***
— Привет, Эмиль, — Аля, будучи белее снега, немного нервно улыбается уголками губ, подходя к только пришедшему в школу Эмилю. В здании снова шастают полицейские, опрашивающие школьников о последнем местонахождении Дани, а уроки сокращают, заставляя беситься ебнутую на своем предмете химичку. — Привет, — Иманов чувствует себя с ней спокойнее. Ни Ольга Леонидовна, стоящая у кафедры, ни остальные одноклассники не вызывают никакого доверия. Сударь всё ещё не пришёл, что заставляет напряженно строчить ему сообщение каждую минуту ожидания. Он даже допускать плохих мыслей не хочет. — Как у тебя дела? Лодыжка прошла? — это их первый разговор напрямую с того вечера, ведь всю прошлую неделю девушка провела дома, болея, а парень в ебаном Воронеже, напиваясь с Яной и целуясь с учителем. — Уже лучше. Но слегка напрягает вся эта… атмосфера, — девушка держится молодцом, пусть пацан и видит неконтролируемые, подрагивающие пальцы, — Я же знаю, что тут одного парня нашли под мостом… — Почему твой отец не переведёт тебя в другое место? Тут опасно… За это полугодие ушло уже около сотни человек, — и сейчас Эмиль даже не про таинственные пропажи учеников говорит, замечая не до конца прошедшие синяки на шее девушки. — Да знаешь… Тут дом рядом, да и школа знакомая… Ну и не особо ему важно, что со мной. Мы с ним в ссоре, — опускает глаза Аля, невольно смыкая ладони друг с другом. — Хочешь поговорить об этом? — искренно интересуется Эмиль, ведь сидеть и надумывать разных кровавых сценариев в одиночку крайне неприятное занятие. Аля качает головой, мягко улыбаясь. — Всё в порядке. Последний год же остался, — она пожимает плечами, скрывая досаду усмешкой, — А ты? Тебе тут не страшно? — немного тише спрашивает она. — Страшно, — парень в храбреца не играет и не собирается, его брови напряженно сведены, а руки ищут что-либо, чем можно занять себя. В этот момент в класс заходит не менее испуганный Сударь, и Эмиль готов поклясться, что на душе у него упал огромный валун, как только он его увидел. — Ты не отвечал на сообщения, — сразу же предъявляет он, когда Сударь садится с ними рядом. — Извини, телефон на морозе сел, — он достает влажный телефон из кармана и нажимает на кнопку включения, демонстрируя Иманову. — Ладно, хрен с ним, — Эмиль расслабляется, чуть не добавив "главное, что ты тут". — Это пиздец какой-то, — констатирует Сударь, взъерошив волосы, — Там опять этот мудак… Никита не успевает даже толком согреться и рассказать, кого он там увидел Эмилю и Але, как в кабинет без стука с очень важным видом заходит полковник ебаной полиции, тут же своими маленькими глазками-пуговками находя кудрявую башку Иманова. Эмиль смотрит в ответ, возможно дерзя тем самым, но отвращение к мужику перекрывает абсолютно любой испуг, позволяя поверить в себя. — Ну здравствуйте, — приветствуется он донельзя противным голосом с преподавательницей, — Я думаю, все понимают, почему местные органы охраны здесь обходят классы, — его голос звучал буднично, будто ничего его кроме пончиков и пива не интересовало, — Мы обходим классы, читаем лекции о безопасности несовершеннолетних, — "ага, как же, будь это действительно так, тебя бы тут не было", — Так что прошу у вас лишь несколько минут внимания. Ольга Леонидовна позволяет мужчине занять её место и сама отходит к окну, а Максим Сергеевич начинает говорить уже заученный одиннадцатиклассниками текст о том, как опасно гулять по ночам и что их не должны видеть на улице после 23:00. Эмиль практически не слушает, лишь взглядом прожигает упитанное тело отвратного ему мужика и хочет, чтобы тот удалился. — Я надеюсь, вам всем всё понятно, — заканчивает он, убирая мелок обратно в коробочку на учительском столе и отряхиваясь от его