Щупальца

      — Не переживай! Нормана Озборна здесь нет, — заверил Питера Норман Озборн и опять расхохотался. — Мы можем говорить, о чем захотим! Но для хорошего разговора нам нужна одна замечательнейшая вещица, — он с предвкушением потёр руки. — Я так давно мечтал оказаться в кабинете Отто без Нормана! У нас мало времени, Питер!       Было невероятно странно наблюдать, как солидный предприниматель шустро скачет по кабинету, точно антилопа гну, и перебирает все полки и шкафы Октавиуса, бесцеремонно сваливая ненужные вещи на пол с усердством злобного домового. Совершенно нездоровое поведение гендиректора вкупе с его безумно горящими глазами создавали атмосферу палаты в психушке, однако Питер быстро урезонил свои мысли, решив, что не ему, сидящему на койке с капельницами, рассуждать о медицинских учреждениях.       Гоблин продолжал по-хозяйски раскрывать дверцу за дверцей, что-то весело бормоча под нос, пока не добрался до самой последней, и кабинет не сотряс победоносный возглас «Наконец-то!». В худощавых и теперь почему-то кажущихся кривыми, будто сучья, пальцах появилась огромная, но уже опустевшая наполовину янтарная бутылка. — Я помню, что Норман дарил её ему на день рождения! — Гоблин жадно облизнул губы и демонстративно тыкнул этикеткой Питеру в лицо. На стеклянной поверхности красовалось название «Далмор» и серебристая морда оленя с огромными раскидистыми рогами.       — Почему слово «whisky» написано без «e»?       — Потому что это настоящий виски, — крайне разочарованно прыснул «Озборн», поняв, что на юношу не произвела впечатление даже надпись «62 года». Питер действительно совершенно ни в чём не разбирался. Самое дорогое, что он пил, был ром (к слову сказать, из бара Озборнов), который они пытались осилить с Гарри лет в семнадцать, играя в пиратов, но обоим потом вывернуло желудки.       Гоблин выхватил со стола недопитый тумблер Октавиуса и бесцеремонно выплеснул остатки прямо на пол. Ноздри пронзил резкий запах, и Питер представил, насколько долго будет выветриваться паркет.       — Ну что ты так на меня смотришь, сопляк? Тебе нужна дезинфекция изнутри или нет? Поверь, на сухую голову всю правду ты не вывезешь, — гендиректор любезно всучил юноше стакан и уже было поднёс сверкающее горлышко к краю, как Паркер тут же убрал руку. Гоблин испуганно всхлипнул: — Ты зачем так делаешь, дурачина?! А если бы я пролил?! Оно стоит дороже твоей грёбаной крови! Хотя, не удивлюсь, если бы Октавиус предпочёл пить её, а не хороший алкоголь. Ну что? Не хочешь? Твое дело, — он пожал плечами, поднёс бутыль к губам и, не морщась, сделал жадный глоток.       — Не пью, — гордо ответил Питер, чем вызвал у собеседника издевательский смешок.       — Я бы поспорил с тобой на десять центов, что начнёшь, но у тебя их нет, — Гоблин сделал еще глоток, а затем неожиданно одним ловким движением запрыгнул к Питеру на койку прямо с ногами и уселся, точно турецкий султан. Учитывая манеру поведения и возраст настоящего Нормана Озборна, это выглядело дико и нелепо, что лишь усиливало ощущение сюрреализма всей ситуации. Паркер уже ожидал, что в кабинет вот-вот ворвутся кукарекающие лаборанты, или мимо окна на четырнадцатом этаже, точно кашалот, проплывёт доктор Коннорс. Может быть, яд Скорпиона еще не выветрился из его измученного организма, и всё происходящее — бред воспалённого сознания? — Вообще, я давно хотел с тобой познакомиться, паучок! Не волнуйся, Норман пока не в курсе, кто ты. Мы с Отто постарались, — Гоблин озорно подмигнул Паркеру.       — Вы сказали, что Нормана Озборна здесь нет. Как это?       