Щупальца

      «Приезжай.»       Собраться, впопыхах накинув мятую рубашку, захватить чемоданчик с препаратами, влететь в такси, бормоча адрес места, в которое он бы ни за что и никогда не вернулся, за секунды пересечь весь ресепшн и без пропуска пройти турникет под покорные взгляды охраны — для Коннорса эти мгновенья смазались в одно мыльное пятно. Он не думал, не чувствовал: не вдыхал знакомый запах, не считал ступени на родных лестницах, не смотрел во вспыхивающие при виде него глаза сотрудников.       — Доктор Коннорс, вы возвращаетесь?!       — Доктор Коннорс, мы очень скучали!       — Доктор Коннорс, такая честь видеть вас здесь снова!       Это место радо ему, это место манит его. Оно снится ему в сладких снах, оно приходит к нему в кошмарах. Не было ни дня, когда бы он не думал об этом месте. Здесь всё: его молодость, его великие достижения, его не менее великие неудачи, его страсть, его проклятье. Оно обволакивает его, шепчет на ухо о забытой любви, хочет воскресить отношения, точно загулявшая бывшая, разбившая чужое сердце. Он здесь — звезда. Он здесь — локальный бог. Он ненавидит это место. Потому что здесь есть кое-что ещё.       — Доктор, мы так вам рады!       Профессор вяло улыбается в распахнувшиеся двери лифта, набитого людьми. Толпа в белых халатах совершенно искренне приветствует его, расступаясь для места. Абстрагироваться от Оскорпа становится всё тяжелее и тяжелее. Чёрт, это почти физически невозможно терпеть. Быть здесь — невыносимо. Всё равно что бывшему лётчику вновь оказаться в небе, или отставному капитану — выйти в бескрайнее солёное море. Как сопротивляться? Коннорс панически смотрит себе под ноги, рассматривает носы зашарпанных ботинок, боясь взглянуть вокруг, боясь поддаться атмосфере и воспоминаниям. Нельзя, нельзя, нельзя… Питеру нужна помощь.       — Доктор Коннорс, вам на четырнадцатый? Вы к доктору Октавиусу? — какие лишние и неприятные вопросы. Профессор едва сдерживается, чтобы не поморщится от них. Он не хочет отвечать, не хочет ни о чём разговаривать. Ему нужно добраться до этого чёртового кабинета без приключений.       А после того, как всё закончится, надо не забыть придушить Отто. Ради этого можно даже поставить напоминалку в телефоне.       — Да, — устало вздыхает Коннорс, вновь одаривая всех фальшивой улыбкой. — Решил заглянуть к старому другу.       Как назло, кто-то за спиной начал обсуждать текущие проекты. Доктор старательно пытается не слушать, не вникать в суть, хотя любопытство буквально линчует его на части. В спёртом воздухе кабинки лифта витают ядовитые вопросы, заданные совершенно дружелюбной интонацией: «Хорошо ли у вас идут дела?», «Не хотите ли вернуться сюда из университета?», «Вернётесь ли ещё в науку?». Коннорс отмахивается, отвечает кратко и однозначно. Нет. Нет. Нет.       Циферблат этажей переключается мучительно медленно, но ближе к четырнадцатому людей почти не остаётся, и доктор с облегчением вздыхает, будто вытерпливая долгую пытку раскалённым железом. Кажется, без происшествий. Даже Озборн на глаза не попался, чему Коннорс был неимоверно счастлив.       — О, неужели! Наша местная суперзвезда снова здесь? Мне уже освободить трон для его величества?       Накаркал. Коннорс устало вздохнул и медленного обернулся: из угла лифта его сверлили два тёмных глаза, и этот озлобленный взгляд трёхкратно отражался от зеркальных стен. Смайт стоял здесь с первого этажа, в стороне слушая нескончаемую радость в честь визита бывшего руководителя отдела, и сердито кусал губы. Его самого не встречали так никогда.       — И тебе доброе утро, Алистер, — как можно дружелюбнее ответил доктор, поспешив отвернуться назад и уставиться на циферблат. — Не переживай, я не возвращаюсь.       — Я? Переживаю о том, что ты вернёшься? — кажется, профессор спиной смог ощутить, как перекосило бледное лицо Смайта. — Тебе в принципе запрещено переступать порог, если ты не забыл, — он отшатнулся от стены, медленно подошёл к доктору почти вплотную, став прямо за спиной, и тихо прошипел на ухо: — Какого хрена ты тут вообще делаешь, ящерица?

