Щупальца

      Внезапно Питер залился звонким смехом. Разыгравшийся за столь короткий промежуток времени спектакль и правда начал вызывать веселье, причём совершенно безумное и больное. Юноша даже схватился за живот и прислонился спиной к холодной окрашенной стене, тщетно пытаясь остановиться. Если бы тётя видела его сейчас, то непременно бы вызвала врача. Но тёти тут не было, был только Старк, который с кислым лицом сложил на груди руки и стал выжидать, когда закончится этот внезапный «приступ».       — Вы хотите, чтобы я сломал дело всей его жизни? — успокаиваясь, Питер утёр слезу, скатившуюся с нижних ресниц. — Разбил мечту, к которой он шёл несколько лет? Ему было отказано в финансировании около шести раз. Шести! И вот теперь, когда он почти всё закончил и близок к Нобелевской, вы предлагаете мне, как какой-то крысе, перегрызть нужный проводок, чтобы что-то там в один момент не включилось, да? И желательно, чтоб не включилось перед военниками, ведь так легче унизить и раздавить Октавиуса окончательно, я правильно понимаю? — Питер неожиданно переменился в лице: нервная улыбка стёрлась с его губ, черты ожесточились, заострились, глаза сердито вспыхнули. В голосе послышалась сталь, смешанная с нескрываемым презрением: — Да вы ничем не лучше, мистер Старк. Нанимаете второкурсника, чтобы таким же мерзким способом отомстить конкуренту. Держу пари, вы бы и без воровства со стороны Оскорпа решились на такую подлость. Мне на мгновенье показалось, что вы за науку, что вы просто жертва, а вы такой же, как они все. Вам гранты, деньги подавай. Вам плевать, что человек (возможно, не самый хороший, но, безусловно, гениальный) сейчас стоит на грани самого прорывного открытия в мире. Вам же нужно отомстить, раздавить, покарать. Вы же… косатки, да? Цивилизованным путём через полицию пойти — никак.       Во время всей тирады Старк успел демонстративно зевнуть два раза и закатить глаза так, что были видны только белки глаз. Наблюдая за этим, Питер разозлился только сильнее. Разочарование за разочарованием, будто выигрыш в несчастливой лотерее. Еще один ушлый и меркантильный человек на дороге, хотя пора бы уже привыкнуть. И Питер, в целом, уже начал привыкать. В голову закономерно приходили мысли о собственном будущем, и чем дальше развивались события, тем чаще Паркер задавал себе вопрос: а хочет ли он вообще быть учёным?..       — Ты очень, очень, очень некрасиво сейчас всё описал, — фыркнул Старк, устало вздохнув, а затем развернулся к окну и небрежно дёрнул за веревку, спустив глухие римские шторы вниз. В комнате сразу стало темнее: остался только тёплый свет настольной лампы, освещающий тряпку из водолазки, под которой был спрятан сломанный вебшутер. — Во-первых, на твоем месте я бы расценивал это как вполне логичный ответный шаг на… безобразие, что устроил Оскорп. Мне некогда сейчас возиться с полицией, с их протоколами, проверками, которые потащат за собой СМИ, взбаламутят весь народ и прочее, прочее, прочее… Это, как снежный ком, а мне такое не нужно. Во-вторых… — Старк едко усмехнулся, чуть наклонив голову на бок. — Никогда не интересовался, почему Октавиуса шесть раз посылали к чёртовой матери с его проектом? Нет? Не писали об этом статей? Конечно, не писали. Озборн умеет затыкать рот прессе, особенно если это касается имиджа его компании и одного из её самых главных сотрудников.       