Дисфория

      Эмиль сразу узнает местность, в которой проживает Дима, когда они подъезжают. Это типичный спальный район с кучей одинаковых панелек, повидавших жизнь, таких же дворов с жуткими на вид горками и вывешанным бельем на балконах. Иманов с тех пор, как побывал здесь впервые, так и не понял, что Дмитрий делает тут, где в основном живут либо алкаши, либо пенсионеры.       За окном машины неистово долбил по земле то ли град, то ли дождь, и Иманову хотелось лишь оказаться где-нибудь в укромном месте, слушая звуки соприкосновения металлического отлива и крупных снарядов из капель. Рядом сидящий Дима отвлечен сосредоточенным рассматриванием фасадов зданий, и Эмиль не пытается вывезти его на диалог, до сих пор чувствуя себя в большом долгу перед ним.       «Какой учитель вообще спасает едва знакомого ученика из лап бухих полицейских, жертвуя этим своим временем и деньгами?» Видимо, только Дмитрий Андреевич. Другого объяснения для Эмиля просто не существовало.       Вскоре такси останавливается перед знакомым подъездом, а Дима начинает подавать признаки жизни, засовывая телефон в карман.       — Выходи, — командует он, протягивая оплату водителю, и сам тоже намеревается выйти. Иманов лишь тяжко вздыхает, закусывая нижнюю губу, в думах о том, что как-то дороговато обходится учителю его работа.       Они в полном молчании добираются до квартиры, в таком же молчании Дима открывает дверь, подперев её плечом, ведь та не поддаётся просто так, также бесшумно они переступают через порог, и Эмиля немного настораживает поведение историка.       — Маме сказал, где ночуешь? — поинтересовался вдруг он, закончив напряженное молчание, включая свет в прихожей квартиры. Перед Эмилем снова предстаёт картина «холостяцкой» квартирки Дмитрия. Обои типичные — советские — с узорами на них, люстра хрустальная, висящая ровно посередине длинного коридора. У стены, кстати, стоит когтеточка и огромный декоративный пень, видимо, для кошки, следов которой в квартире не наблюдалось вовсе. По правой стороне стены находился вход в кухню, зал и ещё одну комнату, в которой пацан ещё не был, а по левой стороне разместилась лишь одна дверь — в комнату Димы.       — Нет. Не говорил, — решив не врать, ведь смысла в этом нет, парень положил свой рюкзак около комода с выдвижными шкафчиками для обуви и прочего хлама, по типу различных писем, инструментов и визиток.       — Скажи ей, вдруг волнуется, — огорошив Эмиля этим, Дима больше ничего не сказал, завернув направо, где около кухни находился туалет.       «Вдруг» — пронеслось в голове, но рука к телефону даже не потянулась.       До сих пор чувствуя себя скованно, парень неуверенно прошагал вперед, повесив курточку на крючок у входной двери. Несмотря на пропитавшиеся Диминым запахом стены и воздух комнат, квартира выглядела также, как и месяц назад, когда он впервые оказался там. В зале также стояла стенка из шкафчиков и полок из темного дерева, а на длинной тумбе расположился старенький потрепанный телевизор. На полках, в противовес идеальному порядку на рабочем месте учителя в школе, творился какой-то хаос из безделушек и ненужных вещей. Были и разные религиозные фигурки на подобии жирной мраморной статуэтки Будды, священной лягухи и разных икон, и сувениры с других городов, и мягкие игрушки, казавшиеся пыльными и осевшими, видимо, от долгого бездействия. Под телевизором же нашелся даже DVD проигрыватель и диски с записанными на них советскими мультиками.       У Эмиля невольно возникло чувство дежавю и ностальгии одновременно.       — Есть будешь? — вырывает его из этих чувств Дима, заглядывая в зал, где решил обустроиться ученик.       — Нет, я на работе поел.       Масленников смотрит подозрительно ещё секунду, но не уловив лжи, быстро кивает, уходя обратно в коридор.       Эмилю почему-то хочется пойти за ним, поговорить чуток, попросить советов, ведь сам справляется довольно херовенько, но не делает этого, так и простояв посреди зала, будто прибитый к полу. Он перебарывает это желание, оставаясь истуканом стоять, глядя перед собой ледяным взглядом. Перед ним в голове пролетают события прошедших двух часов, и Иманов даже не понимает — повезло ему или нет. В ином случае государственные служащие по охране общественного порядка, в простонародье — мусора, забрали бы его в участок, пока к нему не приперся бы отец, чтобы вызволить бедолагу. В итоге он бы прослушал часовую лекцию о том, как общаться с полицейскими и какой же он у него всё-таки лох, а также раздражающее поддакивание со стороны его новой дамы сердца. В этом же случае Эмиль не услышал ни единого упрека со стороны Димы, однако и обычный диалог у них не склеился, что тоже напрягло. Не хотелось терять расположения учителя к себе таким глупым способом.       