***

      Октавиус сидел с каменным лицом, раскинувшись в кресле за рабочим столом. Его холодные карие глаза не шевелились, застыв на заплаканном красном лице Гвен. Она что-то неразборчиво и виновато бормотала ему, однако выражение доктора не менялось, оставаясь совершенно безучастным. Ему явно не нравилось то, что она говорит, но и сама студентка не горела смелостью перед заведующим лабораториями.       Тишину прерывало пиканье кардиоаппарата и тихие хрипы за выделенной перегородкой.       — Еще раз, мисс Стейси, — Октавиус посмотрел на неё, чуть приспустив очки, и фальшиво улыбнулся: — Что вы там видели?       Едва ли этот вопрос можно было назвать серьёзным: репетиция. Все важные вопросы уже давно были заданы, ровно как получены на них ответы. Сейчас нужно было закрепить результаты проведённой беседы. Гвен громко шмыгнула носом, моргнув чуть оплывшими глазами. Ей было невыносимо здесь находиться. Она глубоко вдохнула и как можно твёрже произнесла:       — Ничего. Я ничего там не видела, доктор Октавиус.       Она ничего не видела. Совершенно ничего. Это были лишь неясные образы испуганного сознания. Огромные металлические щупальца, разрывающие намертво запертую дверь, за которой визжали подопытные, бледное лицо Октавиуса и его непроницаемые тёмные очки, в которых отражались мерцающие огни аварийных ламп. Она не видела, как он на руках вынес тело Питера в коридор: белая, почти трупного цвета кожа её однокурсника была рассечена взбухшими тёмными венами, расползающимися на мелкие жилки, точно узор на мраморе. Из разорванного живота хлестала чёрно-красная кровь, заливая белоснежный халат доктора, но, кажется, он не обращал на это совершенно никакого внимания. Сбежались люди в военной форме; кто-то что-то кричал, пытаясь переорать сирену. Кругом была паника, но не на его лице.       — Ты даже не осознаёшь, что натворила, — доктор прошептал эти слова, но Стейси расслышала их даже сквозь творившийся вокруг хаос. — Ты чуть не испортила лучший образец.       Чуть не испортила. В тот момент Гвен не задумалась над этой фразой, да и едва ли она могла адекватно осмыслять происходящее. Позже она решила, что это относится к тому озверевшему образцу, что напал на Питера, не зная, что завлаб проткнул его череп насквозь. Хотя странно было называть тот образец удачным.       Лицо Октавиуса исказилось и под светом алых ламп стало выглядеть еще страшнее. Он спустился на своих скрежещущих манипуляторах к оцепеневшей Гвен так низко, что она смогла рассмотреть осунувшееся от потери крови лицо Питера: из его приоткрытого рта пенились серые быстро лопающиеся пузырьки, а глаза впали так сильно, что в глазницах появились тени.       — Я… мы… — она пыталась произнести хоть слово, но вид возвышающегося над ней доктора вселял в неё ужас. Он не был похож на человека, скорее на какое-то подводное существо.       — Замолчи, — неожиданно громко рявкнул он, сжимая в руках тело Паркера. — Тебе придётся пробыть в моём кабинете много, невыносимо много времени, девчонка, так что прибереги силы, — он жутко осклабился. — Некоторые мои лаборанты предпочли бы этому смерть.       Дальнейшее она помнила смутно. Коридоры, носилки, слабый стон Питера, прерываемый гортанным бульканьем чёрной крови, озверевшее лицо Смайта, ожидание перед дверьми кабинета Октавиуса и, наконец, сам Октавиус — всё вереницей пролетело перед её глазами, как миг. Ей подсовывали под руки какие-то документы, не прося, а требуя их подписать. Гвен пыталась их читать, но буквы буквально расплывались перед её глазами. Под конец всего глубоко внутри осела тревога о том, а не подписала ли она какую-нибудь дарственную или не оформили ли на неё какой-нибудь кредит.       