Щупальца

      Утреннее солнце нещадно просачивалось в гостиную сквозь жалюзи, рассекая пушистый ковёр пока еще слабыми световыми полосками, но даже они вызывали дикое раздражение, попадая прямо в глаза. Была бы возможность, Питер непременно бы затянул все окна чёрными светонепроницаемыми пластинами, чтобы ни один лишний фотон не проник в комнату. На журнальном столике стояла кружка остывшего чёрного чая и крекеры с сыром, любезно поставленные доктором Коннорсом. Паук бросил быстрый взгляд на них и поморщился: меньше всего ему хотелось есть. В животе был ураган, а опасная возможность вытошнить всё только что проглоченное пугала. Да и голоден он не был. Наелся грецких орехов.       Питер напряжённо смотрел, как медленно опускается и поднимается грудь Октавиуса, словно пытался силой мысли поднять лежащий на докторе плед. Последние десять минут юноша, скрючившись, сидел в кресле, опершись локтями о колени, и не шевелился, точно сова, редко и медленно моргая. На мгновенье он настораживался и замирал, вслушиваясь в тишину. Мерное движение груди доктора казалось обманчивой иллюзией. Только когда сквозь тихое тиканье настенных часов чуткий слух улавливал тяжёлые вздохи профессора, Питер успокаивался, продолжая дальше считать зелёно-жёлтые клетки на пледе. Надо сказать, это мало расслабляло. В голове гудело рычащее, срывающееся на стон, «Питер…», заставляя тело содрогаться при каждом вспоминании. На пальцах всё еще ощущались свои и чужие капли, хотя они совершенно точно были бесследно стёрты — Питер проверил это несколько раз. Но сильнее всех эмоций был ужас. Он сжимал ледяной рукой сердце, перекручивая в голове все мысли, как в сломанной стиральной машине. В которую бросили кирпич.       — Не гипнотизируй, — отозвался Коннорс из кухни. — Он уснул. Проспит, наверное, часов пятнадцать. Правда, повязку на его ноге нужно будет скоро сменить, но я смогу сам, не переживай, — профессор зашёл в гостиную с чашкой. Комнату наполнил едва уловимый запах цикория. Лицо преподавателя было уставшее и измученное, светлые пряди неаккуратно зачёсаны назад, под глазами красовались мешки — он явно не спал несколько дней.       — Вы обещали поговорить, — хрипло отозвался Питер. Голос его был слабый, точно у того, кто вот-вот испустит дух. Он посмотрел на профессора совершенно мёртвыми глазами.       — Конечно… — тяжело вздохнул доктор и торопливо сел в кресло рядом, бросив взгляд на Октавиуса. Тот не шевелился, запрокинув голову на подушки. — Но ты, наверное, безумно устал, Питер? Может быть всё-таки перекусишь чем-нибудь? Полёты на паутине, наверное… выматывают? С таким-то грузом ещё в этот раз… — профессор робко заулыбался.       — Я таскал вещи и тяжелее, и хуже них уже вряд ли что-то будет, — отмахнулся Питер, вновь бросая взгляд на Октавиуса.       Он в беспамятстве летел с доктором через весь город. Парализующий страх затуманил голову, оставив только слабые вспышки воспоминаний о тяжести его тела на плечах и одно постоянно моргающее щупальце. Оно просыпалось, издавало какие-то странные звуки, похожие не то на скрежет, не то на жалобный вой, и засыпало, отключившись. То были страшные длинные мгновенья, если не бесконечные. Боже, а что, если это он, Питер, виноват в случившемся? Вдруг это приступ астмы, или проблема с сердцем, или от волнения на нервной почве что-то внутри доктора отказало, выключилось, как годами барахлящая деталь… Что, если… он убил его? Ужас осознания мешал дышать, плющом обвивая лёгкие, сдавливая их. Адреналин пульсировал в висках, вынуждая увеличить скорость до немыслимой величины. Господи, да он налегке так быстро никогда не летел, как с доктором, увешанным не менее тяжёлым металлом. Время было против задумчивости и самобичевания. Питер был почти уверен, что к дому Коннорса он приволок уже мёртвое тело.       