Щупальца

      Он отдался чувствам без остатка, сильнее сжав чужое лицо в руках, жадно запустил пальцы в взлохмаченные каштановые пряди, чуть потянув за корни. Тело само вдавливалось в грудь напротив. Слёзы градом стекали по щекам, смешиваясь с кровью из разбитых и неожиданно податливых мягких губ.       Доктор шумно дышал. Питер едва улавливал его хриплое мычание. Под рёбрами что-то жглось, словно маленькие электрические вспышки бежали по нервам, падая куда-то на дно живота. Это бабочки? Октавиус не сопротивлялся, когда Питер углубил поцелуй, наоборот даже немного наклонил голову на бок, чтобы было удобнее. Казалось, доктор отпустил ситуацию, позволяя мальчишке с какой-то животной страстью вести языком по его зубам. Рот наполнился чужой кровью. На языке — привкус металла, под красными перчатками — едва прикрытая кожаной курткой грудь.       Как странно. Это совсем не так, как было тогда. Возможно, потому что нет этого выгрызающего изнутри страха, ведь все карты уже раскрыты. Да и не придавит Питера сейчас никто к стене так, что штукатурка осыплет волосы. Голова на удивление чиста, не болит, не кружится.       Паутина под их телами едва шевелилась: металлические щупальца не протестовали, лишь медленно растягивали клешнями белые нити, точно аккуратно проверяли на прочность, не желая разрывать. Юноша моргнул, роняя остатки слёз на скулы доктора, разорвал поцелуй, тяжело дыша, и приподнялся, разгибая спину до хруста в позвонках. Холодный железный пояс быстро согрелся под чужим разгорячённым телом. Питер посмотрел вниз: так вот к чему крепятся щупальца. Бледный живот Октавиуса скрывался за четырьмя металлическими крепежами поверх тёмной ткани бандажа. Питер чуть съехал назад, чтобы лучше рассмотреть конструкцию, как тут же упёрся в выпуклость в паху доктора. Профессор неожиданно зашипел, откинув голову и ощетинившись. По телу Питера прошлись мелкие мурашки, когда он понял, что его хотят. Здесь и сейчас.       — Ого, вам нравится, когда вас связывают, доктор? — неожиданно осмелев, прыснул Паркер, опираясь руками о грудь своего ментора. — Вы оказались нетерпеливее меня сегодня вечером.       Усталость исчезла в глазах Октавиуса. Глаза сощурились.       — Не воспринимайте желаемое за действительное, молодой человек, — как-то странно сквозь зубы процедил доктор.       Карие глаза профессора вдруг сверкнули знакомой искрой, той самой, хищной, презрительной, но… Без очков это выглядело как-то по-другому. Не так. Питер довольно часто замечал это за людьми, которые по жизни носят очки. Они щурятся, жмурят глаза, чувствуют дискомфорт от отсутствия столь важной детали на их лице. Они выглядят совершенно иначе. Они выглядят беззащитно. Что стоило говорить об очках с тёмными линзами? Это была самая настоящая титановая броня, позволяющая скрыть любые слабости от нервно бегающих глаз до неприлично расширенных зрачков. Сейчас эта броня разбилась, причём в прямом смысле: Питер краем глаза видел, как внизу, где-то в луже, отражая белый свет луны вместе с грязной рябью воды, сверкали чёрные осколки разломанной оправы. Возможно, по окончанию сеанса будет выставлен счет, но Паркер думал об этом в последнюю очередь.       — Желаемое?.. — в мозгу запульсировала мысль. Она распалилась, как уголь кузнечными мехами, обдало жаром каждую клеточку тела.       — Да, мистер Паркер, — совершенно спокойно и снисходительно отозвался Октавиус, будто разговаривая с маленьким глупым ребёнком. Создалось ощущение, будто он забыл, что это он сейчас связан и прижат, и у него нет ни малейшей возможности выкарабкаться отсюда. — Если вам кажется, что подобного достаточно для воздействия на меня — вы грубо ошибаетесь. Я не взволнован ни на одну миллионную.       