Но хуже всего был Октавиус. До этого момента она всегда видела его издалека, а все знания касаемо его личности и характера она формировала лишь по слухам. Она и подумать не могла, что судьба покажет ей его во всей красе.       Он называл это «беседой», хотя это больше напоминало допрос с пристрастием в чёрной комнате с яркой лампой. Доктор сверлил её тёмными глазами, задавал жёсткие вопросы, требуя немедленно на них отвечать, маячил по кабинету, заходя за спину, и безжалостно давил, давил, давил, да так, что под конец Стейси была согласна чуть ли не на электрический стул за содеянное. Он обещал разрушить не только её жизнь, но и жизнь её дяди, перекладывал всю вину за случившееся с Питером на неё; угрожал отчислением и позорным клеймом в научном обществе, внушал, что после этого происшествия она никогда не найдёт работу, а штраф будет таких размеров, что им придётся продать всё имущество и набрать сотни кредитов, чтобы погасить хотя бы его половину.       Стейси успела мысленно попрощаться с учёбой, с карьерой, с будущим, с родителями, с друзьями, с домом и даже с Нью-Йорком. Три раза она была на грани, чтобы расплакаться, два раза она действительно плакала. Он был очень вежлив и не повышал на неё голоса, но Гвен на протяжении всего времени мучительно ждала, что он вот-вот сорвётся и придушит её, затем растворив тело в кислоте, чтобы избавиться от улик. Она прекрасно понимала, что видела то, чего видеть было нельзя, и так просто её не отпустят. Если отпустят. Боже, зачем она повелась на уговоры Питера?! Чёртов Паркер сейчас сам еле дышал, едва сводя концы с концами. Скорее всего, они хотят спасти ему жизнь, чтобы выписать штраф.       — Замечательно, — полностью удовлетворённый её ответом, Октавиус очень мило ей улыбнулся, будто не было этих нескольких часов психологических пыток, и Гвен захотелось сдохнуть на месте. Она больше не могла видеть этого человека, он буквально выпил из неё всю кровь. — Тогда, полагаю, мы закончили, и вы можете идти. Вам завтра позвонят.       На ватных ногах Гвен поднялась со стула. Где-то за перегородкой раздался слабый стон. Перед глазами всё плыло, но она всё же смогла пересечь кабинет и дойти до выхода, как вдруг доктор окликнул её:       — Постойте, я задам вам последний вопрос.       По телу прошлись ледяные мурашки. Она обернусь и почти вскрикнула, увидев Октавиуса прямо перед собой в нескольких миллиметрах. Захотелось вновь разреветься. Он грубо упёрся рукой в дверь, нависнув и почти прижав Гвен к стене, а затем обхватил пальцами её подбородок, заставляя смотреть прямо себе в глаза:       — На этот вопрос я хочу слышать только правду, — очень вкрадчиво произнёс он. Его лицо было так близко, что она могла разглядеть сквозь тёмные линзы его прищуренные глаза. В нос ударил едкий запах медикаментов, причём настолько сильный, что закружилась голова.       — Х-хорошо.       Господи, что он хочет спросить? За долю секунды в пульсирующем сознании Гвен успело промелькнуть по меньшей мере триллионы возможных ужасных вопросов, но чем дольше Октавиус нагнетал, тем больше ей казалось, что ни один из вариантов не подходит.       Он скользнул оценивающим взглядом по её лицу:       — У вас есть что-то с Паркером?       Этот вопрос был настолько неожиданным, что измученная Стейси не сразу его поняла. У неё? Что-то с Питером? Он… он правда спрашивает это?..       — Н-нет, доктор Октавиус… Мы просто хорошие друзья… не больше…       Несколько мучительных секунд он рассматривал её красные глаза, словно обдумывая что-то. «О, чёрт, только этого ещё не хватало, — ревела про себя Гвен. — При таком раскладе он точно меня убьёт, если не поверит…»       — Правильный ответ, мисс Стейси, — наконец, хмыкнул он и тут же выпустил её, отойдя почти на метр. — Теперь точно всё. Можете идти.       