Щупальца

      — Выйди, — низко прорычал Октавиус, угрожающе сверкнув глазами. — Это мой кабинет.       — А это моя компания, — дьявольски оскалился в ответ Озборн. — Ты заигрался, Отто, — тут его взгляд смягчился, когда он посмотрел на ничего не понимающего Питера. — Наверное, мистер Паркер хочет объяснений?       Невероятно проницательное и точное замечание. Чужое дыхание сверху опалило шею и подбородок, сильные руки дрогнули, грозя сомкнуться на теле в каком-то неконтролируемом порыве, глаза полыхали — всё говорило о том, что сам доктор не хочет абсолютно ничего разъяснять. Недомолвки, недоверие, многозначные фразы и небрежное «Есть вещи, которые тебе знать необязательно». Воспоминания больно кольнули Питера. С ним опять не хотят считаться, его опять недооценивают, делают второстепенным звеном.       — Хочу, — тут же выпалил Питер и упрямо кивнул головой. Сухой тонкий рот гендиректора растянулся в одобрительной и понимающей улыбке.       — Моё требование тебе непонятно? — стальным голосом поинтересовался доктор, словно не услышав желание юноши. Он даже не обернулся к Питеру, продолжая сминать пальцами простыню, точно разъярённый страшный зверь. Паркер шумно выдохнул, устремив на доктора взгляд, полный обиды и протеста. Чужие губы были так близко. Если бы Питер чуть потянулся, то без труда смог бы соприкоснуться с ними и наверняка почувствовать на языке горький вкус едкого скотча.       Озборн весело поцокал языком, заслышав внезапно участившееся пиканье кардиомонитора:       — На твоём месте, я бы всё же удовлетворил желание мистера Паркера. По крайней мере, пока его не схватил инсульт от твоего близкого присутствия. Будет очень обидно. Ты ведь так его выхаживал…       — Замолчи, — выпалил Октавиус.       — … перетащил целый кусок лаборатории в кабинет, сам ставил уколы, менял капельницы, тушил приступы, — Озборн прислонился плечом к дверному косяку и перевел сияющий взгляд с доктора на Питера: — Cпал рядом. Каждую ночь, представляешь? — на этих словах сердце юноши упало куда-то вниз.       Было бы очень глупо утверждать, что Питер не ждал подвоха от главы Оскорп — даже наоборот, Паркер был на сто процентов уверен, что разговор будет похож на минное поле, утыканное двойными, если не тройными смыслами. Воровство, убийство, незаконные эксперименты над людьми — каким бы Октавиус не казался ужасным, делал он это всё для Озборна, а значит, как решил про себя Паук, центром всего хаоса являлся именно он, а не доктор. Доктор был лишь исполнителем. К тому же, если бы его хотели убить, то он бы уже давно плавал в чёрном застёгнутом мешке где-нибудь на дне треклятого Гудзона. Ему всё же хотят что-то рассказать, его для чего-то вытащили с того света.       — Спал рядом?..       — Да, — совершенно серьёзно кивнул Озборн. — А ещё шептал на ухо всякие глупости, чтобы заглушить твои галлюцинации.       От одной мысли, что доктор всё это время дежурил у его кровати, по спине пробежали мурашки. В то утро Питер сетовал, что Октавиус не встретил с ним рассвет, но по итогу тот целую неделю просыпался рядом. Рядом. Он опять был рядом. Он ловил его дыхание, его пульс, его движение век. Морозный жар заколол в кончиках пальцев и ушей, прошёлся по позвоночнику и растворился где-то в сердце. «Проклятье…» — сокрушился про себя Паук, с досадой сжав кулаки. Как же это всё изматывает и душит! То отдаляет, то влюбляет, то вновь всё рушит, чтобы собрать заново, как детский конструктор, как карточный домик, как ряд костей из домино. Питер даже не заметил, как тихо взвыл уже не у себя в голове, а вслух.       — Это правда?..       В ответ Октавиус лишь скользнул взглядом по его измученному лицу, прямо как тогда, вечером, в той комнате, когда Диткович закрыл за собой дверь, и тихо выдохнул. Дыхание больно обожгло губы Питера.       «Не смотри ему в глаза! — истошно закричал внутренний голос рассудка, пытаясь переглушить громкое бурление вскипятившихся чувств. В долю секунды они превратились в отравляющие испарения и зажгли глаза. — Он лгун! Он играется с тобой! Он нарочно вгоняет тебя в долг! Ты знаешь, ты всё знаешь про него!» Всепожирающий стыд и ненависть, смешанные с восхитительным ощущением скользящих внутрь пальцев и насмешливым взглядом тёмных глаз. Невероятное чувство наполненности чужим теплом и горячим шёпотом, растворённое в острой душевной пустоте. Белая вспышка, рассыпающаяся на триллионы звёзд под два громких срывающихся в унисон стона, и последующее падение со сгоранием в стратосфере.       Ты всё знаешь, Пит.       — Уйдите.       Брови Октавиуса на долю секунды удивлённо взмыли вверх, будто бы доктор не мог понять, ослышался он или нет, но через мгновенье мрачно нахмурились, исполосовав лоб глубокими складками. Чуть полноватые губы, чей пьянящий вкус Питер всё еще помнил очень хорошо, скривились в недовольной гримасе, огромное тело над ним напряглось. Однако Питер тут же ощерился, как маленький дикий кот, и с вызовом посмотрел на доктора, прошипев сквозь зубы:       — Я хочу, чтобы вы ушли. Я действительно этого хочу.       Глава Оскорп громко усмехнулся, с довольным видом сложив руки на груди. Его спокойствие и веселье были поразительными для человека, который только что застукал своего любовника с другим. Да и в целом, казалось, он единственный, кто получал от происходящего неописуемое наслаждение и не хотел, чтобы оно прерывалось. Озборн отшатнулся от косяка и, подражая швейцару, театрально склонился, приглашая Октавиуса на выход. Сам же доктор был белый, как первый снег на ветках деревьев Центрального Парка. Его пальцы выпустили простыню. Он разогнулся, отдалившись от Питера, и тот почувствовал, что ему неожиданно стало прохладно — настолько сильным был жар, исходивший от чужого тела.       — Что ж… — едва узнаваемым голосом, наконец, произнёс Октавиус. Его взглядом можно было плавить вольфрам. — Если вы действительно этого хотите, мистер Паркер, я могу оставить вас. На несколько минут. Затем мне всё же придётся вернуться, чтобы сделать укол.       — Я чувствую себя превосходно. А еще я хочу говорить с мистером Озборном. Без вас, — огрызнулся юноша, стараясь вернуть Октавиусу не менее убийственный взгляд, однако бледный лоб, лохматые русые волосы и почти прозрачная кожа, сквозь которую виднелись извилистые ветви голубоватых вен, едва ли способствовали созданию устрашающего образа.       Поджав губы, Октавиус немедленно встал и с раздражением выдернул кабель сходящего с ума кардиомонитора. Аппарат беспомощно взвизгнул и послушно замолк. Не оборачиваясь, быстрым шагом, доктор достиг двери, но резко замер перед худой фигурой гендиректора. Рука заведующего лабораториями вдруг взмыла вверх. Раздался всхлип. Питер вздрогнул, когда тело Озборна с грохотом врезалось в стену, причем с такой силой, что из соседнего стеллажа выпала пара папок.       — Это. Не твоя. Компания, — чётко, по слогам отчеканил каждое слово доктор, сверля взглядом удивлённое лицо начальника.       Однако замешательство Озборна было совсем недолгим. Лишь заслышав угрозу доктора, он тихо хмыкнул и слабо улыбнулся, сверкая изумрудными глазами:       — О, я вижу, что зря держал тебя за дурака, Отто, — издевательски ухмыльнулся он. — Приношу свои глубочайшие извинения. Ты меня простишь? Питер нахмурился.       — Пять минут. Я дам тебе пять минут и ни наносекунды больше, — понизив голос, прорычал Октавиус, с необъяснимой ненавистью смотря своему начальнику прямо в его суженные зрачки. — И запомни — это мой кабинет. Я всё слышу. Я всё вижу. И если у меня возникнут сомнения… — он встряхнул Озборна так, что тот ударился затылком о стену. — Или хотя бы одна десятитысячная этих сомнений, что Паркеру что-то угрожает… — от этих слов внизу живота Питера потяжелело. Он не ожидал увидеть столь открытую демонстрацию вражды между сообщниками и любовниками.       