Щупальца

Open up my box and pull the string Am I just a musical machine for ransom? I will only listen if you scream Lose your voice for me and I will sing your anthem Living in fear, living afraid Hysterical every day All because I let your poison paralyze me So tell me who's in control? I'm confused, I don't know Tell me who's in control, now So tell me who's in control? Is it you? I don't know Tell me who's in control, now My life is yours to hold

      Горячие губы скользят по коже, обжигая горло и ключицы. Питер мелко дрожит в чужих руках, задыхается, но сильно хочет, чтобы это никогда не заканчивалось, чтобы прикосновение этих губ никогда не разрывалось. Язык скользит по груди, переходит на рёбра. Лёгкий укус у косточки бедра. Питер с вожделением перебирает пальцами влажные каштановые пряди и с нетерпением двигает бёдрами вперёд, отчаянно желая полностью войти в хватку чужой руки.       — Д-да… пожалуйста… — вырывается из лёгких воздух, превращаясь в нечленораздельные звуки. — Умоляю…       Октавиус хищно скалится, но всё же подхватывает Питера под ноги и укладывает на стол. В лаборатории душно, темно и пахнет полимером. От напряжения захватывает дух, и Питеру кажется, что он сойдёт с ума, если посмеет разорвать взгляд глаза-в-глаза. Ткань халата трётся о пах, вызывая самые восхитительные ощущения, которые Паук только способен испытывать, но ничто не сможет сравниться с прикосновением ловких пальцев, пробегающих вдоль всего члена.       — Так… хорошо… — скулит Питер в чужое плечо и благоговейно закрывает глаза.       Мгновенье счастья. Абсолютного, всепожирающего. Мир разбивается на осколки, расщепляется, сужается до двух фигур, оставив только сбивчивое дыхание и тихие, но глубокие стоны. Пальцы скользят внутрь, и Питер, кажется, забывает своё собственное имя, с безумным рвением целуя лицо доктора. Его доктора.       Это его доктор. Сонный, но хитрый взгляд из-под густых бровей, тёплая улыбка на горячих губах и взъерошенные отросшие завитки. Боже, если бы у Питера была возможность, он бы не вынимал руки из этого густого облака волос. Да, это непременно его доктор! Октавиус низко мурлычет от ответных ласк, мягко обнимает Питера и что-то шепчет ему на ухо. Край стола больно упирается в поясницу, но, кажется, Питер способен сейчас вытерпеть любое неудобство, лишь бы слушать и слушать этот шёпот, ведь он так похож на тот…       Октавиус неожиданно отрывается от шеи Питера и с загадочной улыбкой замирает у самого его уха. Недовольный внезапной паузой, Паркер сильнее обвивает доктора, побуждая наклониться к себе и продолжить, но тот застывает, точно ледяная статуя.       — Доктор Октавиус… — взывает Питер, нетерпеливо кусая губы. — Прошу… Пожалуйста…       Доктор неожиданно злобно хмыкает:       — Какой же ты беспомощный сопляк, Паркер.       Слова вонзаются в Питера, точно наточенные шила, протыкая горло, лёгкие и сердце. Глаза юноши поражённо распахиваются, но возглас болезненным тугим комом застревает в его глотке, будто кто-то кинул тяжёлый валун в стеклянную иллюзию, и она рассыпалась в хрустальную пыль. Образовавшаяся чёрная воронка мгновенно поглощает и лабораторию, и стол, и Октавиуса. Осталаётся лишь пустота. Не чувствуя почву под ногами, Паук понимает, что падает, выскальзывает из чужих объятий, и вместо нежного шёпота до ушей доносится истеричный злорадный гоблинский смех.       Питер проснулся.       Два часа ночи. Это постоянно происходило в два часа ночи. Питер даже вёл запись, чтобы выявлять последовательность этих снов. Их сложно было назвать кошмарами, хотя Паркер очень бы хотел охарактеризовать их именно так. Они были не каждый день и даже не каждую неделю, но всегда заканчивались в одно и то же время, во сколько бы Питер не ложился спать. А затем наступала долгая и мучительная бессонница.       — Чёрт… опять, — пальцы прошлись по щеке и смазали полусухие дорожки от слёз. В полудрёме ещё мерещилось касание колючих щёк доктора.       Питер с отвращением обтёр руку о простыню. Ничего кроме ненависти и презрения в эти моменты он к себе не испытывал. Душа рвалась на части, но тело… Питер грубо скинул с себя тяжёлое одеяло, чтобы лишний раз убедиться, что он опять донельзя возбуждён.       — Д. Ж. А. Р. В. И. С., включи, пожалуйста, свет в ванной.       — Добрый вечер, сэр. Конечно, сию секунду, — прозвучал из динамиков очень мягкий и учтивый компьютерный голос с ярко выраженным британским акцентом. — Вас опять мучают сны?       — Да… — вымученно выдохнул Питер, превозмогая желание прикоснуться к себе, и опустил ноги с кровати. Холод пола обжёг босые стопы, и по спине пробежались мурашки. Старк почему-то был зациклен на том, чтобы в комнатах оставалась довольно прохладная температура, а в мастерскую и вовсе лучше было заходить сразу в куртке.       — Не хотите отвлечься телевизором? Могу включить TBS или комедийный фильм, может быть, это вам поможет? — Питеру очень нравился Д. Ж. А. Р. В. И. С. Несмотря на то, что он был всего лишь продвинутым искусственным интеллектом, беседы с ним подчас были приятнее и интереснее, чем с настоящими людьми. Хотя Питер едва бы вспомнил, когда за последние три месяца разговаривал хоть с кем-то кроме искусственного дворецкого: Старка здесь почти никогда не было, а телефонные звонки ради поддержания легенды были под запретом.       — Мне поможет только кастрация, — мрачно пошутил Питер и с грустью вспомнил, что Д. Ж. А. Р. В. И. С. совершенно не умеет смеяться, хоть и имеет встроенный модуль сарказма. — Но, если несложно, включи, пожалуйста, душ.       — Конечно, несложно, мистер Паркер. Укажите мне приблизительную температуру.       — Десять градусов.       — Вы простудитесь, сэр.       — Я знаю.       Шум ледяной воды заглушил мысли и стук сердца в ушах. Паркер стащил с себя ночную футболку и невольно прикоснулся к шраму на животе. Почти не болело, даже если нажать. Рубец, правда, мощный остался, но и он должен был скоро уже зажить; яда почти не осталось, больше ничего не мешало регенерации. А вот место укола всё еще болело: на запястье красовался здоровенный синяк, отзывающийся пронзительной болью на каждое прикосновение. Питер даже какое-то время не чувствовал руку пока приходил в себя. Однако всё понемногу заживало, и это не могло не радовать. Вот с душой всё обстояло иначе.       Вернулась старая проблема, которая была еще при Флэше — неудовлетворённость, однако теперь ситуация была намного более серьёзная, чем в прошлый раз. Питер не мог ни драться, ни шутить, ни уж тем более заниматься полноценным сексом. Либидо было жестоким и всепожирающим, но больше всего Паркера раздражало не это. Фантазии воспалённого сознания каждый раз вырисовывали исключительно Октавиуса.       «Когда же ты оставишь меня? Когда уйдёшь из моих мыслей?!»       Питер не хотел ничего слышать, когда пришёл в себя во второй раз. Ему было абсолютно плевать, что Октавиус спас его, и уж тем более плевать на детали нового «гениального» плана, который придумал Старк. Всё, что он хотел, это разорвать главу Оскорп и его заведующего лабораториям на мелкие клочья и развеять их с Бруклинского моста. Обида пульсировала в висках, возводя ярость до безумных величин так, что Старку даже пришлось прижать Паркера перчаткой от костюма, лишь бы тот не метнулся прямо из спальни в окно.       «Кругом вруны, кругом одни вруны! Вы тоже врун, раз после всего сошлись с ним за одно! — рычал Питер, но Старк терпеливо сдерживал его ярость. — Вы знаете, что он делает?! Он ставит эксперименты над живыми людьми! Он превращает их в чудовища! Как вы посмели с ним хоть о чем-то договориться?! Он лгун! Вы не видели то, что видел я! Возможно, он даже причастен к гибели моих родителей! Пустите меня, чёрт возьми, мне нужен реванш!»       «Ты уже попробовал взять реванш, когда в одиночку на горячую голову полез в Оскорп. Напомнить, как ты ко мне попал?» — скептически отозвался Старк, и Питер моментально затих, стыдливо покраснев. А ведь он прав.       Месть — блюдо, которое подают холодным. Мы сделаем это вместе, Питер.       Питер дождался, когда душевая кабинка полностью остудится, и шагнул под ледяную воду. Создалось ощущение, что сверху лилась не вода, а падали самые настоящие сосульки. Питер охнул, но подавил желание выскочить обратно в ванную или попросить Д. Ж. А. Р. В. И. С.