На негнущихся ногах несчастная студентка ухватилась за ручку двери, но даже за ней её не ждало ничего хорошего. Из мрака коридора выплыло перекорёженное недовольством лицо Смайта. Они замерли на пороге по разные стороны, смотря друг другу в глаза. Боже, еще и его она точно не выдержит…       — О, мисс Стейси, — наконец, выплюнул он из себя хоть какие-то слова и сузил глаза. — Нам с вами предстоит долгий и сложный разговор. Ждите меня в…       Резинка нервов, натянутая до предела внутри Гвен, лопнула.       — ХВАТИТ! — вскричала она, отталкивая поражённого такой истеричной реакцией Смайта. — Хватит! Я уже всё подписала, я уже на всё ответила! Хватит, чёрт возьми, я не из железа!       По её румяным щекам потекли слёзы. Она ненавидела Оскорп и всё, что с ним связано. Это место проклято. Проклято всеми богами!       — Гвен?! — раздался встревоженный голос доктора Коннорса за спиной Смайта. Стейси замерла, не понимая, ослышалась она или нет. На пороге появилась до боли знакомая фигура в мятой рубашке и потёртых штанах. Светлые глаза окинули её обеспокоенным взглядом. — Боже, Гвен, что он с тобой…       Не веря своему счастью, она из последних сил бросилась в объятья своего обожаемого преподавателя и, глотая слёзы, уткнулась в его клетчатый ворот. Он немедленно обнял её своей единственной рукой с чемоданом, и она тут же почувствовала долгожданное облечение. Хотя бы небольшую его капельку. Он по-отечески поцеловал её в макушку:       — Боже, моя девочка, всё будет хорошо! Я всё улажу! — лепетал он ей, пытаясь успокоить. — Что он тебе говорил?! Всё будет хорошо, слышишь?! Всё будет хорошо! — он бросил убийственный взгляд на Октавиуса, уже успевшего примоститься возле столика с бутылкой виски.       Доктор демонстративно закатил глаза и сделал глоток из тумблера, смачивая горло. Казалось, развернувшаяся сцена действовала ему на нервы. Он обернулся к Смайту: — Я надеюсь, ты с отчётом об ущербе, Алистер, иначе с этажа тебе придётся спускаться без помощи лифта.       Учёный с обидой поджал губы, но всё же покорно протянул профессору папку. Весь его самодовольный пыл и мнимое хабальство тут же улетучились. Разговаривать с Октавиусом точно так же, как с уволившимся Коннорсом, он не смел, в самые ответственные моменты поджимая хвост и кусая язык. Проще сказать, боялся.       — Здесь всё.       — Примерная сумма? — Октавиус поставил стакан на стол и лениво раскрыл папку.       — Около семи миллионов долларов, если не учитывать расходы на содержание образца.       — Мило, — фыркнул заведующий лабораториями, словно невзначай взглянув на заплаканную Гвен, которая всё еще никак не могла унять нервы и продолжала вцепляться в Коннорса, точно в спасательный круг. — Можешь больше её не трогать.       — Но она… — неприятно удивился Смайт, разочарованно понимая, что ему не удастся выместить гнев на практикантке.       Октавиус ядовито прыснул:       — Я всё сделал за тебя, Алистер. Опять, — он вернулся к рабочему столу. — Но не обольщайся, с тобой нам, кстати, тоже предстоит содержательный инструктаж о том, как правильно хранить пропускные карточки от важных секций, — Смайт побледнел при этих словах. — Свободен. Мисс Стейси, по-моему, я вас тоже отпустил.       Словно очнувшись, Гвен оторвалась от воротника профессора и, рассыпаясь в извинениях, виновато разгладила на докторе смятую рубашку.       — Подожди меня в кафе напротив, — ласково попросил её Коннорс, продолжая утирать с её заплаканного лица слёзы. — Всё будет хорошо, не принимай близко к сердцу. Ты не отдашь ни цента, не переживай.       — А… Питер?..       — Лучше переживайте о себе, мисс Стейси, — тут же сардонически огрызнулся Октавиус, опередив с ответом открывшего было рот профессора.       