Попытавшись отложить эти мысли, Эмиль расстелил уже знакомый диван, намереваясь свалиться спать как можно скорее, чтобы наступило гребанное завтра. Формально оно наступило уже как четыре часа назад, но для Эмиля это всё ещё долгий, длившийся двадцать восемь часов, кошмар. Уснуть не получалось, и, чтобы хоть немного отвлечь себя от мыслей о родителях, он решил подумать о том, что мучало весь день: какое же всё-таки из определений чувству любви самое точное? Этот вопрос отложился на периферии сознания ещё в четверг, когда он услышал рассуждения Дмитрия Андреевича, но настоятельно подумать об этом не выдалось свободного времени.       «Можно ли считать любовью слепое желание завладеть тем, чего не имеешь? Разве это не глупый рефлекс человека на недоступное? Разве Зефир любил Гиацинта? Разве это не было лишь соперничеством с Аполлоном и желанием Зефира самоутвердиться за счет этого? Если уж это и любовь, то слишком жестокая и кровавая. Но в то же время можно ли назвать любовью самопожертвованием ради кого-то? Не глупо ли это?.. А если и так, то может ли любовь жить дальше этого жертвоприношения? И неужели любовь это примитивная забота о близких и их благоприятном состоянии, которыми пестрят сюжеты проз и романов?»       Мысли тоже заводят в тупик, так и не придя к логическому объяснению. Но парню приходится отвлечься от последующего часа измывания над мозгом, когда ему снова звонит отец. Пацан медленно прикрывает глаза, на секунду сильнее сжимая вибрирующий в руке телефон, а потом выдыхает, расслабляя кулак и открывая глаза.       «А может выкинуть к чертям этот телефон и никогда больше дома не появляться?..»       — Да? — Эмиль выходит на балкон, надев миленькие белые тапочки с мультяшной кроличьей мордой, что лежали посреди комнаты. Ночью прохладно, поэтому парень сжато ежится, закрывая дверь балкона изнутри. Вид оттуда самый обычный — двор и соседние дома, в окнах которых редко горит свет.       — Эмиль! Ты где ходишь? — на том конце слышится и женское ворчание. В женском голосе он не узнает маму.       — Я у друга, — отвечает Эмиль, чувствуя, как неприятно сжалась грудная клетка.       — Эмиль, тебе же сказали ко мне приехать. Что за бунт? — совершенно безучастно произносит он, будто у них всё в порядке.       — Не хотел тебе мешать, да и в нашу последнюю встречу я говорил, что не хочу встречаться с тобой больше, — нет сил объяснять это криком, поэтому Эмильен спокоен. Только вот в горле очень неприятный ком застревает, стоит подумать о другой семье отца.       — Сынок… — это обращение режет слух. И Эмилю, и отцу, и, кажется, его новой пассии. — Я же хочу как лучше. Давай я заберу тебя? Скажи адрес.       — Нет, извини, не хочу портить вечер никому. Давай не будем тут драму разводить?       Насколько он знает, его отец сейчас живет в достатке после крупного выигрыша рядом со своей «любимой». Может, Эмиль бы и оценил его попытки наладить общение, однако не после рокового девятого класса. В тот год семья посыпалась, словно песок сквозь пальцы Эмиля, как бы он ни пытался удержать их вместе. Он видел, как мать беспросветно пила, а отец тратил все деньги на свои автоматы и казино, загоняя их в долги, но все равно хотел вернуть себе родителей. Они не захотели возвращаться, а сейчас, спустя два года, не хочет возвращаться Эмиль.       — Слушай, твоя мама там пахает днями и ночами, чтобы с тобой всё хорошо было, неужели тебе так сложно послушаться нас хоть раз?! — начинается.       Отец снова пытается воспользоваться рычагом давления в виде мамы, которая якобы устает на работе ради него, а Эмильен не может даже поблагодарить.       — Я готов был вам помогать, но это ты не взял деньги! Это всё гордость твоя дешевая!       Иманов молча слушает, смотря, как с каждой минутой горящих окон на другой стороне двора становится всё меньше и меньше, а улица постепенно тонет в темноте. Он думает о том, что отец прав, и Эмиль — гордый. Потом думает, что не гордость это вовсе, а простая обида, которая скорее всего не осядет и не забудется. А потом перестает думать, потому что становится неприятно.       — Пока, — тихо шепчет в динамик и отключается, добавив контакт в черный список.       Выдыхает в полной тишине, выключив экран телефона.       По телу расползается неприятное ощущение холода, бегут мурашки вдоль позвоночника, и нелепая тревога зарождается то ли из-за темноты, то ли из-за ситуации в целом. Эмилю действительно обидно. Мать, кажется, болт забила на него, отец пытался быть отцом, но в то же время не чувствовал его своим сыном, а Эмиль, которому всего лишь шестнадцать лет, должен справляться со своими заходами сам, не понимая толком практически ничего в сраном мире, в который его без согласия выкинуло.       Он не знает, сколько просидел так, на холоде, думая о том, как его жизнь пришла в тому, что он сидит брошенный в квартире своего учителя, но отвис он только тогда, когда в стеклянную раму балконной двери резко постучались. Он вздрогнул, тут же поворачиваясь к двери, и увидел заспанного Диму, который хмуро глядел на испуганного Эмиля за стеклом.       — Извини, я разбудил тебя, да? — открывая дверь, пацан увидел, что Дима стоит в тёплой толстовке, а в руках у него ещё одна такая же.       — Мне не спалось, — поведал Масленников, проходя на балкон, захламленный таким же мусором, что и весь дом, и протянул Иманову темно-фиолетовую кофту.       Эмиль поблагодарил и надел, согреваясь в одежде Димы. Пусть кофта и была стиранная, тот самый запах, который Иманов уже, кажется, наизусть выучил, которым пропитан весь двести пятнадцатый кабинет, оставался на ткани одежды, отдавая легким, почти выцветшим парфюмом. Парень сел обратно на табуретку, которую нашёл среди хлама, и невольно засунул нос под толстовку, сложив руки на груди. Дима сел напротив него, параллельно окну, смотря на горящие огни где-то далеко в центре города, также усевшись на старую табуретку.       — Помнишь, ты задал мне вопрос? Когда мы сидели в кафе после первого пробника, — уточняет Дима, — Спросил, почему я тебя выделяю среди других. Сказал, что в классе, помимо тебя, много способных учеников. — Эмиль непонятливо кивнул, гадая к чему ведет учитель, — Я видел тебя настоящим. Не тем, который приходит в школу и отвечает на вопросы преподавателей. И ты настоящий, отстаивающий свои личные границы, имеющий собственное мнение и не сломленный столькими испытаниями в таком возрасте, ты способный ученик и стоящий человек, Эмиль. И… я хочу попросить тебя, как довольно рассудительного, но скрытного подростка, не врать мне.       Пацан весь Димин монолог смотрел невидящим взглядом на темную улицу, а в голове витала пугающее успокоение.       — Вы, кажется, единственный взрослый, который думает обо мне так, — хриплым от молчания голосом проговаривает он, невесело усмехнувшись.       — Это ли не повод верить мне? — выдает учитель, доставая свои сигареты, — Не против? — получает в ответ энергичные покачивания головой и закуривает.       Эмиль пусть и не видит, но узнает те самые сигареты в коричневой пачке, пахнущие шоколадом. Иманов не против — дом-то не его, да если бы и был, все равно не против — от мужчины потом потрясно пахнет.       — Эмиль, скажи, пожалуйста, что у тебя с родителями? — учитель решает не ходить вокруг да около, моментально ошарашивая вопросом, — Понимаю, что не имею права лезть в твою личную жизнь, и если ты говорить не хочешь, то просто промолчи, но не надо врать, что всё в порядке.       Иманов дышит глубоко и пытается сосредоточиться на этом.       — Они развелись. В прошлом году. — начал Эмиль, продолжая пялить в окно, ведь повернуть голову сил не хватает, — Отец ушёл, мама осталась одна. Странно, наверное, но я тогда себе места не находил. И странно это потому, что и до развода в основном не очень близко общался с ними, и вроде ничего и не должно было поменяться, но… В общем, он вроде обзавёлся семьёй, не знаю точно. А мама… мама после этого, кажется, забыла о том, что у нее сын есть. — Эмиль понимает, что выдает всего себя, предает свои старания и раскрывает то, что так хотел держать в секрете, но в этот вечер стало невозможным держать всё при себе, при этом делая вид, что всё отлично. Пусть Дима и был всего лишь посторонним человеком во всей этой ситуации, пусть не нуждался в информации, но он вызывал нездоровое доверие у пацана, который толком и не знает, как строить отношения со взрослыми. — Ну и… всё. И вы… ты меня теперь… знаешь еще и таким… Который хочет быть нужным, но боится.       «А ещё я боюсь разочаровать тебя» — Эмилю было неплохо скрываться под маской мальчика активиста, знающего половину школы, но теперь появился глупый страх потерять хрупкую дружбу с учителем, ведь с каждым дополнительным уроком или каждым таким вот разговором он привязывался к нему своей настоящей личностью, абсолютно бессовестно обнажая себя перед ним. Может… может Эмиль просто навязал себе этот страх, потому что не хотел снова быть для всех не тем, кем является?       — Ты от этого не становишься хуже, понимаешь? — говорит учитель спустя пару секунд раздумий в тишине.       — Знаю.       Дима задумчиво обводит взглядом профиль школьника в свете луны.       — Тогда почему боишься?       — Наверное, потому что… мне сложно общаться со взрослыми. — он жмурится от этой тупой фразы и пытается сразу перевести тему на что-нибудь менее болезненное, — Слушай… а почему ты живешь здесь? — задает давно интригующий вопрос пацан надеясь, что Дмитрий подыграет ему и не станет допытывать, — Трёшка, так ещё и таком районе.       Дима же тихо и хрипло смеется, вызывая у пацана легкую улыбку.       — Что, не похоже на холостяцкую берлогу? — усмехается он, смотря на собранный на балконе хлам, — Я тут ненадолго. Это квартира… родственника. Вскоре сниму себе поменьше да почище.       Эмиль помнит, как Дима говорил, что приехал обратно в Россию из-за возникших здесь проблем, однако допытываться до правды не пытался до сих пор.       — Ещё вопросы? — насмехается Масленников, а Иманов неспециально вспоминает фразу Димы на дополнительных.       — А что… что значит твоя фраза? На каком-то языке. Ты сказал её после урока в четверг, — возможно и следовало бы забыть, но слишком уж он был любопытным, что, кажется, зря.       Дима, благо Эмиль этого не видел, оценивающим взглядом обвел его с головы до ног, словно думая, а достоин ли он правды. В итоге мужчина достал свой телефон из кармана толстовки, разблокировал экран и начал строчить что-то.       В этот момент у Эмиля начинает вибрировать телефон.       Он смотрит заинтересовано, слегка хмурясь и улыбаясь одновременно, и открывает диалог с мужчиной.       Дмитрий Андреевич:       Erano solo gelosi della tua bellezza.       А после Масленников поднимается, выключая телефон, снова вернув кромешную тьму, и, воспользовавшись этим, приближается к Эмилю, обняв того и мазнув губами по лбу, мягко прижимаясь буквально секунду, взъерошив его волосы.       — Пойдём уже. Поздно, да и замерз я… — с этими словами историк выходит с балкона.       Эмиль лишь тихо выдыхает, чувствуя прилив тепла от невинного прикосновения, и понимает, что такого тепла хочется чаще и больше. Пацан сидит ещё недолго, а потом выходит, закрыв дверь балкона, и заваливается на кровать.       Вписывает в гугле «переводчик», копирует фразу из сообщений с Димой, вставляет в строку и понимает, что автоисправление заменяет язык с базового английского на итальянский. А потом он видит перевод, и дыхание сбивается очень не вовремя.       Итальянский:       Erano solo gelosi della tua bellezza.       Русский:       Они просто завидовали твоей красоте.

***

      Эмиль просыпается только к часу дня, свернувшись калачиком под толстым одеялом. Он не сразу вспоминает, где находится, но как только до него доходит, он тут же открывает глаза, переворачиваясь на спину.       Диму он находит на кухне уже собранного и причесавшегося, однако выглядящего очень по-домашнему в обычной футболке, спортивных штанах и тапочках.       — Доброе утро, — успевший за это время только умыться, Эмиль здоровается с мужчиной, неловко почёсывая затылок.       — Привет, — отрывается от ноутбука Дима, поправляя очки, — Садись, позавтракай.       Эмиль не видит поводов отказываться, поэтому принимает предложение, садясь напротив чем-то занятого Димы.       Парень принимается за блинчики и немного даже пугается тому, насколько мужчина вкусно готовит. Они не сильно жирные, но и не сухие, в меру сладкие и буквально тают во рту вместе со сгущенкой. Он едва ли не закатывает глаза от удовольствия.       Отвлекшись от завтрака, Эмиль бросил робкий взгляд на сосредоточенного Диму, который с каждой секундой хмурился всё сильнее, пальцами стуча по клавишам. Он думает о прошедшей ночи и чувствует легкое смущение от того робкого прикосновения, которое, возможно, даже не было целенаправленным. В придачу к этому вспоминается и перевод той самой злополучной фразы, про которую он лучше бы забыл.       — Дим, а ты откуда итальянский знаешь? — напомнив об этом, Иманов едва сдержал ухмылку.       — В универе учил, — мужчина мягко улыбнулся, не отрывая взгляда от монитора.       — Тебе нравилось в Англии? — поинтересовался Эмиль, помня, что Дмитрий учился там.       — Да… Там очень красиво. Тебе бы там тоже понравилось.       — Я бы хотел туда поступить, — согласно кивнул Иманов, — Может быть и получится… — более вероятно конечно, если он поступит в ПТУ, а потом будет работать на стройке, но… можно и помечтать!       — Конечно получится. Главное будь уверен и не цепляйся здесь ни за кого, а потом лучше не возвращайся, — дал «совет» Дима, от которого парню стало немного не по себе.       Эмиль задумался над этими словами. Он ведь действительно до сих пор не знает, что сподвигнуло Масленникова вернуться обратно в эту гнилую страну. Вряд ли ностальгия по родине…       — А почему тогда ты вернулся? — Эмиль наглеет, наверное, но любопытство берет верх.       Дима отвлекается от ноутбука, захлопывая крышку, и переводит взгляд на пацана.       — Из-за родственников. — он сложил руки в замок и улыбнулся уголками губ, — Вкусные блинчики?       Эмиль охотно закивал, прожевывая. Пока парень не заговорил снова, Дима продолжил:       — В среду с классом в музей идем, помнишь, я говорил? Мне дадут билеты в понедельник, и я должен буду оповестить остальных. Если пойдешь, я тебе могу отложить один сразу.       — Было бы неплохо, — удивился Эмиль. Ему было приятно, что узнает он об этом первым и непосредственно из уст учителя. Конечно ничего особенного в этом почти нет, да и Эмиль со многими учителями в хороших отношениях, только вот от Димы такое отношение воспринималось совсем иначе.       — Не догадывался, что тебе такое нравится. Не выглядишь, как заядлый посетитель музеев, — хмыкнул Дима, вставая и подходя к тумбочке, где как раз вскипел электрический чайник.       — Ну я и не являюсь таковым, — насупившись, ответил пацан, — Просто интересно стало…       Масленников не ответил, лишь продолжая тепло улыбаться. Он налил чай в кружки и поставил на стол. Иманов, уловив от субстанции запах ягод, нахмурился и принюхался.       — Это что?..       — Чай, — просто ответил Дима, — Черничный. Добавь сахара.       Эмиль, пусть и давно уже пил без сахара, вдруг решает добавить, и на дно чашки медленно опускается кубик рафинада, начиная сразу же таять и растворяться в чае.       — А в какой музей-то идём?       — В государственный исторический.       Глаза расширились от удивления, а брови на лоб полезли.       — Это с каких пор школа устраивает экскурсии в такие места?! — вспоминая, как они ходили в какой-то старый и едва державшийся на земле музей в далеком пятом классе, Эмиль сначала думает даже, что ослышался.       — Не знаю, — пожал плечами Масленников, — Думаю, там ученикам понравится.       Иманов согласно кивает, воодушевленный скорым походом. Он берет в руки кружку и делает небольшой глоток горячей жидкости, чтобы не обжечься. Едва ли вкус отпечатывается на языке, пацан делает ещё глоток, потому что это, оказывается, не так уж и дурно. Мягкий кисловатый вкус черники смешивается с сахаром и оставляет после себя интересное послевкусие.       Эмиль думает, что, как только он окажется дома, ему точно нужно будет приобрести пару пакетиков такого чая и снова начать класть сахар…

***

      — Ты пойдешь? — спрашивает Эмильен у Сударя, когда слышит звонок с последнего урока в понедельник. Дмитрий Андреевич, как и обещал утром субботы, поведал ученикам о скором походе в музей и билетах. Многие, на удивление, не отказались и были даже рады сходить куда-то вместе с учителем. Особенно Полина, как отметил Эмиль, видя как она самая первая поднимает руку, а потом остается на пару минут после урока, чтобы поговорить с учителем. Иманову давно понятно, что девушка мечтает пообщаться с Дмитрием Андреевичем в более неформальной обстановке, и это его слегка коробило. Не то чтобы только он имел права на это, но… было неприятно в любом случае.       — А ты? — Сударь собирает свои манатки и спешит свалить из кабинета физики.       — Пойду, — Иманов оглядывается и продолжает говорить тише: — Я опять у Дмитрия Андреевича ночевал…       Сударь начинает таращиться на него, как на маньяка какого-то.       — Под каким, блять, предлогом?! — шёпотом орет Никита, охуевая от информации.       — Долгая история…       Рассказав другу всё, не утаив даже значение фразы на итальянском, Эмиль ждал реакции. За разговором парни вышли со школы и устроились на скамейке около парадной Сударя, где их никто и ничто не могло услышать. Если не считать, конечно, деда Валеры с первого этажа, у которого постоянно окна открыты, но тот даже не успеет прислушаться, как всё сразу забудет.       — А ещё у него хата выглядит так, будто к нему внуки на выходных должны приехать. Дедовский сарай, клянусь! — такими словами пацан закончил увлекательный монолог о Дмитрии Андреевиче.       — Пиздец… Я не понимаю… а смысл ему тебя вытаскивать и предлагать переночевать?       — Мне бы знать… — Эмиль пнул лежащий под ногами камушек, задумчиво глядя, как он улетает по лестницам вниз, — Но я… точно пойду в музей. Не хочу оставаться дома надолго… Мама и так злая за ту выходку.       — Какой адекватный учитель стал бы оставлять ученика у себя дома? Только если с какой-нибудь собственной целью… — всё ещё недоумевал Сударь.       Эмиль нахмурился. Он определённо точно не выглядел, как ребёнок какого-нибудь знатного дядьки с бизнесом, в отличии от той же Полины, с которой Дмитрий Андреевич мог бы легко наладить контакт, и ещё более точно он не выглядел, как первая красавица школы, блистающая своей улыбкой на всю школу. И Эмиль бы точно не удивился, если бы Дима уделял такое внимание к Савекиной, и именно поэтому объяснение его поведению терялось глубоко в мыслях, не давая уловить его.       — Ты прав. Это глупо…       Однако Эмиль всё же скрыл кое-что от Сударя, пусть они и обещали говорить друг другу все свои проблемы в конце девятого, когда решили, что оба остаются до конца. Эмиль скрыл поцелуй в лоб. Он и сам толком не понял, что это было: а поцелуй ли вообще? Может, Дима просто случайно задел его губами, когда хотел приобнять? Да и состояние у Иманова было не самым подходящим для разбора таких глупых моментов. Но реакция на это мимолетное прикосновение тоже заставляла задуматься и неплохо так испугаться самого себя. Ну ведь странно это — целовать почти незнакомого пацана в лоб. Пусть даже и поддержки ради. Мужики же, вроде, не целуют друг друга… По крайней мере, они не в древней Греции, чтобы таким заниматься.       — Да забей, братан, — увидев, как Эмилька загнался, Сударь решил быстрее закрыть тему, — Всё же нормально, да? — он положил руку на плечо, легонько похлопывая. Поддержка друга ощущалась на подсознательном уровне, и Эмиль удивлялся тому, как Никита мог распознавать его настроение и выражать поддержку почти безмолвно, даже не зная ситуации целиком.       — Пойдет, если не считать батю, который ещё найдет способ приебаться… — но на этом раньше времени Иманов решил не зацикливаться, — У тебя там как? Савок пишет что-нибудь? — за обсуждением его выходных, Эмилька ничего не услышал от своего друга. А ведь за два дня они ни разу не увиделись!       Сударь отодвинулся, убрав руку с плеча, и очень артистично закатил глаза.       — Да она как раз-таки в этого «мужественного и харизматичного» Дмитрия Андреевича влюблена! — спародировал он её голос, досадно выдохнув, — Как будто ему есть дело до неё…       Иманов непонятливо глянул на насупившегося друга, хмуря брови.       — Она так и сказала? — Эмиль, конечно, подстебывал её в своих мыслях за чрезмерную активность на географии и истории, однако и представить не мог, что его одноклассница действительно влюбилась в Масленникова!       — Да в него все девчонки поголовно втрескались! — Сударю это явно не нравилось, — Но она, кажется, серьезно. Но, блин, мужик, это же как-то нездорово — втюриться в двадцати девятилетнего мужика, который твой препод, нет? Да и что в нём такого?! Ну ладно, красивый, а что ещё-то? Они его даже не знают!       «Ну… блинчики у него вкусные получаются» — невольно думает Эмиль, пожимая плечами. Благо, он догадывается промолчать.       Сударь же продолжал пыхтеть на то, какие же девчонки глупые, а Эмиль начал думать о его словах.       — Их понять можно. В Дмитрия Андреевича не влюбиться сложно. — как-то совершенно спокойно говорит об этом Эмиль, словно это и не звучит странно из его уст. Но вот Никита же слышит его со стороны, и сказать, что это звучало странно для него — ничего не сказать. Вскоре и сам Эмиль понимает, что сморозил глупость, и пытается оправдаться.       — Для них… в первую очередь важна красота, ты же знаешь. — говорит он, неловко прокашлявшись.       — Тут не поспоришь… — соглашается Никита.       Иманов же чувствует себя глупо — он толком ещё не разобрался с тем, почему Дима его поцеловал, и почему он отреагировал на это так эмоционально, а тут ещё и взявшееся из ниоткуда чувство соперничества с девчонками. И за что вообще! За внимание Дмитрия Андреевича, что б его!       Это сбивало с толку и навевало не самые веселые мысли, которые Эмиль, вопреки здравому смыслу, решил гнать, да подальше и надолго…

***

      Утром среды, собравшись пораньше, почти весь 11 «А» вдыхал ранние ароматы осени на красной площади, косясь на огромное здание музея, что больше походило на какой-нибудь главный замок, откуда сейчас послышится колокол и выйдет император. Большая часть класса решила, что вместо уроков лучше слушать лекции и рассказы о древних царевичах, а остальная сейчас сидела за пыльными партами и скорее всего отлынивала от работы.       Дмитрий Андреевич стоял отчужденно, сосредоточенно общаясь с кем-то по телефону, однако уже через минуту двадцать подростков толпой двинулись к деревянным воротам музея.       У Эмиля тут же глаза разбегаются. Стены и потолок с самого входа украшены росписями и мозаиками, от которых голова идёт кругом. Парень едва поспевает за экскурсоводом и одноклассниками, осматриваясь. Наверное, он выглядит, как иностранный турист, осматривающий каждую статую, экспонат и документ, но Иманов даже не думает об этом, заинтересованно изучая зал за залом.       Вскоре они останавливаются у входа в большой зал, где по бокам около лестниц возвышаются колонны, образующие арки, а на их поверхности различные мозаики, коими пестрит весь музей. С потолка на подростков пялится полсотни мужчин и женщин, одетых не хуже Иисуса в самом его рассвете сил, и Эмиля это завораживает. Он отвлекается на них, слыша что-то вдалеке про святых Бориса и Глеба.       Как понял пацан, им рассказывали про родословное древо российских императоров, которая пустила корни ещё тысячу лет назад. Их экскурсоводом стал мужчина лет тридцати, увлеченно рассказывающий о двух братьях — Борисе и Глебе.       — А кто мать так и не выяснили… — шепнул Сударь Эмилю, проходя мимо портретов князей. Иманов фыркнул, спрятав ухмылку в рукаве кофты.       А ещё, как заметил пацан, помимо родословной и росписей в зале хранилось множество икон, наблюдающих за гостями сквозь стекло. Выглядело жутковато, отчего Эмиль слегка поёжился. Не верил он в бога, вот и вся причина. Да и крещёным не был, но страх и непонятное отчуждение от мужчин в платьях, некоторые из которых смотрели прямо в душу, появлялись, словно он согрешил и теперь ждет кары божьей.       А экскурсовод же долго на братьях князях останавливаться не стал, переходя сразу к роду Рюриковичей, правивших ещё в Российском царстве за полвека до этого времени.       