Но нет. В чужих умелых руках сверкнула игла, и Октавиус уже дышал, по крайней мере, это было видно. Тяжело, прерывисто, иногда даже тихо кашляя. Некогда белое лицо налилось кровью, окрашиваясь в почти здоровый цвет. Губы порозовели, расслабились брови. Доктор провалился в глубокий сон, и даже противные лучи утреннего солнца не тревожили его закрытые веки.       — Не заигрывай с непредсказуемостью судьбы, Питер. Когда кажется, что хуже ничего не будет, жизнь загорается непреодолимым желанием доказать тебе обратное. Отто тоже говорил, что хуже уже не будет. И что с ним сейчас?       Питер нахмурил брови, с подозрением посмотрев доктору Коннорсу в лицо. Тот задумчиво уставился в кружку, словно пытаясь рассмотреть в ней что-то. Профессор часто был скован в подобного рода разговорах, иногда оттягивая неприятные вопросы и ответы, но никогда не отказывался от них полностью, стараясь выдержать всю тяжесть с каменным лицом. Повисла глухая тишина, настолько мощная и всепоглощающая, что тиканье часов стало отдаваться внутри головы. Коннорс застыл, точно восковая фигура, рассматривая летящие частички пыли, которые сверкали в солнечных полосках, чем-то напоминая скопление движущихся звёзд. Питер фыркнул про себя. Кажется, он действительно когда-то спутал космос с комнатной пылью на лучах.       — Питер, скажи мне прямо, он убил Мака?       Вопрос прозвучал неожиданно и жёстко. Голос не дрогнул.       Коннорс посмотрел на Питера совершенно серьёзным взглядом, но юноша мгновенно уловил на дне зрачков подлинные эмоции, которые профессор столь старательно пытался укрыть внутри себя. Безмерная тревога, смешанная с исступлённой болью, была почти осязаема. То самое искреннее переживание и трепет, которое найдёшь далеко не в каждом человеке, и… за кого? Питер сжал губы и, не выдержав взгляда Коннорса, отвёл глаза в сторону, на Октавиуса. В голове просвистел стилет, одёрнутый паутиной. Он ведь хотел его убить. Почти убил.       — Нет, — наконец, выдохнул Питер, с трудом проглатывая тугой ком в горле, причем невероятно болезненный, словно состоящий из швейных иголок. — Нет, не убил. Я не дал. Я отвлёк его, и Скорпион, хоть и был ранен, но тут же скрылся. Мы… — Питер поперхнулся словами, замолкнув на долю секунды, но затем всё же продолжив: — Между нами была небольшая схватка. А затем доктор отключился.       Коннорс облегчённо вздохнул:       — Это хорошо… Боже, это очень хорошо… Получается, что по его душу нет смертей за эти треклятые вылазки.       — Он совсем никого не убил? — Питер затаил дыхание, боясь услышать ответ.       Коннорс снял очки, и потёр переносицу, словно думая, стоит ли что-то говорить Паркеру, или всё же оставить какие-то вещи в тёмном мраке неведения. Затем он вновь взглянул на юношу: перед ним сидел Человек-Паук. Не на него ли возлагал он надежды, чтобы помочь другу? Просто никто не ожидал, что это будет именно его студент. Как всё запуталось!       — Только семь лет назад, — наконец, загробным тоном отозвался профессор. — Пять человек, все — его лаборанты. Это была авария. Ты ведь знаешь, что правила техники безопасности пишутся кровью? Мне стоит продолжать?       В животе неприятно свело от этих слов, а по телу пробежались холодные мурашки. Питер поджал губы и отрицательно помотал головой. Почему-то ему совершенно не хотелось выпытывать подробности этой трагедии у Коннорса. Они помолчали несколько мгновений, прежде чем доктор продолжил:       — А они, — он кивнул головой в сторону, — не мешали?       — Нет, они были ослаблены, как… как он сам, — Паркер бросил взгляд на другой соседний диван у стены: металлические отростки весом килограмм в тридцать аккуратно покоились на подушках. Щупальце всё еще продолжало включаться. Оно загоралось, с каким-то печальным гудением обеспокоенно озиралось по сторонам, будто ища хозяина, и выключалось.       