Бросив на прощанье ненавидящий взгляд и тихо-тихо прошептав «чудовище», она растворилась во мраке коридора. Смайт тоже поспешил откланяться, подарив свой убийственный взгляд уже обоим докторам, и также исчез в дверном проёме, довольно громко хлопнув дверью. Коннорс и Октавиус остались одни. В кабинете воцарилась тишина. Мягкое и встревоженное лицо Коннорса тут же стало жёстким, взгляд поледенел.       — Ну-ну, — пробасил Октавиус, завидев хмурый взгляд. — Если она не будет болтать лишнего, с ней действительно всё будет хорошо. Я даже не буду портить ей практику. Одна профилактическая беседа со мной в любом случае лучше многолетнего преследования от Нормана.       Лицо Коннорса не смягчилось.       — Где Питер?       — Я рад, что спустя неделю ты всё-таки нарушил своё обещание и наконец-то со мной заговорил, — рассмеялся Октавиус, кажется, полностью проигнорировав вопрос друга. — Я купил цикорий и зелёный чай. Или, может быть, ты хочешь что-то покрепче? Всё для тебя, — он заботливо указал на мягкое кресло перед столом: — Присаживайся.       Коннорс не сделал и шага навстречу, продолжая, как вкопанный, стоять у входных дверей. Зубы его заскрежетали, пальцы с силой сжали ручку чемодана. Он был готов наброситься на доктора в любую секунду — настолько был зол.       — Отто… — прошипел профессор.       Улыбка стёрлась с губ Октавиуса, а взгляд стал тучным. Он небрежно махнул рукой в сторону перегородки:       — Спит. Без сознания. В коме. Выбирай понравившийся вариант. Ему в любом случае невероятно хреново.       — В смысле… прямо тут?! — всполошился доктор, наконец-то расслышав звук аппаратов, и рванулся к больному.       Труп. Это первое слово, что приходило в голову, при виде того, что лежало в кровати. Что-то белое и инопланетное, лишь отдалённо напоминающее человека, словно кто-то через трубочку высосал из жил всю кровь, оставив сухую оболочку. Даже густые русые волосы Питера стали белее, будто поседели, потеряли хоть какую-то насыщенность. Худые костлявые кисти безвольно свисали с края кушетки, едва задевая прозрачные трубки, по которым бесперебойно качалась драгоценная жидкость. Смятое одеяло едва прикрывало острые ключицы, а все ноги были покрыты надувшимися синяками с чёрными точками в центре — следы от многочисленных острых игл. Тело хрипло дышало, но даже сквозь эти мёртвые звуки чувствовалась адская боль. Глаза Коннорса заслезились при виде этой картины. Бедный, несчастный мальчик…       Доктор выронил из руки чемодан и громко всхлипнул, спрятав лицо в единственной ладони. Сердце зашлось, а нутро прошило острым чувством вины и стыда. Он сам добровольно отдал своих лучших птенцов в этот полыхающий ад! По его воле они попали в щупальца этого кракена. Ох, но Питер… Если бы Ричард был жив, он бы непременно разорвал Коннорса на части. Честно признаться, доктор был бы сейчас совершенно не против сгинуть навсегда. Он вновь подводит людей, вновь причиняет им боль и вред, вновь наступает на те же грабли…       Смайт был прав.       — Питер… прости меня… — дрожащим, почти срывающимся голосом едва слышно прошептал Коннорс. Высохшие веки юноши не дрогнули. Доктор аккуратно убрал лохматые сальные пряди с его лба, едва задев ледяную на ощупь кожу, а затем дрожащими пальцами опустился к пульсу у горла — он не доверял ни одному аппарату Оскорпа — и почувствовал слабо бьющуюся вену. — Питер… Мой мальчик…       — Просто посмотри на поделки мальчишки, — голос Октавиуса звучал настолько обыденно, что буквально оглушал своей циничностью. Коннорс поджал губы и устремил испепеляющий взор на друга. Тот вертел в руках странное металлическое устройство, похожее на длинные браслеты. — Интересно, как он это назвал? Паутиномёт? Паучий пистолет? — доктор рассмеялся. — Интересно. Действительно интересно. Стальные ниппели, блок тефлона… Смотрю, у него проблема с подшипниками. Они начали ржаветь. Я бы заменил материал, например, на искусственный сапфир. Хотя о чём я говорю? Это всё держится на основе часов за пять чёртовых долларов.       — Что?.. О чём ты вообще?.. — медленно зверея, произнёс Коннорс.       Октавиус бросил веб-шутеры на стол.       — О том, что только поистине талантливый инженер сначала додумается до этого, а потом воплотит в жизнь, используя вещи со свалки, — заключил он с какой-то долей раздражения и даже досады, совершенно игнорируя горечь друга и вид лежащего Питера. — Расточительство таланта на ерунду. И даже не за это мне обидно больше всего, — он тут же вытянул из одного веб-шутера небольшую капсулу с серебристой жидкостью. — Это. Знаешь, что это? — Октавиус повертел маленький пластиковый сосуд в руках. — Нескольких грамм достаточно, чтобы обтянуть на весу грузовик. Эластичная, прочная, цепкая… Всё это он намешал из реагентов, которые есть в каждой школьной лаборатории. Чёртов маленький гений. Один патент, одна продажа, и они с тётей уже жили бы в Монте-Карло, но вместо этого он предпочитает использовать этот уникальный химический состав, чтобы снимать котят с деревьев.       Коннорс уставился на близкого друга, точно увидел перед собой незнакомого, абсолютно чужого человека.       — Что ты… что ты, чёрт побери, несёшь?! — взревел он. — Паркер еле дышит!       — Он прекрасно дышит, — отмахнулся Октавиус. — Ты даже не представляешь, насколько. Особенно когда начинает кричать и в горячке срывать с себя трубки, — под сверлящим взором друга доктор медленно встал из-за стола, подошёл к кушетке и аккуратно поправил вставленный в запястье Питера катетер. Приоткрытые губы юноши едва шевельнулись, чуть заметно дрогнули белые веки. — Маркус сказал, что мальчишка может видеть галлюцинации во сне. В один момент у него начинается приступ: что-то невнятно кричит, машет руками, задыхается, плачет, но глаз не раскрывает. Опытным путём выяснили, что успокаивается, только когда я… — он неожиданно осёкся, словно начал говорить лишнее. — Неважно. Переливания сделаны, противоядия и вспомогающие препараты введены. Я лично круглосуточно слежу за его состоянием. Не переживай, Курт, его иммунная система справится при таком уходе. Всё под контролем.       Глаза Коннорса расширились:       — Под… под чем?! Под контр… ты называешь это контролем, Отто?! — Коннорсу казалось, что он вот-вот разорвётся на части от ярости. Он быстро сократил расстояние между ним и Октавиусом и грубо схватил друга за ворот белоснежного халата, заставляя нагнуться к себе. — Как это, черт возьми, произошло?! Мы же договорились, что ты разрываешь практику, так как?! Как?! — мягкий голос профессора звучал теперь, как звон дамасской стали.       Октавиус не шевельнулся, даже грубо сцепленные на воротнике пальцы Коннорса его абсолютно не смущали.       — Я сделал всё, как мы договаривались, — абсолютно спокойно резюмировал доктор, глядя в пылающие голубые глаза. — Паркер решил на прощанье залезть в улей с очень злыми пчёлами, и они покусали его на законных основаниях.       — Питер ни за что бы…       — Как удобно ты игнорируешь, что он не просто ленивый студент, который опаздывает на твои лекции, — Октавиус осторожно перехватил единственное запястье друга и снял цепкие пальцы со своего воротника. Взгляд его похолодел. — Хватит, Курт. Ты прекрасно знаешь, о чем я.       — Не знаю, — упрямо процедил учёный сквозь зубы. Он врал. — Потрудишься объяснить?       