а сделать воду теплее. Возбуждение не прошло, даже когда Паркер полностью выпрямился под проточными струями.       — Холоднее… — прохрипел Питер, стуча зубами. Жар в паху всё никак не унимался. — Пожалуйста, сделай еще холоднее…       — Это максимальная холодная температура, сэр, — оповестил Д. Ж. А. Р. В. И. С. — К сожалению, скорее всего, вам придётся решить проблему старым способом. Не велите ли нагреть ванну?       Питер сердито зарычал и вжался грудью в холодные кафельные плиты на стене, не желая сдаваться вспыхнувшей внутри него похоти. Какое-то время Паркер мучил себя так, пока окончательно не нагрел стену своим горячим телом. Член как назло продолжал стоять колом, требуя разрядки, и Паук, наконец, сдался.       — Да… ты прав, — дрожащим от сокрушительного поражения голосом тихо произнёс Питер и сам перекрыл ледяной кран. — Пожалуйста, нагрей воду.       — Сию секунду.       «Он должен был убить меня, но не убил», — вертелось в голове, и Питер никак не мог смириться с этой мыслью. Всё, что доктор говорил, всё, что он обещал, расходилось с его действиями. Он не убил его на реке, он не сдал его Озборну, спас от Скорпиона, лично выходил от яда, а в конце… В душу закралось отвратительное чувство, что Октавиус что-то чувствует, что он не безразличен. Что Питер для него нечто большее, чем просто «удачный образец». Мысли о «чём-то большем» раздражали, сеяли в сердце семена сомнений и уродливой надежды. Холодный разум же вторил, что это опять часть какого-то плана. Да, это, несомненно, был какой-то огромный грандиозный план, где Питер был одним из основных инструментов. Да в грёбаном Флэше чувств было больше, чем в Октавиусе. Тот хотя бы трахал его, потому что хотел, а не потому, что нужно было ДНК для проекта двадцатилетней давности…       Но этот взгляд. Этот собственнический взгляд Октавиуса, когда Озборн рассказывал о том, как тот ночевал в кабинете рядом с ним. Эти пылающие глаза, эти сжимающиеся пальцы на одеяле Питера, этот звериный оскал. Эта злость, когда Паркер признался, что предал его, променял на Старка. Он никогда не вёл себя так, он никогда не демонстрировал подобного. Разве это не была… ревность? Свидетельство того самого ответного чувства?       Однако Питер уже давно не верил себе и своим порывам. Он пытался мыслить рационально, искал действенное решение, искал способ разорвать зависимость. Октавиус больше не был маяком, наставником, кумиром, гением, злодеем. Паркер старательно уничтожал восхищение и страх перед этим человеком после всего, что он сделал, но желание обладать им погасить не смог. Даже после всего, Питер с ненавистью понимал, что безумно хочет доктора. Что он всё еще влюблён. И… кажется, это взаимно?       Питер медленно погрузился в горячую воду, скрывая своё худое, но уже не похожее на скелет тело в пузырчатой белоснежной пене. Тепло приятно окутало мышцы, выбивая из лёгких облегчённый вздох. Питер запрокинул голову на бортик ванной и аккуратно прикоснулся к себе. Жар усилился, тугим комком скапливаясь внизу живота. Волны удовольствия накрыли голову, и юноша прикрыл глаза. Это было ошибкой. Перед глазами тут же предстал образ, от которого Питер старательно пытался избавиться.       — Ах… — тихо ахнул Паркер, ускоряя поглаживания. Воображаемый Октавиус с интересом наклонил голову вбок, жадно наблюдая сверкающими глазами за каждым движением Питера. Это удивительным образом усилило возбуждение. Простые движение — вверх-вниз, но как они сладки. Глаза доктора темнеют.       «Вы можете лучше, мистер Паркер».       Питер может воспроизвести глубокий голос и саркастичные интонации Октавиуса с точностью до децибела. Воображение украшает лицо доктора косой улыбкой. Юноша не замечает, как свободная рука начинает скользить по прессу и груди, повторяя движения профессора в ту ночь.       — Нена… вижу… вас… — Питер ускоряет ласки, накаляя наслаждение до самого предела. Он противен самому себе. Зубы раскусывают губу, и на языке появляется металлический привкус. Интересно, Д. Ж. А. Р. В. И. С. может прямо сейчас сбросить в ванную включенный фен? Было бы неплохо. — Агх! — пальцы сжимают раскрасневшуюся головку последний раз, и, сильно-сильно зажмурившись, Питер с громким всхлипом кончает себе в руку.       