Гоблин задумчиво закатил глаза, словно пытаясь придумать наилучшее объяснение для столь необъяснимой ситуации:       — Ну… Представь, что в социальной сети есть аккаунт, через который заходят два совершенно разных пользователя. В данном случае, аккаунт — это тело, — самозванец ткнул себя пальцем в грудь, — а пользователи — я и Норман. Но между нами есть небольшая разница: когда я пользуюсь аккаунтом, Озборн в отключке, а когда он — я сижу за его спиной, смотрю в экран и читаю его переписочки, — хихикнул гендиректор, как вдруг добавил: — Ах, да. Когда Норман трахается с Отто, я тоже всё прекрасно чувствую.       Питер тут же закусил губу и покраснел. Поймав недовольство и жар в чужих глазах, Гоблин рванулся вперёд, опалив лицо юноши колючим запахом виски, и нежно выдохнул:       — Многое с ним попробовали, малыш? Или только начали? — красный язык облизнул неровные жёлтые зубы, и Питер отвернулся, кривясь в отвращении. Под скулами больно запульсировало сердце. — Он хорош, да? Ну чего ты взгляд отводишь, вижу же по твоему свекольному лицу, что хорош, — Гоблин томно вздохнул, а зрачки его расширились, точно у заправского наркомана. — Ты тоже перестаёшь дышать, когда он медленно входит на всю длину?.. Ммм… Длина там что надо, и достаёт до чего нужно. Они как-то раз ездили в Милан, и Отто тогда взял Нормана прямо в лифте. Четыре раза! Норми тогда чуть не проглотил галстук от Луи Витон, чтобы не скулить на весь отель.       Питер сжал кулаки так сильно, что ногти больно впились в ладонь. Память услужливо напомнила о фиолетовых засосах на шее доктора, которые Питер в ту ночь чуть не разорвал зубами, сгорая от остервенелой ревности. Больное воображение начало вырисовывать в голове непристойные сцены, как Октавиус властно берёт Озборна на рабочем столе. Да, едва ли в их сексе была хоть толика невесомой нежности и чуткости. Скорее всего, это было грубое животное совокупление с удушением и списком из «стоп-слов». Питер представил, как доктор вжимает Озборна в столешницу, нетерпеливо расправляясь со звенящей пряжкой ремня, и входит на всю глубину с утробным рычанием и пошлым хлюпающим шлепком.       — Ой, какой ты красный, — почти пища, умилился Гоблин, наблюдая, как Питер неосознанно начал жевать зубами нежную кожу нижней губы. — А у вас было… — Норман Озборн лукаво сверкнул глазами, обхватил ладонью воздух и протолкнул язык под щёку. На мгновенье Питеру показалось, что у него опять заныла челюсть, а на языке появился чужой привкус.       Блять.        — Хотя чего это я спрашиваю, конечно, было… — не отводя ехидного взгляда от багрового Питера, Гоблин медленно поднёс краешек бутылки к своим сухим потрескавшимся губам и методично провёл языком вдоль сверкающего горлышка, оставляя на запотевшем стекле влажный след. Паркер услышал мурлыканье Озборна где-то с края сознания, не смея отвести взгляд: — Хочешь лайфхак, зайка? Его нащупал Норми, но я с радостью поделюсь с тобой. Когда они отдыхали в Тоскане, Озборн неожиданно узнал, что Отто очень чувствителен к…       — Заткнись! — взревел Питер, еле удерживаясь, чтобы не сплюнуть несуществующий чужой вкус во рту прямо в лицо генерального директора Оскорп. В руках неожиданно появилась сила. Паркер вцепился в идеально выглаженный галстук Озборна и натянули его, точно собачий поводок. Гоблин поперхнулся воздухом и почти опрокинулся на кровать, пролив пару капель дорогого виски прямо Паркеру на грудь. — Я знаю, что вы трахаетесь. И мне плевать, слышишь?! Мне плевать на него, пусть перетрахает хоть половину Нью-Йорка, мне плевать!       