Продолжая пытливо смотреть Паркеру в глаза, гость выкатил потрёпанный компьютерный стул из-под стола и вальяжно сел на него, закинув ногу на ногу. Питер нахмурился, пытаясь успокоить подрагивающие уголки своих губ. Старк ухмыльнулся:       — Молчишь. Не знаешь. Мало кто знает. Почти никто, — он смотрел на Питера снизу вверх, но всё равно выглядел невероятно расслабленно и доминирующе, словно это он хозяин комнаты, да и вообще всего дома, а Питер — просто в гостях. — Октавиус уже проводил эксперимент. Да-да, Питер, не округляй так глаза, семь лет назад его солнышко профинансировали как надо. Знаешь, чем это закончилось? Пятью похоронами, потому что кто-то был слишком самоуверенным и самовлюблённым, чтобы лишний раз перепроверить расчёты. Я бы наградил Нормана золотой медалью за умение столь быстро и виртуозно душить скандалы в зародыше. Он даже смог грамотно развернуть ситуацию в свою сторону: аварию скрыли, но вот про то, что никто не хочет финансировать проект второй раз, раструбили на всю планету, умалчивая множество важных деталей. В итоге, всё стало выглядеть так, будто инвесторы против технологического прогресса и нового источника энергии. И вместо того, чтобы посадить Октавиуса за решётку, ему всё-таки позволили повторить проект, но с условием, что он проведёт работу над своими ошибками.       Питер сразу же вспомнил слова Коннорса. Авария, несчастный случай, нарушение техники безопасности. А еще он вспомнил Октавиуса во времена, когда сидел с ним в лаборатории. При любом упоминании установки доктор становился нервным и невероятно мнительным. Его глаза начинали нездорово блестеть, движения становились дёрганными, лицо кривилось в гримасе раздражения. Он начинал строго ворчать на лаборантов, вынуждая их по сто раз всё перепроверять, а сам допоздна корпел над бумагами и осматривал каждый привезенный со склада винтик лично. Питер списывал всё это на трепет доктора перед близким осуществлением работы всей своей жизни, но теперь…       — Удержание плазмы реакции не лазерами… а магнитными полями… — выдохнул Питер. Он с ужасом посмотрел на Старка. Тот театрально кивнул, вскинув брови.       — Совершенно верно! Не зря Октавиус тебя приметил, у него всегда был нюх на таких, — рассмеялся учёный. Он картинно провёл большим и указательным пальцем по усам, пригладив их, точно Конфуций, и наигранно серьёзно обратился к Питеру: — Что ж, доктор Паркер. Вы в курсе, что там происходит. В прошлый раз плазму удерживали лазеры, и это закончилось катастрофой. Что в этот раз будет удерживать плазму?       Внезапно на первом этаже раздалась трель домашнего телефона.       — Опять лазеры… — внутри Питера всё задрожало от ужаса ситуации. Волосы на макушке встали дыбом, как только в голову пришло осознание всех возможных последствий, если случится новая авария. — Он их… он их просто усилил… Увеличил мощность…       — Браво, браво, — хмыкнул Старк. — В числах проведения эксперимента в Нью-Йорк лучше не приезжать.       — Но… Но я говорил ему про идею с магнитными полями…       — И что он сказал?       — Что… подумает… — растерянно ответил Питер, хлопая глазами.       Старк вдруг стал серьёзным. Лицо его посерело, брови нахмурились. Он окинул Питера сверлящим взглядом исподлобья и вкрадчиво, понизив голос, произнёс:       — А теперь подумай и ты, Питер. Ничего страшного не случится, если эта махина не заработает. Октавиус гениален, спору нет, но даже на Солнце бывают пятна, а Озборн ослеп и больше не видит опасностей. Если ты боишься, что тебя как-то вычислят и накажут — это будет уже моё дело. Не бойся Отто, не бойся, что тебя не возьмут в Оскорп, и уж тем более не бойся, что тебя отчислят. Я возьму тебя под крыло, и никто не тронет твою светлую голову. Ну и… — Старк многозначительно посмотрел на тряпку, освещённую тёплым ламповым светом. — Я думаю, тебе не привыкать спасать людей. На сим закончим.       