остатков на руке, — Спасибо за внимание. — Вам спасибо, — слабо улыбается учительница, явно уставшая от мужчины и желающая его проводить как можно скорее, — Это весь всё, что им нужно знать, не так ли? — больше из вежливости спрашивает она. — Нда… — кивает легонько мужчина, даже не обращая внимание на девушку, — Я бы хотел позвать на разговор одного мальчика вашего, — очень "добродушно" улыбается он, но огонь в его глазах при виде Эмиля выдают его с потрохами. — Что? — на лице у учительницы явное недоумение. Ей об это никто не говорил, — Извините, но меня не предупреждали. — Да? — наигранно удивляется полковник, — А они и не должны были. У нас тут… свой разговор. Мужской, так сказать. У Эмиля сердце делает резкий кульбит и, кажется, останавливается, потому что в этот момент он перестает ощущать реальность от слова совсем. — Эмиль, пойдем? — подзывает его полицейский движением руки, и в миг весь класс оборачивается на него, упираясь своими заинтригованными и колющими взглядами. Только лишь Сударь и, возможно, Аля заволновались по-настоящему. Иманов чувствует себя мартышкой в цирке, на которую уставилось сотни глаз, чтобы посмотреть, как на этот раз она будет их смешить. — Подождите… не было разрешения на допрос… — пытается вклиниться Ольга Леонидовна, но ее слова буквально пропускают мимо ушей. — А это не допрос, — громко и с нажимом настаивает мужчина, — Просто мужской разговор. Эмиль, — улыбки и следа нет, всё добродушие пропало. Взгляды одноклассников переменились на испуганные, а Эмиль, думая, что терять ему и так нечего, встает на онемевших ногах, проходя мимо рядов одноклассников. Ну прям модель, блять. — Вот молодец, — Максим Сергеевич уволакивает Иманова за дверь, не слушая никакие сопротивления учительницы. У Эмиля сердце бьется бешено. Если в классе он чувствовал присутствие смерти, то сейчас он ощущает желание просто жить. Продолжить существовать на этой убогой земле, не думая о том, что его ведет неизвестно куда полицейский, сына которого он избил, и не волнуясь о том, что его тоже могут запросто убить, а свалить это на несчастный случай. Эмиль не удивится, если все эти совпадения дело рук Максима Сергеевича, которому не нравились дружки Ильи. Ну вот он и решил их прикончить, а Эмиль попал под горячую руку. — Садись, — Максим Сергеевич начинает говорить лишь тогда, когда закрывает дверь в отдельный кабинет, куда запихивает парня, оставив своего помощника снаружи. Иманов садится, ожидая, чем же закончится этот цирк. — Ну, Эмиль. Рассказывай, — полковник садится напротив, явно не намеренный больше выдавливать лживые улыбки и напускную вежливость. Иманов, кажется, понимает к чему ведет мужчина. Хочет запугать, расспросить, а может просто насладиться страхом перед убийством, кто его знает. Эмиль ему этой возможности давать не хочет — собирает оставшуюся маленькую часть храбрости и блефует, делая вид, что у него всё просто замечательно. — Вам нравится чечевичный суп? Как по мне, гадость редчайшая, — совершенно серьезно выдает он, внутри слегка подрагивая от адреналина и истерики, — Оно и на вид выглядит отвратительно!.. Цвет детской неожиданности, вот точь-в-точь! Знаете, говорят, если запихнуть туда креветки, то вкус будет лучше, но я не пробовал, у меня нет денег на крев… — Ты шутить со мной вздумал, мальчишка? — рявкает резко, да так, что пацан вздрагивает. — Никак нет, товарищ полковник! Рассказываю вам, как вы и просили, — парень позволяет себе даже улыбнуться слабо, выбешивая этим ещё больше. В конце концов, если умирать, то с улыбкой на лице? — Говори правду, сукин сын, иначе я тебя… — Я говорю правду!.. Вы не пробовали чечевичный суп? — недоумевая, продолжает играть Эмиль, теряя рассудок. — Ты у меня сейчас