Лиственные глаза широко распахнулись, оголяя пронизанный капиллярами белок, густые рыжие брови взмыли вверх, а мышцы лица натянулись в хищном оскале:       — Врун! — весело завизжал Гоблин. — Врун! Врун! Врун! — безумный смех наполнил кабинет, а затем произошло то, на что Питер не успел среагировать даже будучи ошпаренным Паучьим чутьём: «Озборн» вырвал из его пальцев свой галстук и сам вцепился Пауку в горло, причём с такой силой, что юноше послышался хруст его собственной шеи. Это была нечеловеческая сила. Почти как у него, а может быть и больше. Его вбили в горячие подушки, точно щенка, и крепко сжали, сдавив кадык. Питер едва слышно всхлипнул, глотая воздух, и в ответ сам вцепился в запястья Гоблина, но тот не обращал на сопротивление никакого внимания. — Питер, Питер, Питер! Я думал, ты читал сказку про Пинокио! Плевать на Отто, да? Тогда почему чем больше ты врёшь, тем больше становится твой член?       Жёсткая рука скользнула под сорочку Питера, с силой проводя по чувствительной ране и выбивая с глаз юноши пару болезненных слезинок, и нырнула под бельё. Паркер громко всхлипнул, несмотря на недостаток воздуха, и выгнулся до треска в позвонках. Острые пальцы обвили горячий пульсирующий член и безжалостно сильно сжали его. Светлый навесной потолок кабинета моментально потемнел, а споты превратились в мигающие космические звёзды.       — Даже когда ты думаешь о нём, даже когда ты глотаешь его ложь, даже когда ты представляешь его с другим, — сладко зашептал ему на ухо хриплый голос, — ты его хочешь.       Питер с ненавистью посмотрел в глаза напротив, прекрасно понимая, что едва ли добьётся нужного эффекта, будучи прижатым за горло и с каменным стояком в чужих руках.       — Отто уже говорил тебе, что ты жалок? — довольно проурчал Гоблин, чувствуя, как о подушечки его пальцев отчаянно бьётся аорта. — Глупый маленький герой. Знаешь, для чего был весь этот спектакль, м? — Питер почти перестал дышать. Гоблин нагнулся к его уху и ядовито прошипел: — Работал у нас как-то давным-давно некий… Ричард Паркер.       Питер замер, не веря своим ушам, и, не мигая, вытаращился на злодея свинцовыми глазами.       Его отец?..       «Твой отец был замечательным человеком. Ты очень на него похож. Особенно мозгами. О, да, Ричард был тот еще изобретатель!», — каждый раз, когда дядя Бен говорил это, невидимый скальп резал Питера по самому сердцу, а тётя Мэй лишь усугубляла боль от раны, кивая на каждое слово мужа. Добрый, нежный, преданный, любящий — какие призрачные эпитеты для человека, чей образ таял в дымке памяти, каждый раз, когда мальчик пытался его представить.       Он действительно плохо помнил папу. Кажется, у него были светлые русые волосы и огромные очки, тонкие губы и выцветшие серые глаза. Или… они были голубые? А может, карие, как растаявший в чашке горячий шоколад? У дяди остались от него только чёрно-белые фотографии. Рубашка отца пахла горькими лекарствами и пряностями, а руки были очень тёплыми, большими и сильными. В голове Питера застряло яркое воспоминание, как его, смеясь, подбрасывают под самый потолок, но запомнились почему-то не лица родителей, а цвет потолочного плинтуса и настенной штукатурки. А ещё солнце. Яркое, ослепляющее, просачивающееся сквозь малахитовую крону дерева, росшего у них во дворе. Питер трепетно хранил это воспоминание, потому что оно было пропитано каким-то всеобъемлющим счастьем и умиротворением, причём настолько сильно, что мальчик иногда боялся — а не выдумал ли он его? Ему ведь было так мало лет.       