Питер нахмурился, закусив щёку изнутри. Пусть доктор был ослаблен и связан, но он всё же решился гнуть старую линию. Гордость не дает сдаться?       — Вы отчаянно пытаетесь взять ситуацию в руки, но у вас совершенно ничего не получается. На это любо глядеть, — ядовито прыснул Питер, с невероятным удовольствием вышвырнув обратно каждое слово в самовлюблённое лицо.       Октавиус нахмурил густые брови, сомкнув челюсть. Лоб рассекли глубокие тёмные складки. Питер пальцами сквозь ткань перчаток ощутил, как напряглась под ними широкая грудь, как натянулась кожа на мышцах. Щупальца вдруг оживились: замигали лампы, клешни сильнее натянули нити. Даже руки самого доктора сжались под паутиной в кулаки.       — А на свои собственные фразы вам остроумия не хватает, мистер Паркер? — Октавиус изогнул бровь, бросив на юношу уничижительный взгляд.       Питер посмотрел на доктора сверху вниз. Поразительно, даже связанным, он оказывает словесное сопротивление, давит, даже будучи полностью безоружным, беззащитным. Это уже не влезало ни в какие рамки. Питер фыркнул, резко наклонившись к лицу доктора, и соприкоснулся с ним носами. Руки переместились с груди Октавиуса на его обмотанные паутиной запястья, словно прикосновениями напоминая доктору, в каком он сейчас положении, и кто сейчас всё контролирует.       — А вы смелы, профессор, — тихо прошептал Питер ему на ухо, чувствуя себя полным хозяином положения. — Так уверены в себе. Не боитесь разозлить меня до такой степени, что я просто сожму ваш череп и раскрошу, как грецкий орех?       Брови Октавиуса взмыли вверх, а губы поджались, еле удерживая внутри безудержный хохот. Питера больно обожгла такая демонстрация полного пренебрежения.       — Бояться? Вас? — доктор всё-таки не удержался и разразился глубоким бархатным хохотом, эхом раскатившимся по переулку. Питер сжал скулы, пытаясь унять нарастающую вспышку ярости. — Знаете, чего боятся люди, молодой человек? Неизвестности и непонимания, ведь страх внушает не сама темнота, а то, что в ней может быть. Например, меня нельзя прочитать, как открытую книгу. Вы думали, что знаете обо мне всё, но когда разубедились в этом, то испытали разочарование и страх. Из-за этого вы злитесь на меня, не понимаете мои эмоции, не можете уловить моё настроение. Вы трепещите передо мной, даже когда я связан, ослаблен и лежу в ваших ногах, потому что вы не знаете, что от меня можно ждать, — Октавиус усмехнулся, когда Питер отдёрнулся от него при этих словах. — А что — вы, мистер Паркер? Вы не открытая книга, нет. Вы — рекламный баннер с Тайм-Сквер. Кричите, рычите, смеетесь, бледнеете, стонете — всё напоказ. Вас можно взять, как пластилин, и лепить всё, что вздумается. И вы ведь уже даже не подросток. Когда провалится ваш первый эксперимент, вы тоже разревётесь?       Питера затрясло. Ещё мгновенье, и он бы взорвался от бешенства, превратившись в чистейшую негативную энергию, которая поглотила бы весь Нью-Йорк в чёрную дыру. — Зачем вы мне это говорите? — угрожающе прорычал юноша, глядя в прищуренные карие глаза.       — Вы водрузили на себя роль жандарма целого города, будучи к этому совершенно не готовы. Я говорил это в нашу первую встречу, я повторю это сейчас, — жёстко продолжил Октавиус. — То, как легко вас вывести из строя — просто поражает воображение. Я делаю это уже третий раз, причём будучи связанным, как муха, — щупальца слегка повертели своими огромными металлическими «головами» в липкой паутине при этих словах. — Где ваш стержень, мистер Паркер? Вы должны быть готовы даже к тому, что ваша тётя ограбит банк, и, да, вам придётся поймать и посадить её.       — Замолчите… — рыкнул Питер, грубо обхватывая лацканы тяжёлого пальто доктора и с силой натягивая их вверх. Октавиус с самодовольной улыбкой посмотрел на него сквозь тёмные пряди волос, спавших ему на лицо. — Вы ничего обо мне не знаете!       — Да? — Октавиус издевательски присвистнул. — Мальчик с суперсилами и крайне неудачными любовными отношениями в прошлом, которые он всей душой ненавидит, но неосознанно ищет похожие. Я уже встречал таких пациентов. Понравилось, когда я вжал вас в стену? Любите, когда после удара целуют? Когда воли лишают? А сейчас вы настолько злы, что готовы взять у меня в рот. Вам нужен доктор не технических наук, а медицинских, молодой человек.       — Замолчите… — прорычал Питер. Руки сами инстинктивно сжались на чужом горле.       — Вы должны чувствовать отторжение, а не возбуждение, Паркер, — безжалостно продолжал Октавиус. — Не понимать, а именно чувствовать. Вы ушли от прошлого, думая рационально. Этого недостаточно. Ваши эмоции и чувства всё еще сводят вас с ума…       — Замолчите!       — … и пока вы не разберётесь с ними, о вас будут вытирать ноги. У вас не должно быть слабых мест. Если вы хотите защищать других, для начала научитесь защищать хотя бы себя.       — Заткнитесь, или мне придётся сделать это самому…       Опять он его доводит. Или… проверяет на прочность?       — Ого, попытки сопротивления? Сможете сказать что-нибудь помимо одного слова? Ну давайте же, попробуйте заткнуть мне рот, — хищно оскалился Октавиус, откровенно любуясь полыхающим взглядом и дрожащими губами юноши напротив. — Только хорошо подумайте чем. У меня довольно острые резцы и сильная челюсть. С вами может случится неприятный конфуз.       — О, значит, такие замечания вам делает мистер Озборн, когда вы ему отсасываете? — неожиданно выплюнул в лицо Октавиусу Питер.       Доктор побелел со скоростью, с которой хамелеоны меняют свою окраску.        — Что вы еще ему делаете, чтобы остаться в Оскорпе? Кофе в постель? Сторожевой конвой для разворованных грузовиков Старка, которого вы ненавидите всей душой? Знаете, а вы совершенно правы, мне стоит сейчас просто спустить ваши штаны и оставить вас в паутине до приезда полиции, если вы, конечно, не откинетесь от яда раньше. Только представьте заголовки Бьюгл: заведующий лабораториями Оскорп найден со спущенными штанами в паутине между домов. Скажу потом профессору Коннорсу, что вы сдохли от возбуждения и внезапно раздувшегося эго, лопнув насмерть.       Слова вырвались быстрее, чем он успел о них подумать. Юноша не узнал свой голос. Он даже не ожидал, что умеет говорить вот так… вальяжно, ядовито, саркастично. Брови Октавиуса взмыли вверх, сморщив лоб. Доктор уставился на Питера широко распахнутыми глазами, белый, как мелованная бумага. Питер скривил губы в победоносной ухмылке. Кажется, это было не просто в яблоко. Это было в самую сердцевину с семечками. Осталось объесть бока.       Рука скользнула по замершей груди доктора, аккуратно обвела тонкими пальцами металлические замки пояса и застыла на ширинке штанов. Удивительно, но за всё время разговора Октавиус продолжал оставаться возбуждённым. Питер методично вытащил ремень из пряжки, не отрывая глаз от лица наставника. О, там было на что смотреть: взглядом доктора можно было плавить металл, губы сжались в узкую полоску, на виске пульсировала вена.       — Ты взял в долг, сопляк… — он прошипел это настолько ядовито и тихо, что слова его почти утонули в тихом гуле машин неподалёку. — Под триста процентов.       Подрагивающие губы Питера криво усмехнулись на эту угрозу. Ширинка взвизгнула, пуговица вылетела из тугой петли.       — Вы знаете, как мистер Озборн борется с лишним напряжением? — промурлыкал Питер, высвобождая окаменевшее достоинство доктора. Октавиус шумно выдохнул через ноздри, жадно наблюдая за движением своего практиканта. Щупальца, очнувшись от вечного сна, встрепенулись, начиная натягивать белые нити, столь долго державшие их в плену, уже с конкретным намерением разорвать липкие волокна. Они словно начали не на шутку переживать за хозяина.       — Наслышан, — тихо выдохнул Октавиус, не разрывая взгляда глаза в глаза с Питером.       — Вы так напряжены, доктор, — ёрничая, прошептал Питер и с силой провёл по стволу, с волнением осознавая про себя, что обхватить ладонью целиком у него почему-то не получается. Профессор глубоко выдохнул, вобрав живот. Чуть дрогнули чужие колени. — Драка не помогла, шутить мы не настроены… Остаётся только одно.       Октавиус слега прикусил губу, когда Питер в очередной раз методично провёл сверху вниз, слегка массируя большим пальцем. Откуда-то с самого дна памяти Паркера выплыли мутные воспоминания, как он ублажал Флеша. Тот всегда просил сильнее, жёстче, быстрее, стремясь выплеснуться в чужих руках как можно скорее. Подобное самоудовлетворение было для него одноразовой жвачкой, которую обычно жуют перед основным приёмом пищи. С Октавиусом нужно было по-другому. Нужно было вернуть каждый грёбаный стон, что тот вырвал сегодня вечером из его горла.       — Не думай, что я оставлю это просто так, Паркер, — прошептал доктор и, наконец, прикрыл глаза от нарастающих движений чужой руки, отворачивая голову вбок и… расслабляясь. Питер поймал себя на мысли, что буквально пожирает взглядом Октавиуса, неистово стараясь запомнить каждый его неровный вздох, каждое вздрагивание ресниц, когда большой палец, словно невзначай, проводит по тонкой коже наверху, размазывая выступающие капли.       Дыхание профессора начало постепенно учащаться. Питер не мог оторвать глаз. Это что… румянец на его щеках? Юношу вдруг бросило в жар, когда Октавиус тихо замычал под нарастающими ласками. Жар растёкся по всему телу, скопившись тугим комком где-то внизу. Питеру на мгновенье показалось, что он ублажает себя, а не доктора. Его низкие вздохи ласкают слух так, что на дно живота что-то падает. Не помня себя, юноша прижался губами к подрагивающему кадыку Октавиуса и слегка прикусил тонкую кожу, не прекращая движений. Тело под ним резко вздрогнуло. Питер тут же нежно поцеловал под скулой, прикусил у плеча, с удовлетворением замечая мурашки. Но этого было недостаточно. Нужен был голос. Стон глубокий, низкий, громкий. Сводящий с ума.       — Знаешь, почему у тебя это не работает так, как работало у меня, Питер? — тихо выдохнул во вьющиеся волосы юноши доктор. — Я не увлекался и не давал себе расслабляться.       Октавиус неожиданно приподнял колено и упёрся в пах под чувствительным спандексом. В глазах Питера моментально потемнело, словно кто-то рогаткой выстрелил по горящей лампочке. Он даже не заметил, что всё это время был сам безумно возбуждён. С его губ сорвался стон, почти вскрик, наполненный острым удовольствием и безмерным удивлением. Боже, когда это произошло?..       — Ах… — Питер поджал губы, зажмурившись. Ну нет, сейчас он доминирует! Он, а не Октавиус. Юноша уткнулся лбом в бледную шею доктора, жадно вбирая носом остатки запахов сигарет и геля для бритья, и с силой провёл по чужому члену, наконец-то вырывая из наставника тихий рык. Под губами бешено колотилось чужое сердце.       Ответ последовал моментально: Октавиусу было достаточно всего лишь выше поднять колено, буквально усаживая на него Питера верхом и вынуждая того согнуться в спине, чтобы хоть как-то уменьшить давление и не кончить первым. Питер всхлипнул, мстительно прикусив мочку уха доктора, и, рыча, словно маленький дикий зверёк, зарылся носом в густую шапку каштановых волос.       Это непотребство продолжалось какое-то время. Словно дурацкое перетягивание канатов, где никто не хотел уступать. Питер охал от любого движения колена, привлекая всю свою силу воли, чтобы подавить жгучее желание потереться о него, а Октавиус начинал одаривать юношу тихим сладким мычанием, стоило тому ускорить темп рукой.       