Озборн жадно облизнул пересохшие губы и прищурил лукавый взгляд. Его тонкие длинные костлявые пальцы коснулись подбородка доктора и мазнули по его плотно сомкнутым губам. Питер вспыхнул и, зажмурившись, отвернулся, чтобы не улавливать нежность в чужих касаниях напротив.       — Как скажешь, душа моя, — благоговейно пропел глава Оскорп.       Мощная рука на глотке расцепилась, и Озборн, заливаясь хриплым кашлем, рухнул на пол. Дверь за Октавиусом захлопнулась с такой силой, что со стеллажа упало еще несколько папок, Питер почувствовал, как под ним задрожала койка, а у закрытой пластиковой рамы резко распахнулось окно. В кабинет ворвался ледяной сквозняк, снеся со стола приличной высоты столб бумажных документов. Чуть отдышавшись, гендиректор поднялся на ноги.       — У Отто сильные руки… — с каким-то пугающим вожделением отметил Озборн, проведя пальцами по своему горлу, а затем лукаво посмотрел на Питера: — Но тебе ли не знать, да?       Питер покраснел и тяжело задышал. О, да. Он знал, на какие невероятные вещи способны эти руки. Знал, как они могут скользить по внутренней стороне бедра, с невыносимым жжением пронзая всё нутро агональным блаженством. Знал, как они впиваются в бедра, не давая и малейшей попытки на сопротивление, как тянут на себя, как раздвигают колени, вынуждая открыться и медленно принять всё целиком. Знал, как они чуть вздрагивают и сжимаются при каждом толчке, как жадно проводят по натянутым до предела мышцам груди и пресса, желая прочувствовать каждый изгиб идеального рельефа юного героя. Знал, как они способны крепко обхватывать и за несколько рывков доводить до бесстыжего крика, заставляя балансировать на краю. А ещё Питер знал, как крепко объятье этих рук, когда, скуля от нарастающего блаженства, чуть не расплакался от счастья близости и нежности.       — Да… — задыхаясь, прошептал Паркер. Пришлось сильно прикусить язык, чтоб вспышкой боли заглушить нарастающий дурман. Не было ни капли сомнений, что Озборн знал, о чем задумался Питер.       — Но что это мы всё об Отто, — внимательно рассматривая ежесекундно сменяющееся выражение лица юноши, промолвил Озборн и захлопнул окно. Шум оборвался, и Питер встрепенулся, придя в себя. — Как себя чувствуешь ты? Гарри постоянно интересуется, — в словах гендиректора не было и капли искренности.       Смешно, но именно после этого вопроса Питер неожиданно ощутил острую боль в животе. Он совершенно забыл, что совсем недавно висел на жале Скорпиона и опасно балансировал на грани жизни и смерти. Юноша скользнул рукой под сорочку и с удивлением нащупал на коже пресса огрубевшие рубцы и… нити? Паук задёрнул подол и обнаружил за ним огромный уродливый чёрный шрам, идущий с края одного бока, до края другого. Чуть нажав на едва зажившую сросшуюся плоть, Питер резко выгнулся и охнул, поняв, что без укола Октавиуса он вряд ли обойдётся — всё тело пронзило зубодробительной вспышкой боли. Кажется, его латали и зашивали, как тряпичную куклу, пострадавшую в руках неаккуратного ребенка: каждый сустав ломило, невыносимо болела спина, а места ссадин страшно зудели.       — Больно. Но терпимо, — буркнул Питер, едва слышно шмыгнув носом.       — Больно, но терпимо… — с выражением повторил за ним Озборн, подтягивая колени угольных штанов и усаживаясь на стул рядом с Пауком. — Твой девиз в последнее время, да?       От гендиректора привычно пахло смесью герани, чёрного перца и вытяжки из кедра, и никогда — сигаретами. То ли Сен Лоран, то ли Диор, то ли Армани — Питер не разбирался в настолько дорогих одеколонах, но среди прочего затесался какой-то новый запах, совершенно незнакомый. Какой-то странный, кислый, гнилой. Он не доминировал над общим букетом запахов, но всё же улавливался, точно крапива среди клумбы из роз.       — У меня много разных девизов, — парировал Питер, не отводя взгляда от отца друга.       — Даже не сомневаюсь, — фыркнул Озборн. Его глаза оттенились, и Питер был готов поклясться, что их радужки светились, точно два зелёных неоновых огонька. — Например, опаздывать на пары. Врать. Воровать. Мешать и рушить чужие планы. А ведь я почти был готов нарушить своё обещание и взять тебя сюда, в Оскорп. Питер мрачно посмотрел на Озборна сквозь спавшие пряди лохматых волос:       — Вы не смогли бы взять меня сюда. У вас нет такой власти.       Брови Озборна удивлённо поднялись:       — Почему же? Я — глава компании, — он хрипло рассмеялся. — Видимо, яд образца подействовал еще и на твою память, Питер. У тебя такой пытливый взгляд, словно ты не можешь меня вспомнить.       Питер выпрямился и прищурился, точно пытаясь прислушаться к лёгкому покалыванию в висках.       — Я прекрасно всё помню, — спустя мгновенье, уверенно произнёс Питер, смотря в переливающиеся всеми оттенками зелёного глаза напротив. — И Нормана Озборна я тоже помню. Я не помню вас.       Плохо закрытое окно с громким скрежетом распахнулось от мощного удара ветра. Белая листва бумаг и документов взмыла под потолок, кружась в неконтролируемом бешеном вихре, и заполнила весь кабинет. Где-то сзади послышался стеклянный звон раскалывающейся о паркет пустой бутылки виски.       — Кто вы.       Антрацитовые зрачки напротив по мановению ока сузились, утонув в сверкающих прожилках, а радужка побледнела, почти слившись с розовым белком. Глаза Нормана Озборна стали мёртвыми, будто стеклянные шары в глазницах восковых кукол. Длинный склизкий язык прошёлся по мгновенно усохшим потрескавшимся губам, а затем перед глазами Питера сверкнула кривая жёлтая улыбка с острыми резцами и огромной щелью на передних зубах. Брови Озборна страшно выгнулись, сухая чуть морщинистая кожа натянулась на острые скулы — теперь он стал походить на высохший череп еще больше, чем раньше.       — Неужели я такой плохой актёр?.. — тихий и чуть хрипящий голос гендиректора противно заскрипел фальцетом, словно у переигрывающего клоуна. «Озборн» театрально сделал бровки домиком и картинно всхлипнул: — Я так старался! Я всё время слежу за ним, изучаю его повадки сквозь его испуганные глаза, но нихрена не выходит! Сначала Октавиус понял, а теперь ты — и оба потратили меньше пяти минут! Это нечестно! Я так не играю! — его лицо скривилось, точно у злобного гремлина, и он с раздражением вскочил со стула, продолжив истерично кричать: — Неужели вам хотя бы подыграть сложно, а?! И вообще, как ты догадался, мелюзга?! Я сегодня был идеален! Всё из-за того, что Отто прибил меня к стенке?!       — Нет, — Питер сжал зубы, стараясь сохранить на своём лице каменное выражение, однако внутри него был шок. Он словно зашёл в палату к больному шизофренией и лицезрел приступ, вызывающий леденящий ужас. — Норман Озборн никогда не извиняется.       «Озборн» застыл, задумчиво вцепившись пальцами в свои огненно-рыжие волосы. Несколько секунд простояв, точно мраморная статуя, он развернулся к Питеру с сияющей улыбкой:       — То-очно! Слушай, спасибо! Я сейчас припоминаю… это действительно так! Этот кусок помойного ведра никогда ни перед кем не извиняется! — и залился громким безумным смехом, который заставил Питера прирасти к подушке. Смеялся он, наверное, минуту, если не больше, пока воздух в его лёгких не закончился окончательно, и смех не перешёл в кашель и одышку. Вытерев выступившие на глазах слёзы и переведя дух, он, наконец, успокоился, выпрямился и весело протянул Паркеру руку: — Кто я? С фактической точки зрения я совершенная сущность, запертая в жалком сознании ничтожного человечешки. Отто характеризует меня ожившей консистенцией дерьма внутри Нормана, которую нужно в срочном порядке вырезать, как раковую опухоль. Но можно просто Гоблин.