Могил не было. Некуда было прийти, посидеть, подумать или даже поплакать. Тётя Мэй ничего не знала. Дядя знал. По крайней мере, Питеру так казалось. Рассказ был всегда один и тот же: приехали в грозу, дали наказы, сказали, что вернутся, оставили сына и… исчезли. Испарились. Как о таких родителях можно было говорить хорошие слова, Питер искренне не понимал. Как ненужного щенка из огромного помёта, оставили в корзинке под дверью родственникам и пропали. Ни писем, ни звонков, ничего. Даже дом оказался продан вместе с тем самым деревом.       «Если он такой замечательный, — к пятнадцати годам Питер уже по-подростковому обиженно огрызался, — то почему кинул меня? Раз он такой ответственный, раз он такой хороший, почему не вернулся?! Почему они меня забыли, дядя?!»       Лицо дяди Бена серело, брови хмурились. Он очень не любил говорить на эту тему, но зато обожал кстати и не кстати вспоминать младшего брата, словно не осознавая, что причиняет этим Питеру душевную боль. Юноша пытался искать сам, но находил лишь холодную пустоту и пару обрывков из газет о похожей на его родителей паре, разбившейся на частном самолёте в год исчезновения. И больше ничего.       Ни-че-го. Только дырка где-то в груди.       Вот у Гарри есть отец. Несмотря на занятость и сложный характер, он рядом с сыном. Он его не бросал, опекал и по-своему любил. Он…       — … ненавидел твоего папашу, Питти, — зрачки Гоблина начали сужаться. Хватка на горле Питера не ослабевала. — Твой старик был самой настоящей дрянью. Эта мразь кинула Коннорса, заблокировала проект через своё ДНК и захотела свалить из страны.       — Ложь… — прохрипел Паук, а лицо его медленно окрасилось в фиолетовый цвет. — Ложь!       — Правда! — торжественно вскричал гендиректор, брызжа слюной. — Самая настоящая правда из всех самых настоящих правд мира! Ты думаешь, паучок, что куснул твою задницу, по чистой случайности наделил тебя суперсилами? — Гоблин почти рычал от ярости. — Можешь считать это подарочком от своего папочки-биолога и Коннорса — пауков выводили они. О, глаза на мокром месте? Ну, давай, малыш, заплачь! Заплачь! — Гоблин злорадно тряхнул Питера за шею.       — Д-доктор К-коннорс?..       — Как раз спросишь у него, где могилки твоих родителей, — продолжал издеваться чёртов гремлин. — Он частенько заглядывает туда, чтобы поплевать на них. Октавиусу ты, кстати, тоже был совершенно не нужен. Ты ведь не воспринял его вспыхнувшие нежности за чувства? Он разводил тебя, чтобы заполучить ДНК и разблокировать проект, который твой гнида-папа спрятал от нас. Ах, бедный Питер Паркер…       Ни папы.       Ни мамы.       Ни дяди.       Ни кумира.       — Хватит… Достаточно…       Питеру казалось, что с него медленно, миллиметр за миллиметром, кусочек за кусочком сдирали кожу, прямо с мяса, прямо с мышц, оголяя нервы и прижимая их к коротящим проводкам. Захотелось заорать. От боли? Наверное, от боли. Хотя слово «боль» не описывала и каплю всего урагана чувств, что, подобно голодным псам, рвали его тушу. Не получалось сделать вздох — на грудь сильно давило, словно стадо диких мустангов продавливало рёбра копытами. Питер почти не соображал.       — И теперь… ты решил залезть к нам, как вор, как крыса, как таракан, — Гоблин вдруг понизил голос, перейдя на еле слышный шёпот. — Захотел помешать нам, решил подсосать Старку, да? Не-ет, не получится. Ты совершил крупную ошибку, Паркер. Не смей даже думать, что сбежишь от последствий. Что сбежишь от меня.       