попляшешь!.. — Максим Сергеевич встает из-за стола и резко оказывается рядом с Эмилем, притягивая того за ворот кофты, — Как ты посмел избить Илью?! Ты понимаешь, что тебе грозит колония за это? — А Илье не грозит ничего за попытку изнасилования? Или за наркотики? Нет? — Как ты смеешь так нагло врать о моем сыне?! — мужик встряхивает парня и продолжает орать прямо в лицо, — Где ты был в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое, выродок? — Дома, — только и говорит парень, совсем теряясь от такого напора. — Есть, кто может подтвердить? — требовательно спрашивает он, не отпуская парня. "Сука" — Сынок твой, — "выплевывает" Иманов, ожидая крепкого кулака в нос. Но вместо этого получает лишь ехидную ухмылку. — Ну, значит нет никого, — он приближается и начинает угрожающе шептать, — Слушай, пацан, может за избиение я тебя не посажу, но за убийство подростка, уж поверь, смогу. А я уверен, что мы того придурка найдем мертвым, так что готовься к тюремной жизни, никчемное отродье. Эмиль на секунду забывает, как дышать. Он просто смотрит в переполненные яростью глаза мужчины и охуевает от его слов. — Максим Сергеевич! — в дверь вдруг начинают стучать. Слышится голос Ольги Леонидовны. — У вас нет доказательств, — дрожащим голосом отвечает Эмиль. — А мне они не нужны. Найдем тело - и ты будешь за решёткой. — Максим Сергеевич! — ещё один голос. Знакомый до боли где-то в селезёнке. — Я привяжу отсутствие алиби и твою ненависть к Илье и его дружкам. Тем более у меня есть факт избиения и одно предупреждение на тебе. Клянусь, Иманов, я не отстану от тебя, — в глазах чертики бегают, пляшут, танцуют караван вокруг дьявольского костра, а в отражении лишь напуганное до смерти лицо Эмиля. — Откройте дверь, иначе я её выломаю!.. — голос Дмитрия Андреевича на секунду приводит в чувства, однако, когда Иманов потихоньку начинает заново мыслить, противная свинота уже отходит от него, открывая дверь. — Нет необходимости, Дмитрий Андреевич. Не беспокойтесь, у нас всё в порядке, — снова притворно улыбается полковник, пропуская учителей в кабинет, где на стуле около расшатанных парт сидит бледный школьник и смотрит на них своими огромными глазами. — Вы не имели право забирать вот так ученика, это противоречит всем правилам… — Эмиль, — пока где-то на заднем фоне возмущается его классуха, парень смотрит в глаза Димы, подсевшего к нему, и находит своё успокоительное, — Он тебе угрожал? — спрашивает шёпотом, когда полковник уже собирается уходить, кидая последний колкий взгляд на парня. — Да. Типа того… — если честно, Иманов сам до сих пор не понял, как к нему собираются приписывать смерть Дани, который ещё, возможно, и не умер. — Ладно, ты поговоришь об этом попозже с Ольгой Леонидовной. Тебе звонил отец, но ты не взял, поэтому он позвонил мне. Я так думаю, это что-то важное, — Дима протягивает ему свой телефон, а Эмиль невольно разбивается об острые скалы реальности. "Поговоришь с Ольгой Леонидовной. Ну да, потому что ты со мной разговаривать перехотел…" Парень берет в руки трубку и без энтузиазма ждет несколько гудков, ведь давно ещё заблокировал отца на своём номере. Он и забыл, что у него есть номер Димы ещё с тех времен, когда он был их классным руководителем. — Алло? — интонация папы заставляет тут же напрячься. Резкость и взволнованность. Что-то не так. — Да, привет. Ты звонил? — смотря в Димины глаза, спрашивает он. Наверное, была бы его воля, он сбросил бы все эти звонки, всех этих Максимов Сергеевичей, в общем, время бы остановил и смотрел бы так на него вечность. Так меньше шансов, что будет совестно. — Звонил. У мамы ночью случился рецидив, снова инфаркт. Она только очнулась, и… врачи говорят, что она может не пережить этот день. Я