Оргазм проносится сквозь него белыми вспышками, тело дрожит, выгибаясь, и Паркера уносит волной наслаждения. Белые капли стекают по пальцам, моментально растворяясь в горячей воде. Питер пытается отдышаться, продолжая сжимать член, но у него ничего не получается. Вода расплёскивается за края ванной, пена почти полностью растворилась.       Жалкая попытка насытить себя — Питер сбился со счёту. Сколько раз он уже это сделал? После изумительного всплеска наступает разбивающее опустошение, тоска и стыд. Стыд перед самим собой за неспособность держать слово. За неспособность отказаться от этих призрачных воспоминаний, от этой дурацкой надежды, промелькнувшей в бликах чёрных линз. От Октавиуса.       Засадить в тюрьму. За сто замков. И Озборна, и его.       Д. Ж. А. Р. В. И. С. молчит. Это не первый раз, когда при нём совершается подобное за эти месяцы, да и едва ли ему есть дело до чужого самоудовлетворения — он всего лишь ИИ, созданное следить за домом. Он не испытывает ни чувств, ни эмоций. Он не может осуждать, если только мистер Старк не добавит ему в программу такой модуль, но Питер всё равно чувствует себя грязно и каждый раз ждёт от него хоть слова. Он жаждет порицания, ему нужен хоть какой-то голос совести со стороны, который вразумит его, приведёт в чувства. Но дворецкий молчал, будто совершенно не был ничему не удивлён. Будто он видел в этом доме вещи и похуже.       — Надо взять себя в руки… в другом смысле, — Питер еле удержался, чтобы не расхохотаться. Ему почему-то стало невероятно весело. Худое тело медленно ушло под остывшую воду, оставив на поверхности лишь раскрасневшееся лицо с искусанными губами. — Почему не ЭмДжей, почему не Фелиция, почему он? За все время он даже строчки мне не отписал…       — Температура воды в вашей ванной остыла до тридцати семи градусов. Желаете ли вы, чтобы я повысил её до девяносто восьми с половиной? — вдруг совершенно бесстрастно отозвался Д. Ж. А. Р. В. И. С.       Паркер вынырнул, чтобы быстро выдохнуть одними губами «Нет», и вновь погрузился на самое дно. Ванна у мистера Старка была очень глубокая. «Чудесное место, чтобы утопиться», — саркастично отозвался внутренний голос. Вода хлынула за бортики и залилась в щели кафельных плит. Когда затылок достиг чугунного дна, Питер распахнул глаза и посмотрел наверх: светлая рябь там была нежно-бежевая, совсем не похожая на чёрное звёздное небо, а тёплый свет от потолочных спотов едва ли походил на бледную луну. Здесь, на дне, было невероятно уютно даже при небольшой температуре.       Питер закрыл глаза, но не увидел ничего, кроме темноты. Пульс в горле бился подозрительно мерно, водная невесомость расслабила мышцы. На дне ванной течение времени совсем не чувствовалось, прямо как в бреду, что Питер видел перед своей собственной смертью. Он видел свою жизнь обрывками. Он совершенно точно был мёртв. Хотя бы несколько мгновений.       Я мог легко убить тебя. Ты мог легко убить меня. Почему же мы всё еще этого не сделали, Паркер? Что нам мешает разобраться друг с другом раз и навсегда?       Лёгкие зажгло. Питер распахнул глаза и резко оттолкнулся, с всплеском вырываясь на поверхность.       — Если вы закончили водные процедуры и не планируете далее спать, сэр, то я могу подготовить для вас мастерскую и рабочий стол.       Питер убрал со лба мокрые волосы и тут же выскочил из ванной. Сердце стучало где-то в животе.       — Не смей говорить Тони, — прошипел Паркер, злясь скорее на себя, нежели на ситуацию.       — Не мне вас судить, мистер Паркер, — всё также дружелюбно отозвался дворецкий. — Я — всего лишь система. К сожалению, мне не понять ваших мук. Вам придётся поговорить с кем-нибудь другим.       — Было бы с кем, — буркнул Питер, небрежно вытирая полотенцем руки ноги. Он жил отшельником уже почти три месяца и действительно почти ни с кем не разговаривал.       — Вы не ответили насчёт мастерской, сэр.       — Нет, — твёрдо ответил Паук и откинул полотенце в сторону. Взгляд его пылал решительностью. — Я хочу, чтобы ты позвонил Октавиусу.       — Опять?