такого с ним никогда еще в жизни не было. Более того, он даже подумать не мог, что такое вообще бывает. Только лишь через долгие мгновенья шум в ушах затих, сердце немного успокоилось, и сквозь темноту начали проявляться очертания комнаты и силуэт самого Октавиуса.       Тот больше не нависал над ним, а просто сидел на краю кровати с каменным лицом, педантично вытирая руку салфеткой. Когда с салфеткой было покончено, доктор смял ее и небрежно закинул через всю комнату в мусорное ведро, стоящее в самом дальнем углу, а затем взял антисептик. В нос неприятно ударил едкий запах спирта, и Питер пришел в себя окончательно, ошарашенно встрепенувшись и приподнявшись на локтях. Поняв, что только что произошло, он покраснел до кончиков ушей и еле удержался, чтобы не спрятать лицо руками. Ему казалось, что такого стыда он больше не будет испытывать никогда. Он ошибся.       — Сумки оставлю, там есть еще продукты, — как ни в чем не бывало сказал Октавиус, со вздохом поднимаясь на ноги. — Спроси у однокурсников темы. Потом позвонишь мне, скажешь какие, номер мой у тебя есть. В четверг приду с лекциями, будем разбирать, — он дошел до шкафчика возле обеденного стола и побарабанил по нему пальцами: — Тут лекарства, если что. Не думаю, что ты еще болеешь, но на всякий случай.       Все еще красный, как вареный рак, Питер наблюдал, как доктор накидывает шарф и пальто. Хотелось сдохнуть. Просто раствориться и перестать существовать. Чтобы исчезла эта кровать, эта комната и этот человек.       — Доброго вечера, Питер, — улыбнулся Октавиус, берясь за ручку.       — Стойте… вы действительно подсыпали что-то в…       — Я соврал.       Дверь хлопнула.       — Урод, — Питер не удержался и все-таки закрыл лицо руками.