Октавиус лукаво улыбнулся и понимающе кивнул. С кушетки раздался слабый стон. Лицо Питера едва поморщилось, чуть напряглись брови, но кожа всё еще оставалась мертвенно бледной. Превозмогая колющую в сердце боль, Коннорс аккуратно натянул одеяло на болезненно похудевшие ключицы. Октавиус вернулся к рабочему столу. Раздалось тихое гудение включающегося блока питания. Доктор снял очки и наклонился к небольшому сканеру, закреплённому в верхней части монитора. «Личность идентифицирована. Доступ S-2. Добрый день, доктор Октавиус», — поздоровалась с заведующим система.       — Ты ведь совсем не дурак, Курт, — несколько устало вздохнул Октавиус и вновь надел очки, скрыв красные глаза. — Сын Ричарда — Человек-Паук. Не ври мне, что не думал об этом, — на этих словах Коннорс поджал губы, наблюдая, как друг медленно набирает комбинацию на клавиатуре, словно смакуя каждое мгновенье этого момента.       Коннорс действительно думал об этом. С тех самых пор, как узнал личность Питера. Эта навязчивая идея, эта мысль, словно червь, выгрызала ему мозги бессонными ночами, принося невыносимую душевную боль. Он не верил, до последнего не верил, что Ричард посмел сделать это, но вот он, его сын — идеальный образец. Идеальная мутация, идеальные данные, идеальный результат — всё это достигнуто смешной случайностью. Невероятное стечение обстоятельств, породившее на свет невероятное существо. Коннорс инстинктивно прикоснулся к своей щеке, в панике боясь нащупать на ней чешуйки. Сколько он потратил сил, чтобы повторить этот случайный результат с ящерицами? Сколько жизней оказалось загублено, прежде чем понять, какого звена не хватает в формуле? Сколько проклятий он прокричал на могиле Ричарда после этого?       Питер в этом не виноват. Питер не при чём.       С предвкушающей улыбкой Октавиус медленно развернул монитор экраном к Коннорсу. Несчастный профессор еле удержался на ослабших ногах, когда у видел на нём надпись: «Ричард Паркер. Доступ: разрешён»       — Ты… Ты воспользовался состоянием Питера и взял у него кровь?! Нет, нет, нет! — взревел Коннорс, остервенело вцепляясь в свои светлые волосы. С его глаз сорвались крупные сверкающие слёзы. Огромная глубокая душевная рана, которую он усиленно зализывал и зашивал все эти годы, неожиданно раскрылась, кровоточа так сильно, будто никогда и не заживала. — Что ты наделал, Отто?! Что ты наделал?!       — Осуществил твою мечту и не позволил времени обнулить твои старания, Курт, — с торжествующей улыбкой произнёс Октавиус. — Не благодари.       — Но ты мне клялся! Мы же пообещали друг другу, что больше этого не повторим! — голос Коннорса почти сорвался на отчаянный крик. Лежащий за его спиной Питер слегка поморщился от шума. — Мы загубили столько жизней! Я откусил тогда Джону половину ноги, а Мартин… — доктор зарычал от болезненных воспоминаний, накрывших его голову, точно цунами. — Зачем ты это повторяешь?! Я каждую неделю колю себе сыворотку, я хочу забыть это, как страшный сон, а ты… Ты делаешь этот сон реальностью под видом надежды?! За что ты так со мной, Отто?! За что?!       Лицо Октавиуса в мгновенье ока стало жёстким — он явно ожидал не такую реакцию.       — Мы обладаем уникальной привилегией, Курт. Интеллектом, — отчеканил каждое слово заведующий лабораториями Оскорпа. — И имеем полное право использовать его во благо человечества. Даже если на пути нам приходится чем-то жертвовать. Ты и без меня это прекрасно знаешь, — обозлённое лицо Курта не изменилось. Доктор устало вздохнул и снял очки, продолжив уже намного более мягким тоном: — Ошибки — это нормально, Курт. Прекрати ненавидеть себя за прошлое, оно тянет тебя вниз. Ты великолепный ученый, который еще способен сотворить много великих вещей. Я не могу видеть, как ты сам подвергаешь свой гениальный ум коррозии. У тебя великая цель, ты можешь не смотреть на средства её достижения.       — И совершать преступления? Проводить эксперименты над людьми, создавать невыносимые условия труда для подчинённых и топить конкурента, чтобы получить деньги на новые изобретения? — прошипел Коннорс. — Ты говоришь словами Озборна, Отто! Ты понимаешь, что это всё лишь пыль в глаза? Что это — ничтожные и жалкие оправдания омерзительным вещам?       — Революционные достижения в генетике стали для тебя омерзительными вещами? — оскорблённо ощерился Октавиус. — Норман думает только о деньгах. Я — думаю о науке.       Питер застонал громче. Чёрт знает, что виделось ему в пылу бреда, но лицо его болезненно сморщилось, губы задрожали.       — А я думаю о людях. Ты больше не заманишь меня в эту клетку, Отто, слышишь? — рыкнул Коннорс и указал рукой на своего студента: — Он для тебя кто, Отто? Тоже образец? Подопытный? Когда придёт в себя, посадишь его в банку для пауков и будешь тыкать в него зубочисткой, проверяя реакцию?       Октавиус неожиданно прыснул:       — Паркер? Нет, Курт, никаких банок у меня для него нет, — а затем вдруг улыбнулся: — Есть место в Октавиус Индастриз. Рядом со мной. Как можно ближе ко мне. И для тебя будет место, как только я закончу с Норманом. Больше никаких условий, никаких ограничений. Никакого Оскорпа.       Октавиус Индастриз?..       Доктор Коннорс неожиданно успокоился. Взгляд его лазурных глаз стал мутным, как грязная вода в озере, и ничего не выражающим. Дыхание выровнялось. Он отпустил пряди своих волос и громко выдохнул, закрыв глаза. Питер за его спиной тихо зашипел.       — Знаешь, я… Я думал, что ты оставил свои дурацкие амбиции, провёл работу над ошибками, — после недолгой паузы, равнодушно отозвался Коннорс. — Когда ты остался в Оскорпе после всего, я посчитал тогда это сильным поступком. Мне казалось, ты не позволил тяжести вины и своих ошибок затуманить себе разум, продолжил заниматься любимым делом, несмотря ни на что. Я думал, что ты работаешь, заглушая боль прошлого. А ты, оказывается, её вообще не чувствовал. Видимо, даже прошлый наш разговор не возымел на тебя.       Октавиус уселся в рабочее кресло и потянулся к полупустой бутылке скотча.       — Когда я говорил, что разорву все связи с Норманом, я не врал, — спокойно отозвался доктор, наливая в тумблер янтарную жидкость. — А кровь Паркера — случайность. Я планировал сделать это намного позже.       — И всё же ты планировал, — горько фыркнул Коннорс. Он вновь скользнул печальным взглядом по капельнице и прозрачным трубкам. — Он никогда не будет рядом с тобой, Отто. Он не такой, как ты. После всего, он, скорее, плюнет тебе в лицо, но ни за что тебя не выберет.       Октавиус громко фыркнул, отпив из стакана и облизнув губы:       — Он уже меня выбрал, Курт. Каждый раз он выбирает меня.       Коннорс рвано выдохнул и поднял с пола упавший чемоданчик с препаратами, которые оказались совершенно не нужны. Питер, к которому он так стремился через отравленные заросли Оскорпа, оказался ничем иным, как предлогом для абсолютно другого разговора. Его сюда заманили, как сбежавшего зверька, и попытались засунуть в старую клетку.       — Не в этот раз, Отто, — профессор ухватился за ручку выхода.       — Ответ, Курт, — недовольно рыкнул Октавиус. — Я проделал ради этого огромную работу, мне нужен ответ. «Да» или «Нет»?       Курт обернулся к нему с выражением лица, полного скорби, точно у него только что умер кто-то очень-очень близкий.       — Прощай, мой бывший лучший друг. Прости, что не был рядом с тобой в момент, когда ты начал превращаться в кусок дерьма.       Дверь хлопнула.       Лицо Октавиуса посерело. Он сделал еще несколько жадных глубоких глотков жгучей воды, прежде чем с очень громким стуком поставить стакан на стол. Где-то в углу раздался тихий всхлип Питера. Тишину пронзил звук вибрации: телефон Паркера, выложенный из рюкзака на стол, завертелся на отполированной столешнице, и почти свалился с края, если бы доктор вовремя не подхватил его в последний момент.       На глючном экране мерцало имя звонящего контакта: «Тони Старк».