подумал, тебе, наверное, лучше провести время с ней… Комок. Невидимый, раздражающий, показывающий всю слабину и несправедливость комок в горле. Эмиль застывает, сглатывая вязкую слюну, и забывает моргать. — Я тебя понял, — выключается. Выключается, пока дрожь в голосе не достигла апогея, а слезы не брызнули ручьем. Пока не показался слабым. — Эмиль, что случилось? — Дима выглядит обеспокоено. Хотя кто его знает. Он совершенно непредсказуем. Да и сам говорил, что между ними ничего не может быть, поэтому пошёл он нахуй. — Я ухожу, — парень поднимается, вернув телефон, и срывается на быстрый шаг, вылетая в коридор, а потом и вовсе бежит, позволяя чувствовать расползающуюся по венам боль.***
Смерть. Сейчас она уже не просто прижимается к спине, шепча на ушко раздражающие предположения, а смотрит в глаза, развернув того к себе, жадно облизываясь, как хищник перед рывком. Запах страха, беспомощности и обреченности щекочет ей нос, дразнит, нагоняя больший аппетит. Эмиль встречает отца уже в другом крыле больницы, куда его пропускают с огромным трудом. Благо, на этот раз он один и не привез свою ненаглядную беременную подружку, изволив проявить уважение к своей бывшей жене и горе-сынку. — Эмиль, привет, — мужчина протягивает ему руку, опуская взгляд. — Привет, — Эмиль мальчик вежливый: руку пожимает. — Что случилось? — кивает на палату, что невольно стала новым мостом, соединяющим семью воедино. — Я рад, что ты приехал, — искренне говорит отец, — Снова инфаркт. Врачи сказали, что она впала в кому на несколько часов. Выживаемость крайне мала, пусть они и делают всё возможное… Так что я подумал, что нужно сказать тебе об этом. Иманов стеклянными глазами проводит серую дверь в палату и едва ли может выдать хоть что-то цельное. — Я… могу зайти? — кивает он на палату. — Да… можешь, но она ещё слаба. Я говорил с ней недолго, и она очень утомилась. — Я просто скажу "привет", хорошо? — спрашивает он так, будто всё в порядке, будто не теряет сейчас частичку себя. — Да, конечно. Я за этим тебя и позвал. Эмиль аккуратно открывает дверь и проходит внутрь, слыша знакомое пищание аппаратов. Опять дежавю. Также лежала, почти скрытая за всей громадной техникой, соседка по палате после первого случая. "— Ну, как у тебя дела? — интересуется парень, садясь рядом на деревянную табуретку. — Лучше. Бабка, соседка моя, померла вчера, теперь ничего не пищит ночью, — хмыкает она, кивая на вторую кровать. И в правду. Пустая" Ну не может же быть такого?.. Это же всё так нереально, не с ним? Все эти доктора, переживающий отец, болезненно бледная мать, едва размыкающая свои глаза и близость её скорой смерти. Это ведь неправда. Это происходит где-то далеко, совсем не с Эмилем, возможно, в другой вселенной. Он просто не может поверить — он не был готов. — Мам? — тихо зовет её, проходя и садясь на холодную кровать. Женщина очень бледная и сильно исхудавшая лежит и практически не двигается, медленно открывая глаза. У Эмиля сердце больно сжимается при виде её вот такой. Она щурится от яркого света и с трудом фокусирует глаза на парнишке. — Здравствуй… — еле доносится до Эмиля из-под одеяла, — А мы… знакомы? Удар прямо в грудную клетку. Этот растерянный тон, глаза, пытающиеся узнать парня, но безуспешно, слегка нахмуренные брови, выдающие абсолютно кристальное понимание — мама забыла его. Не помнит человека, которого при здоровой жизни называла сыном. Помнит мужа, помнит то, что с ней произошло, а сына не помнит. Эмиль застывает. Не может просто пошевелиться, услышав вопрос. Знакомы ли? Зачем-то в голове всплывает мысль не говорить ничего и остаться для неё неизвестным человеком. Может, незнание того, что у неё есть ребенок, позволит ей не напрягаться так сильно? Иманов