Питер поёжился, разглядывая экзоскелетный позвоночник: длинные и пугающе толстые иглы, нанизанные на металлический кифоз, напоминали жадно обглоданные кости крупного животного. Наверное, если бы у кракена был скелет, то он выглядел бы именно так. Коннорс тогда грубо сорвал с плеч Октавиуса пальто и кожаную куртку, раздражённо шипя непристойные ругательства, — Питер впервые слышал, чтобы с виду тихий и интеллигентный профессор позволял себе так обильно сквернословить — и быстро нажал на какие-то части этой удивительно сложной и поражающей воображение конструкции, с громким щёлканьем вынимая из мягкой кожи иглы. То, с какой умелостью Коннорс провернул это, говорило лишь об одном — он не первый раз стаскивает с Октавиуса эту штуку.       Питер тогда нервно сглотнул, когда увидел спину доктора. Это было похоже на уродливое небрежное шрамирование: толстая корка кожи вдоль позвоночника заходила почти на затылок, а множество маленьких красных точек от игл (видимо, каждый раз, они входили немного не в одно и то же место), напоминали причудливый ритуальный узор, который мог бы нанести шаман из какого-нибудь древне-африканского племени. Вдобавок ко всему «украшали» получавшуюся картину огромные фиолетово-жёлтые синяки, растекавшиеся бесформенными кляксами от лопаток до низа поясницы. Сложно было представить, какую боль испытывал Октавиус, постоянно надевая и снимая эти щупальца, да и не хотелось, если быть честным.       — Он вложил столько времени и сил в них… — горько вздохнул Коннорс, глядя куда-то в пустоту. — И ради чего?.. Они ведь не для этого создавались. Он не говорил тебе о них, не правда ли?       — Нет… — еле слышно ответил Питер. Меньше всего сейчас он хотел слышать, что его кумир опять изобрёл невероятную и прорывную вещь, которая способна изменить мир. Нет. Не сейчас. Это пока ещё слишком больно.       — Какой же всё-таки нонсенс, Питер… — губы доктора задрожали, а в голосе зазвучала обида. Он поставил чашку на столик. — Столь гениальное творение удостоилось столь омерзительной презентации, которая полностью извратила весь изначальный посыл, что Отто вложил в него. Дополнительные конечности, соединённые с нервной системой, обладающие искусственным интеллектом… Сколько запертых ворот открывалось перед людьми с ограничениями? — Питер невольно взглянул на обрубленное предплечье профессора. — Когда я впервые увидел, как работает изобретение, то был восхищён до самой глубины души! — на этих словах щупальце проснулось и, поморгав лампой, вновь уснуло, опустив «голову» на мягкий ковёр. Коннорс с сожалением и болью в голосе вздохнул: — Теперь я чувствую только отвращение и тошноту.       И вновь эта дурацкая неловкая пауза, и каждый раз она становится всё напряжённое и напряжённое. Питер решил тут же продолжить разговор, слегка сменив вектор.       — Вы говорили, что он будет без сознания, — юноша недоверчиво посмотрел на профессора. — Вы сказали мне не всё?       — Я думал, что Скорпион взял образцы яда бразильского странствующего паука, — ответил Коннорс, — Но он взял препарат, лишь созданный на его основе. Поэтому Отто так долго простоял на ногах, но как видишь, и это достигло своего предела.       — Потому что он недоработан, да? — Питер вспомнил слова Октавиуса.       — Да, — кивнул доктор. — Повезло, что Гарган взял именно препарат, а не сам яд. Укус этого паука смертелен и не уступает вдове. Будь иначе, то Отто, скорее всего, был бы уже мёртв.       — Или превратился бы в ползающего по стенам подростка…       — Что, прости?.. — удивлённо уставился на него доктор.       — Ничего, извините, — Питер низко опустил голову. — Просто глупая неуместная шутка. Я нервничаю. Пожалуйста, продолжайте.       Коннорс одарил Питера скованной улыбкой, но было очевидно, что доктор понял о его опыте «кусачих пауков». Им явно в будущем предстоял ещё один не менее важный разговор, совершенно не касающийся Октавиуса. Но потом. Всё когда-нибудь потом. Питер не был настроен сейчас на обсуждение своих «причуд».       — Если честно, несмотря на всю опасность и серьёзность ситуации, она довольно комична, — усмехнулся Коннорс. У него едва заметно дрожали губы. — Будь Отто сейчас в сознании, он бы изливался острыми шутками и замечаниями. Но рассказывать, по правде говоря, не о чём. Противоядие от яда паука придумали еще в прошлом веке. Оно же подошло и для препарата.       Питер скептически посмотрел на Коннорса:       — Для чего Оскорпу вообще такие пауки? Что-то из разряда «змеиный яд лечит»? Или опять военная разработка, которая заменит капсулы цианида?       — Больше первое, чем второе, — Коннорс отпил из чашки, слегка причмокнув губами. — Дело в нейротоксине, который есть у этих пауков. В большой концентрации он вызывает потерю контроля мышц с последующей остановкой дыхания, ну а за этим — «приятные» бонусы в виде паралича и удушья, — доктор лениво кивнул на спящего Октавиуса. — Однако учёные умудрились рассмотреть в нём и некоторое… терапевтическое значение. Когда Марк — мой знакомый, оставшийся работать в Оскорпе после моего ухода, — рассказал мне о новой разработке, я отнёсся к их затее довольно скептически. Очень оптимистично считать, что вызываемый ядом приапизм можно использовать для решения… кхм, мужского бессилия. Да и мелочно это как-то для увлечённого военными заказами Оскорпа заниматься разработкой новой виагры. Нет бы химоружие, как они это обожают делать. Или придумывать сто и один способ, как вылить фосфор на головы беззащитных гражданских в чужой стране…       — Приапизм?.. Виагра?.. — Питер заморгал, не понимая совершенно ничего.       — Да, они хотели сделать из яда паука новую виагру, — кивнул Коннорс. Октавиус неожиданно тяжело вздохнул и поморщился, словно ему снился какой-то нехороший сон. — Но проект шёл крайне неудачно. Им удалось погасить удушье, паралич, но у крыс была эрекция, совершенно не связанная с возбуждением. Долгая и болезненная. Мучительно болезненная. Они еще какое-то время колдовали над препаратом, а затем Озборн проект прикрыл. Не думаю, что Мак был бы счастлив, узнав, что на его жале аналог виагры, а не самый опасный яд в мире, приводящий к мучительной и болезненной смерти. Удивительно, что у Отто было удушье, но не было камня в штанах. Видимо, они опять что-то напутали в формулах.       Питера словно ледяной водой из ведра обдали. Сначала он не понимал совершенно ничего, но затем в мгновенье ока осознал абсолютно всё и в отрезвляющем ужасе схватился за голову. Мозг начала выгрызать вполне логичная и объясняющая всё произошедшее ранее мысль. Стыд захлебнул волной, заставляя лицо краснеть.       — Не воспринимайте желаемое за действительное, молодой человек.       «Он не хотел тебя, Питер» — на лбу появились горячие капельки пота. Они стекли по бровям на переносицу. — «Он не хотел тебя в квартире, он не хотел тебя и тогда. Он не желал тебя ни одной клеточкой своего тела. Ты всего лишь обольстился, а он — позволил»       Захотелось истерично расхохотаться, но смех застрял где-то в глотке, разрывая пульсацией бронхи. О, лучше бы он действительно разорвал всё внутри, и Питер бы умер от внутреннего кровоизлияния. Теперь каждая мелочь, что были тогда, на паутине, трактовались совершенно иначе. Жмурящийся взгляд, дрожащие веки, рваное дыхание, даже стоны. Паук наивно поверил, что доктор наконец-то сдался в милость его ласке, отдался наслаждению, захотел разделить его со своим Питером… А всё это было лишь действием препарата. Он его терпел. Поцелуи, небрежные движения рукой — скорее всего, всё это приносило ему боль, и он просто ждал, когда щупальца прорежут паутину, или… боже, что было? Что тогда было? Туман в голове от яда?.. И ничего уже не забыть, ничего. Питер слишком старательно это запоминал, и теперь каждое воспоминание обжигало его, как вскипячённый чайник.       