Эмиль в этот момент слегка отвлекся, понаблюдав за очень подавленным и загруженным Дмитрием. Несмотря на настроение, хуже выглядеть мужчина не стал. Он был в широких джинсах, сочетавшихся с идеально сидящей на нём бордовой футболкой, которая облегала нужные места, и классическая черная кофта, подчеркивающая его фигуру. На руке часы, а на шее красовалась цепочка с треугольником.       В момент, когда Эмиль бессовестно разглядывал учителя, к нему медленно подошла Полина, широко улыбаясь и буквально светясь от счастья. Дмитрий Андреевич обратил всё свое внимание на неё, копируя улыбку девушки, и что-то сосредоточенно слушал из её уст. Потом они повернули влево, где находились более поздние портреты царей, отходя от общей толпы, и Дима начал что-то рассказывать заинтересованно слушающей его девушке. Эмиль резко хмурится. Неужто не хватило экскурсовода от музея, раз она к Диме прилипла? И вообще, Эмиль думал сам подойти и поговорить! На что она рассчитывает? И почему учитель не против, хотя буквально пару секунд назад он был усталым и разбитым? Почему он улыбается так Полине? Вскоре они скрываются за колоннами, оставляя Эмиля в недоумении и легком раздражении. Ему очень не нравится мысль о том, что учитель, будучи в плохом настроении, улыбается и выделяет ученицу. Но с другой стороны всё предельно просто — Полина — староста, отличница и просто красивая девушка, которая умеет завладевать вниманием и которой сложно отказать. Эмиль закатывает глаза, думая о том, что думает о херне какой-то, и снова пытается влиться в обсуждение стариков с картин.       Вот экскурсовод рассказывает про Российское царство, начиная с Ивана Грозного, вот показывает какие-то артефакты, сохранившиеся с того времени, вот уже проходит дальше по древу, говорит про каких-то Фёдоров, Алексеев и Александров, а Эмиль слушает, будто бы вникая, но постоянно оборачиваясь, чтобы заметить, как Дмитрий Андреевич идет за ними, держа руки за спиной, словно надзиратель. Спасибо хоть, что Полина от него отстала после нескольких минут разговора.       Рядом идёт Сударь, даже не замечая загнавшегося Эмиля, рассматривая интересные реликвии королевской семьи, а потом и их вещи. Вскоре они переходят в другой зал, заполненный экспонатами.       Иманов думает о том, что ему не нравится вся ситуация, сложившаяся в голове. А особенно ему не нравилось соперничество, которое, как ему казалось, было только у него в голове. Эмиль вообще любил себе на ровном месте проблемы создавать. И вот он тут — борется за внимание какого-то учителя. А с его ненавистью к проигрышам это становилось ещё проблематичнее.       Решив запихнуть свои мысли и самого себя в долгий ящик «на потом», пацан вновь обращает свое внимание на Сударя.       — Ой, — резкая боль пронзает голову, словно стрела, но исчезает также быстро, как и появилась. Парень массирует виски, зажмуриваясь. Сударь наконец отлепляет свой взор от картин и переводит взгляд на Иманова.       — Всё норм?       — Да, да, тут просто так светло… Глаза заболели, — разлепив веки, Эмиль хмурится и упирается взглядом в одного из разодетых в древний наряд мужиков за стеклом. Очередная икона смотрит так, будто он совершил все грехи одновременно прямо перед ней…       — Чувак, ты бледный…       Иманов хочет съязвить, чтобы подтвердить, что всё в порядке, однако не успевает, почувствовав, как из носа тонкой струйкой медленно начинает вытекать что-то, заливая губы.       — Мужик, у тебя кровь! — и Сударь говорит это так громко, что на них обращают внимание все одноклассники и ещё половина посетителей музея.       — Бля… — только и может выдохнуть парень, слизав с губ жидкость и прижав руки к лицу, чтобы не запачкать одежду и пол.       Иманов не паникует, хотя очень близок к этому, зная, что такое у него осенью бывает нередко, и поэтому пытается как можно быстрее понять где туалет и добраться до него. Кто-то резко подходит к нему сзади, крепко сжав свободную руку, и начинает вести в сторону коридоров, закрывая от липких взглядов остальных.       — Я отведу его в уборную, — говорит Дмитрий Андреевич экскурсоводу, быстрым шагом направляясь к двери.       Через несколько секунд Иманов чуть ли не падает над раковиной, убирая окровавленную руку с лица. Выплюнув попавшую в рот кровь и открыв кран на всю мощность, он ставит руки по обе стороны на кафель и прикрывает глаза, дожидаясь, пока кровотечение остановится. Дмитрий Андреевич отходит от парня, убедившись, что он может стоять самостоятельно, и внимательно наблюдает над сгорбившейся фигурой, выходя из туалета. В его глазах обеспокоенность и небольшой страх.       Иманов приходит в себя, умывая лицо и полоская ещё раз нос, после берёт несколько кусков бумажных полотенец и аккуратно запихивает в левую ноздрю. В глазах рябит, уши закладывает, но Эмиль выходит из уборной, встречая Дмитрия, стоящего напротив входа. Голова кружиться не перестает, поэтому он облокачивается о стенку, стараясь дышать глубже.       — У тебя такое впервые? — спрашивает он, скрестив руки на груди и подойдя ближе.       — Нет. — шмыгает Эмиль, — Посезонно. Ничего страшного, просто давление, — он отмахивается, сильно зажмурившись и резко открыв глаза.       — А выглядишь так, будто помрешь сейчас, — настороженно хмыкает Дима, также облокачиваясь спиной о стенку рядом с учеником.       — Не должен, — со смешком предполагает Эмиль, чувствуя, что начинает легчать, — Как дела у вас? — вспомнив, каким мрачным был учитель, спросил он, раскрывая своё любопытство.       — Пойдёт, — он пожимает плечами, — Тебе легче? Пойдем к остальным?       Иманов отрицательно качает головой.       — Постоим чуть-чуть…       Дима негласно соглашается, устало выдохнув. Маленькая пауза не помешает ему сейчас. Он пытается сосредоточиться на этом моменте, не забегая в будущее и не оборачиваясь на прошлое, пытается не думать ни о чём, однако его отвлекают, тем самым спасая от ненужных вопросов и мыслей.       — Вы верите в бога? — вопрошает Иманов очень неожиданно.       Дмитрий Андреевич не сдерживает смешка и расплывается в улыбке.       — Нет.       — Почему?       — Не хочу думать о том, какого мне будет в аду после смерти, — поясняет учитель довольно рациональную причину.       — С чего вы взяли, что в ад попадете? — Эмиль нахмурился, — Я думаю, вы сделали больше добра, чем зла, — зачем-то говорит он.       — Дело не в том, что я сделал, а в том, что я сделаю, — мрачно отвечает Дима, — Ну а ты? Веришь?       — Человеку нужно во что-то верить, чтобы найти в себе смелость жить. Но в бога я тоже не верю…       На этом их захватывающий диалог закончился, а учитель молча обдумывал слова пацана. Диме никогда не нужна была вера во что-то. Он всегда знал, чего хочет, и знал, что делать, а посредники для принятия решения в виде божественных существ казались для него бредом. Однако в этом году Дима понял тех людей, которые немощно ссылали все проблемы на бога, уповая на помощь свыше. Ему чертовски сильно нужна сейчас такая вера, чтобы перестать чувствовать себя настолько беспомощным, а ситуацию безвыходной.       Дима бы продолжил думать об этом, если бы пацан рядом снова не начал диалог.       — К вам Полина подходила… О чём вы говорили? — невзначай спросил Эмиль, затаив дыхание.       — Попросила подробнее рассказать о последнем императоре… — также устало ответил Дима, — Хотя экскурсовод потом его тоже захватил, так что в этом смысла не было… — тон, которым Масленников обсуждал Полину, радовал парня. Он был рад не увидеть той же улыбки, пусть и внутренне понимал, что это немного неправильно.       — Это про того, который на Медведева похож? — вспомнил Эмиль Николая второго.       — И как ты с такими знаниями на ЕГЭ пойдешь?.. — тихо засмеялся Дима, поворачиваясь к ученику.       — С божьей помощью. — хихикнул Иманов.       — С моей помощью, — поправил его учитель.       «Я так и сказал»       Эмилю нравилось быть причиной улыбки Димы. Особенно усталого и грустного Димы.       — И всё же… — после некоторого времени, которое они провели в полной тишине, заговорил Дима, — Почему у тебя давление поднялось?       — Я устаю просто, бывает забываю поесть, — Иманов помнит обещание не врать, и поэтому не врёт, однако вместо этого недоговаривает. Не хочет он, чтобы учитель знал об астме и проблемах с нервной системой.       — Я иногда забываю, что ты всё-таки подросток, — хмыкает Дмитрий, говоря то, о чём действительно думает.       Эмиль взрослый ментально для своих лет, отчего даже не верится, что ему всего шестнадцать.       Вдруг мужчина слышит, как вибрирует телефон, и тянется рукой в карман, нехотя доставая его и смотря на экран.       «Неизвестный номер?»       — Да, алло? — под заинтересованный взгляд пацана отвечает он.       — Здравствуйте, вы классный руководитель Эмиля?       — Да… А что такое?       — Это его отец, можете, пожалуйста, позвать его?       Дмитрий Андреевич очень настороженно протягивает телефон Эмилю, пожимая плечами.       — Это тебя.       Потупив с полсекунды, он всё же берет телефон.       — Алло?       — Алло, Эмиль?       «Блять…»       — Ты как нашёл этот номер? — слабость в теле тут же пропадает, стоит услышать злосчастный голос, — Не звони сюда больше. Не донимай его… — шипит он в трубку, отойдя подальше от Димы.       — Можешь материть меня сколько влезет, но выслушай. — он рвано выдыхает, — Мама в больницу попала, она в реанимации, в центральной.       — Что?.. Стой, что случилось? — пальцы рук резко холодеют, а глаза расширяются, зрачки бегают по кафельным плитам коридора.       — У неё с сердцем проблемы. Эмиль, приезжай…       — Скоро буду, — резко кидает он, сбрасывая вызов и возвращая телефон учителю.       — Что он хотел? Что-то серьезное?       — Дим, — Эмиль переходит на «ты», пусть сейчас они и в роли ученика и учителя, а не просто знакомых, — Мне срочно нужно в больницу, маме плохо… — последние слова тонут в тяжелом вздохе.