Питер раскрыл рот, пытаясь вдохнуть, но не мог. Ярость пеленой застилала ему глаза. Ах, если бы не ноющая рана, если бы хватка чуть-чуть ослабла… Он бы смял лицо Озборна, как мягкую глину. Выдрал бы нос, выдавил глаза, выбил зубы. Каждый этот грёбаный жёлтый зуб. Бил бы по лицу до тех пор, пока череп не начал раскалываться на осколки, а кожа не струпьями не повисла на мышцах. Разломил бы о колено чужие рёбра, как сухие ветки…       — А когда я закончу с тобой… — ядовитый шёпот резал слух. — Я доберусь и до Мэй.       Раздался громкий хруст. Норман Озборн неестественно запрокинулся назад, и из крошева его носа хлынула густая струя крови. Рыча, как одичавшее животное, Питер перехватил ослабшие запястья Гоблина, и нанёс уже удар головой, вдребезги расшибая чужой лоб. Гендиректор поражённо охнул. Его глаза в ужасе расширились. Он совершенно не понимал, в какой момент Паук вывернулся из-под его захвата и умудрился ударить его по лицу коленом.       — Я убью тебя.       Гоблин рухнул навзничь и еле успел прикрыть голову от следующего удара: Питер рванулся с кровати, срывая с себя последние трубки, и со всего размаха вбил гендиректора кулаком в паркет. Всё происходило за секунды, за мгновенья. Острые костяшки пальцев Паркера вколачивались в чужие рёбра и кости с такой силой, что в кабинете был слышен треск. Каждый замах, каждый удар сминал чужую плоть, вбивая органы в пол и оставляя следы на поверхности. Почти не сдерживаясь, отдаваясь каждой клеточкой вулканическому гневу и злобе, Паук вышибал из противника сознание и дух, и конца этому не было видно.       Нельзя произносить её имя. Нельзя его этим шантажировать. Питер ощущал себя голодным ротвейлером, перегрызшим металлическую цепь, чтобы догнать и разорвать вклочья дразнившего его через забор хулигана. Сила струилась по венам, опьяняя могуществом и необычайно сладким вкусом мести. Каждый громкий стон, каждый вскрик, хруст, стук приносили Питеру неимоверное наслаждение, будто бы он восседал на ложе в филармонии. Стоны врага — какая прекрасная музыка. Он никогда не замечал, что она так восхитительно ласкает слух.       Гоблин сплёвывал кровь, не успевая даже вздохнуть. Его тело было на удивление крепким, твёрдым, точно боксёрская груша. И это сносило Питеру крышу, снимало ограничение на мощь ударов. Он даже забыл, что кровавое месиво перед ним — это лицо отца его друга, который находился в беспамятстве и власти совершенно другой безумной личности.       — Питер.       Паук не сразу понял, что его голову и шею оплели чужие холодные руки. В угаре ярости он раздражённо дёрнул головой, чтобы разорвать прикосновение, но объятье лишь усилилось. Кулак вновь замахнулся, но уже не в лицо Гоблина, как его тут же толстым удавом обвило металлическое щупальце.       — Пусти… — выплюнул Паркер, содрогаясь. — Пусти меня, урод!       — Это не ты. Он тебя провоцирует.       Отрезвляющий, как холодный душ, голос Октавиуса звучал со странным эхом, как в тех морских галлюцинациях, где на дне воды сверкали жёлтые глаза кракена и толщи тяжёлых чернильных клубов. Разгорячённое тело опалил холод глубины — разорвалась рана на его животе. Однако кожа полыхала настолько, что сорвавшиеся капли крови казались ледяными, точно азот.       — Ты просто хочешь спасти его, Спрут, — фыркнул Питер, с колотящей дрожью смотря в тёмные глаза напротив.       — Я хочу спасти тебя.       — Хватит мне врать, — Питер понял, что задыхается, захлёбывается, смотря в бледное лицо напротив. — Я этого не заслужил! Я ничего из этого не заслужил!       Октавиус внимательно посмотрел в его красные заплаканные глаза и обхватил прохладными сухими ладонями его щёки:       — Не заслужил.       Питер ощутил прикосновение чужих губ.