Самотерзания прервал протяжный скрип шин автомобиля, появившегося перед окнами. Кто-то громко и торопливо хлопнул дверцей. Профессор Коннорс вдруг встрепенулся. Он вскочил на ноги и пулей подлетел к окну, торопливо задёргивая в жалюзи пару пластин. Лицо его напряглось и посерело от каких-то мало понятных Питеру чувств, а его сощурившиеся от солнечного света глаза расширились, было даже видно точку зрачка. Доктор небрежно поставил чашку на стол, брызнув парой капель прямо на ковёр, и строго приказал своему студенту:       — Немедленно уходи через кухонное окно! Он не должен тебя видеть ни в коем случае!       — Он? — оробел Питер.       — Сейчас же! Ну?! Чего ты смотришь, скорее, не подставляй никого! Иначе пострадают абсолютно все, в том числе и твой обожаемый Октавиус.       «Твой обожаемый Октавиус». Питер осознал сказанное профессором, только когда поспешно выскочил через окно, попутно нечаянно сбив ногами пару чашек с горячим чаем. За спиной послышался нервный стук в дверь.       — Открывай дверь, или я выбью её, Коннорс, — Питер оцепенел, заслышав до боли знакомый голос. Однако впервые он звучал столь разъярённо и грозно, точно рык дикого тигра. — Открывай, я знаю, что он у тебя!       — Хватит орать, — в ответ огрызнулся профессор. — Для этого есть чёртов звонок!       Послышался звук открывающегося замка. Питер выскочил из окна и тихо прилип к стене. Сердце колотилось. Звуки из дома больше не были слышны. Этот голос. Господи, этот голос… Юноша поднялся по карнизу на крышу, всё ещё стараясь вслушаться в происходящее в доме — тщетно. Он пробежался вдоль, по черепице, добежав до окна в гостиную. Теперь уже юноша был безумно зол, что жалюзи укрывали стекло столь плотно, что не позволяли разглядеть происходящее в гостиной. Лишь невнятные голоса и восклики доходили до ушей.       Сердце Питера пропустило пару ударов, когда он заметил у входа в дом Коннорса знакомый чернильный Роллс. Гарри ненавидел эту машину со времён школы, постоянно требуя остановиться где-то за углом, подальше от чужих глаз, безмерно стесняясь дороговизны и шика этой машины. Рядом стоял водитель, лениво закуривая сигарету. Он не обратил на Паука никакого внимания, что-то увлечённо разглядывая на экране телефона. На свой страх и риск Питер всё же юркнул на стену, почти прилипнув к окну, и всмотрелся в щелки между жалюзи, стараясь быть как можно не заметным. То, что он увидел там, буквально превратило его в камень.       — Он цел? Ты вколол противоядие?! Отвечай! — прорычал Норман Озборн собственной персоной и, совершенно не думая о выглаженных штанах, опустился на колено рядом с Октавиусом. Лицо его было обеспокоенным и злым, огненные, так похожие на языки пламени, волосы были взъерошены, словно всё это время он ехал не в закрытом Роллсе, а летел через весь Нью-Йорк в кабриолете. Озборн прикоснулся губами к лбу спящего доктора, проверяя температуру. — Отвечай, когда я спрашиваю, Коннорс!       — Я не работаю в Оскорпе более, — прошипел Коннорс. Питер заметил за его спиной тучного телохранителя. — Ты не смеешь мне указывать.       Озборн аккуратно коснулся тонкими пальцами горла Октавиуса, замеряя пульс и медленно успокаиваясь. Сердце доктора билось. А вот сердце Питера, кажется, уже нет, ведь после этого генеральный директор Оскорпа нежно прикоснулся губами к кадыку своего заведующего лабораториями. Вряд ли это было похоже на отношения босса и подчинённого. Они, скорее были, как…       — Любовники… — тихо-тихо выдохнул Питер. Руки не держали его. Он совершенно перестал переживать, что его может заметить водитель. В голове был белый шум, как у сломанного телевизора и абсолютная пустота.       Коннорс всё-таки заметил силуэт Питера сквозь полоски жалюзи, одарил его строгим взглядом и, словно невзначай, махнул рукой, точно прогоняя назойливого голубя с жёрдочки. Не заботясь ни о чём, Паук выстрелил паутиной, и метнулся прочь. Внутри что-то кололо и молило, чтобы его вырезали ножом.