Старк поднялся со стула, вынул из внутреннего кармана пиджака какую-то листовку и ручкой начеркал на ней цифры телефона, положив рядом с помятой фотографией Октавиуса. Больше они не промолвили друг другу ни слова. Насупленный и растерянный Питер молча отступил от двери, пропуская главу Старк Ин к выходу из комнаты. Разговор был окончен. Или поставлен на удержание, тут уже как посудить. Уже на последних ступеньках лестницы стало слышно мерное гудение стиральной машинки и шум старенького телевизора с помехами. Откуда-то из кухни доносились радостные возгласы тёти Мэй. Она что-то громко и увлечённо рассказывала собеседнику на том конце провода, совершенно не заметив, как Питер и Старк спустились со второго этажа.       — … да-да. На нём не было лица, я очень переживаю за него. Знаете, он… он всегда был очень чувствительным ребёнком, и… Ох, перестаньте, — Мэй трогательно вздохнула, не обращая внимания на то, что кастрюля, поставленная под струю крана, уже переполнилась и залила всю раковину. — Он умный, очень умный, вы ведь знаете… Он делает всё, что в его силах. Представляете, если у него появляется хоть цент — он сразу переправляет его мне, он такой ответст… что? Боже, нет, я умоляю вас, ничего не нужно! Нет-нет, нам на всё хватает!       Мрачный, будто самая огромная в мире туча, Питер немного посветлел, улыбнувшись про себя. На сердце стало тепло: юноша еще с самого далёкого детства любил, когда тётя хвасталась им перед своими знакомыми, будь то по телефону или в гостях. Иногда они приходили в дом Паркеров, и маленький Питер с огромным удовольствием показывал им штуковины, которые смастерил за последний месяц. Он не знал этих людей и никогда не старался запомнить их лиц, но всегда открыто принимал любую похвалу, восхищение и лестные слова о его развитости не по годам. Тётя мало что понимала из того, чем увлекался племянник, но всегда поддерживала его увлечения, а когда узнала, что Питер смог поступить в университет на одну из сложнейших специальностей, то и вовсе чуть не разревелась. Её искренняя поддержка и безусловная любовь всегда питали его.       — Не беспокойся, я провожу сам! — натянуто улыбнувшись, махнул тёте Питер, когда она наконец-то заметила их и впопыхах вскочила на ноги с телефонной трубкой. — Расскажи-ка им лучше, какой я нереальный проект по изучению изменения периодического закона в области предельно тяжелых элементов сделал! - Старк тихо фыркнул, заслышав это.       Оранжевое солнце закатывалось за рваный силуэт домов, раскрашивая поредевшие кроны деревьев в нежно розовый цвет. Приближался конец рабочего дня, но на дороге было удивительно безлюдно. Огромный тучный мужчина в чёрном смокинге — видимо, водитель — поспешно вышел из невозможно скромной для миллиардера машины и распахнул дверцу.       — Поедем в офис, Хэппи, — Старк посмотрел что-то в телефоне и обернулся к задумчиво застывшему на пороге Питеру. — Что ж. Я не прощаюсь. Надеюсь, ты сможешь сделать верный выбор, парень.       Питер уставился пустыми глазами на газон, совершенно не видя ничего перед собой. В голове был странный липкий омут из мыслей, точно густой вязкий сироп, который невозможно размешать. Он обволакивал мозги, мешая хоть как-то упорядочить думы. Единственное, что было ясно — Паук совершенно точно найдёт Кошку и медленно выдерет ей каждый коготок.       После теплых комнат воздух на улице казался прохладным и приятно отрезвляющим. Питер жадно вдохнул его во всю грудь, ощущая, как наполняются лёгкие, но пульсация в горле не уменьшилась. Иногда юноше было жалко, что он не курит. Говорят, это успокаивает нервы не хуже таблеток. Говорят.       — Не боитесь, что я откажусь и расскажу всё Октавиусу? — едва слышно спросил Питер, не отрывая взгляда от колышущихся травинок под кедами, но Старк услышал его почти через всю улицу и обернулся, садясь в машину.       Он подмигнул ему и хлопнул дверцей:       — Я не боюсь Октавиуса, Питер. А ты?       Жмурящееся от заходящего солнца лицо миллиардера скрылось за тонированным стеклом. Питер успел рассмотреть в отражении щуплую фигуру студента, обессиленно прислонившегося к дверному косяку, безмерно уставшего и раздражённого, прежде чем на асфальте тихо зашуршали шины, набирая разгон. Юноша шумно вытер нос рукавом толстовки и, поёжившись от вечернего холода, нырнул обратно в теплоту дома, громко хлопнув дверью.       Он подумает об этом завтра. Чугунная голова требовала отдыха. Питер почесал лохматый затылок. А, в принципе, перед Старком он неплохо держался… Нагрубил даже в начале. Наверняка тот совершенно не ожидал такой реакции на свой приход. Питер тут же ударил себя по лбу: «Уверенные люди не грубят другим, идиот, нашёл чему радоваться».       Ведомый внезапным приступом голода, Паркер поплёлся на кухню, вспоминая, что в холодильнике оставался кусок сливового пирога. Питеру катастрофически не хватало в организме хотя бы капельки серотонина, а фирменное тётушкино блюдо всегда справлялось с выработкой этого гормона на ура. Сама тётя всё еще продолжала вести оживлённую беседу по телефону, поэтому юноше пришлось самостоятельно выключить струю воды, уже минут двадцать колотящую по кастрюле. Питер улыбнулся про себя: как странно, он так давно не видел Мэй такой сияющей. Человек на том конце провода видимо неплохо шутил, потому что она то и дело прерывалась на смех, утирая выступавшие слёзы.       — … что? Да-да, сейчас он освободился и может говорить, — тётя застыла и через проход в прихожей посмотрела на Питера, уплетавшего остатки пирога за обе щёки, продолжая говорить в трубку: — На пару слов? Да, конечно, просто… Я очень беспокоюсь за его дела в университете и боюсь, что он… А? Ох, вам легко говорить, у вас нет племянников… Я надеюсь, это хоть как-то поможет, — она отложила трубку, прикрыв микрофон ладонью. — Питер! Ты можешь говорить?       Питер, на сухую проглотив два огромных куска, встрепенулся, начиная в спешке прожевывать остатки нежного теста:       — Ну… в принципе, могу. Если дожую.       — Тебя хотят на пару слов, — тётя зашла на кухню.       Лицо её почему-то больше не было весёлым, но Питер совершенно этого не заметил. Он жадно прожевал и проглотил кусок, запил всё стаканом холодного молока и, лениво обтерев руки о толстовку, взял протянутую тётей Мэй трубку.       — Да, алло, — как ни в чем не бывало ответил в трубку Питер. Настроение немного приподнялось, и он чувствовал себя уже не так разбито.       — Я видел ваш проект по изучению изменения периодического закона в области предельно тяжелых элементов, мистер Паркер. Девяносто три балла из ста за него вам, конечно, переборщили. Я бы поставил восемьдесят шесть, что, в принципе, тоже неплохой результат.       Серотонин, столь успешно до этого момента вырабатываемый сливовым пирогом, неожиданно превратился в настоящий ацетон, в который сразу же бросили горящую спичку. Молоко в желудке застыло, а сам Питер зажмурился настолько сильно, что в темноте перед глазами засияли разноцветные вспышки. Мэй встревоженно взглянула племяннику в лицо, но юноша, задействовав всю силу воли, выдавил из себя самую вымученную, самую неискреннюю и самую тупую улыбку, на которую только был способен, чтобы показать, что всё в порядке.       — И вам добрый вечер, доктор Октавиус… — сипло выдохнул Питер, с огромным усилием удерживая себя от того, чтобы не продавить радио-трубку телефона острыми пальцами и не расколоть её основание. — Как ваше… здоровье?       — Намного лучше, — юноша уловил ядовитую улыбку в голосе доктора — он прекрасно знал, что сейчас чувствует его практикант. — А вот вы, по словам вашей тёти, опять чувствуете себя не очень хорошо?       Питер с трудом разжал челюсть, будто в зубах был растаявший ирис:       — Она преувеличивает, доктор.       Из трубки хмыкнули:       — Это хорошо. Значит вы, скорее всего, помните, какой завтра день?       — Всемирный день борьбы с псориазом?.. — предположил Питер, пулей вылетая из кухни и чуть ли не по стене проскакивая на второй этаж.       — Шутите. Замечательно, значит вы действительно совершенно точно здоровы, — Октавиус мягко и беззлобно рассмеялся, как он всегда обычно это делал, и Паркер закусил губу. — Нет. Вы не угадали. Завтра четверг.       — Всё еще не понимаю, о чём вы… — рвано выдохнул Питер, захлопывая за собой дверь. В комнате всё еще горела лампа, освещающая вебшутеры. Взгляд сразу упал на измятую фотографию Октавиуса и номер телефона Старка. За окном стало совсем темно.       — Она слышит тебя? — поинтересовались из трубки.       — Нет… — прошептал Питер.       Он вдавился спиной в стену, чувствуя, как с каждой секундой теряет воздух в лёгких. Внутри вдруг что-то засверлило, как только он услышал этот бархатный низкий голос. Питер мог поклясться, что в темноте видит фотографии доктора, расклеенные по всей комнате, хотя совершенно точно разорвал почти каждую на мелкие части и выкинул в мусорку еще позавчера. Но они висели. Как несколько лет назад. Нетронутые.       — Ты не отвечаешь на звонки, хозяин дома не помнит, когда последний раз видел тебя в квартире, ты не узнал ни одной лекционной темы и совершенно забыл, что я приду в четверг их тебе читать, — голос Октавиуса стал ледянее самого холодного айсберга в Арктике. Питер почувствовал, как с каждой интонацией, на его горле наматывается удавка. — А теперь твоя тётя говорит, что у тебя со мной конфликт. Насколько я помню… мы расстались на приятной ноте.       Питер медленно съехал по стене на пол, с ужасом рассматривая привидевшуюся стопку нетронутых водолазок на стуле. Он смог выкинуть вещи, порвать бумагу, но не смог сделать самое главное — выкинуть самого Октавиуса из своей головы.       — Вы плохо помните, доктор… — негромко произнёс Питер, пребывая в полнейшей фрустрации.       — Значит, ты мне напомнишь, — тихо рыкнул Октавиус. — Завтра в шесть вечера. С собой иметь тетрадь, ручку и мозги. Надеюсь, к себе домой ты не опоздаешь.       — Я не приду, — совершенно безэмоционально ответил Питер. Все чувства просто атрофировались. Нет. Нет, он не хочет больше его видеть. Нет, нет, нет.       Октавиус страшно рассмеялся:       — О, мне приехать за тобой прямо к твоей тётушке? Без проблем, Паркер. Я знаю адрес. Она сама мне его дала.       — Нет! — Питер остервенело вскрикнул, до хруста сжав телефонную трубку. На глаза упала пелена бешенства. Паук взревел, точно раненое животное: — Только посмей… Только посмей приехать к ней, Спрут… Если с ней что-то случится, я…       — Замечательно, Паркер, значит завтра в шесть на персональные лекции, — прошипел доктор. — Заодно полечим твою нервозность, раз сам себя взять в руки ты не в состоянии.       — Я уже записался к доктору, — выплюнул Питер в трубку, еле удерживаясь, чтобы не разбить её об пол.       — Я — твой доктор.       Питер поперхнулся, заслышав это. Внутри всё замерло, даже пульс на мгновенье перестал ощущаться в барабанных перепонках. Руки вспотели.       В ухо ударили короткие гудки.