Питер сходил с ума, не желая сдаваться. Сердце было готово вот-вот выпрыгнуть из груди, а тихие стоны доктора пьянили хуже палёного рома, которого он напился на первом курсе до двоения в глазах. Каждое движение колена вызывало сладкие судороги, призывая капитулировать, но Питер знал, что он в более выгодном положении, нежели его оппонент. Впервые за такое огромное количество времени.       — Всё. Хватит, — неожиданно прохрипел Октавиус. Питера бросило в дрожь.       Раздался металлический скрежет: щупальце со стилетом разорвало нити паутины и взвилось над ними, точно королевская кобра в кувшине. Оно лихо срезало липкий ком с правой руки хозяина и обвило тело юноши со спины. Октавиус резко сел, неожиданно оказавшись с лицом оцепеневшего от ужаса Питера буквально в нескольких миллиметрах. Карие глаза полыхали безумными огнями, и юноша моментально задохнулся от жара, что исходил от их откровенного и дикого взгляда.       — Смотри на меня, — приказал Октавиус, не разрывая взгляда, нетерпеливо стащил зубами потёртую кожаную перчатку с освободившейся руки и моментально нырнул пальцами под влажный спандекс Питера, высвобождая его ноющий от нетерпения стояк. Щупальце обвило их тела так, что юноша вжался в профессора, прогибаясь в пояснице, и охнул. Октавиус накрыл ладонью оба их члена и невыносимо медленно провёл по всей длине, вынуждая содрогаться и себя, и своего студента. — Ты ведь этого хотел?       Ничего не ответив, Питер сверкнул глазами и, вцепившись пятернёй за загривок доктора, грубо притянул к себе, завлекая в глубокий нежный поцелуй. Октавиус с азартом ответил, обводя языком зубы и нёбо юноши. Питер зажмурился и застонал, когда доктор ускорил движение рукой, доводя их обоих до сводящей с ума дрожи.       Юноша растворился в профессоре, мечтая, чтобы это мгновенье не закончилось никогда. Желая, чтобы он всегда был в этих объятьях, чтобы воздух в лёгких не кончался, чтобы эти невыносимые сладкие движения продолжались веками. Рваное дыхание Октавиуса, его уже несдерживаемые откровенные стоны, тихое урчание в губы, дрожащие плечи — Питер старательно выжигал это в своей памяти, чтобы потом еще миллиард раз вспоминать каждый день, каждый вечер. Как только оба они стали близки к финалу, Паркер хитро сверкнул глазами и, неожиданно накрыв уже своей рукой член доктора, с силой провёл большим пальцем по чувствительной коже, вынуждая своего названного любовника сдаться первым.       Пойманный врасплох Октавиус вздрогнул, неожиданно нежно прижав Питера щупальцем к себе, и, уткнувшись носом в макушку юноши, громко гортанно зарычал, непроизвольно толкаясь и изливаясь в чужую руку:       — Питер…       Питеру не пришлось доводить себя самостоятельно — он кончил просто от звука голоса и своего имени, сорвавшегося с мягких израненных губ его ментора. Весь мир взорвался на мелкие частицы, про которые должна была быть лекция через неделю. Ток прошёлся по венам, обугливая кровеносные сосуды, выжигая всё изнутри мучительной сладкой дрожью. Это нереальность. Это не может быть реальностью.       Щупальце вдруг резко ослабило хватку и, будто замертво, рухнуло на паутину. Октавиус как-то странно выдохнул и упал на спину, закрыв глаза. Не менее обессиленный Питер последовал его примеру и улёгся на его грудь, пытаясь восстановить дыхание. Непослушные мокрые волосы прилипали к глазам. Мышцы сводило так, словно он только что облетел на паутине целый земной шар. Под ухом бешено колотилось чужое сердце, каждым ударом передавая дрожь самому Питеру.       «Какое оно громкое…» — подумал про себя Питер, пытаясь успокоится. Оно действительно билось часто. Даже странно, словно так не должно быть. Словно что-то не так. Питер вдруг понял, что грудь профессора не вздымается. Октавиус не дышал.