в ужасе сейчас. Он, может, и не осознаёт этого — руки не трясутся, сердце не бьется быстрее, а в глазах не темнеет, но внутри он кричит и ломает всё, лишь бы перестать чувствовать себя лишним в этой палате. — А я… твой сын, — вымученно улыбается он, беря руку женщины в свою, — Не помнишь, да? Мама как-то странно расслабляется, словно что-то веселое произошло. — Сын? Какого красивого сына я родила! — улыбается она, легонько сжимая руку в ответ, — А как тебя зовут? Сглотнув комок в горле, парень отвечает: — Эмиль. Как всё-таки страшно, когда родители забывают своих детей в буквальном смысле. Иманов ни раз слышал такие истории про амнезию и альцгеймер в интернете от рандомных пользователей, однако никогда не думал, что сам столкнется с этим. Столкнулся — но что делать не знает. — А кто имя такое придумал? — с нескрываемым интересом вопрошает женщина. Видно, мальчик хороший. — Не знаю. Ты, наверное, — отвечает Эмиль, смаргивая слезы на глазах, чтобы отчетливей видеть маму. — Красивое имя. Хороший у меня вкус, — добродушно отвечает мама, пытаясь улыбнуться. — Как себя чувствуешь? — Эмиль тоже пытается казаться радостным, но застывшие на щеках слёзы контрастируют с этим желанием. — А ты? В каком ты классе? — переводит тему женщина, видимо, не желая обсуждать свое самочувствие. Ей отчего-то отчаянно хочется узнать всё об этом мальчике. — В одиннадцатом, мам, — продолжает отвечать Иманов, — У меня всё… нормально. Мама, кажется, впервые смотрит на Эмиля с такой безграничной нежностью во взгляде, словно для того, чтобы снова начать любить своего сына, ей пришлось забыть его. Но это далеко не так. Кома лишь сняла с неё все оковы и маски, позволяя показывать настоящие чувства своей семье. Мозг выкинул все плохие воспоминания, отчего женщина сейчас больше напоминала маленького ребёнка. — Хорошо учишься? — у неё начинают слипаться глаза, и парень понимает, что максимум она продержится ещё пару минут, а потом снова уснёт, истощенная комой и таблетками. — Думаю… да, — неоднозначно отвечает Эмиль, вспоминая сегодняшнее происшествие с полковником. Слова мужчины вновь бросают в дрожь. — Это прекрасно… — сквозь сон отвечает мама. "Он меня засадит, а мне даже некуда податься… Меня никто не защитит, не захочет оправдать. Если Даню действительно найдут мертвым, то он сдержит своё обещание…" — мыслится парню перспективно. Он думает, что нужно рассказать об этом отцу, но отдергивает себя, убеждая, что тому это уже не так важно — у него на уме сейчас только благополучное состояние своей жены и мамы. Парень сидит в палате ещё несколько минут, не разжимая их рук, пока женщина не засыпает окончательно. "Дмитрий Андреевич… Интересно, ему будет дело до меня, когда меня посадят? И будет ли он вообще волноваться об этом? Он ведь ясно выразился — никаких отношений. Раз влюбился так быстро, то и разлюбить не составит труда. А может, он уже?" Мама мирно засыпает под слишком громкие мысли Эмиля и до того тихое на их фоне пищание аппаратов, ослабив хватку. Парень аккуратно убирает руку, аккуратно вставая с кровати. Серое небо, виднеющееся в окне, скудная палата, окрашенная бесцветными красками, и слившаяся с цветом простыней мама, забывшая о его существовании, нагоняют ебаную, такую привычную и необъятную дисфорию, когда Эмиль оборачивается перед тем, как покинуть палату. Плохое предчувствие не покидает его ни на секунду.***
Никита судорожно меряет шагами зал квартиры Эмиля туда-обратно, пока сам парень бездумно уставился в стену напротив, пустым взглядом буравя дырку в ней. — Да он не имеет права! — восклицает он каждые несколько минут тяжелого молчания. Иманов только рассказал о том, что происходило в отдельном кабинете, куда повел его полковник полиции, и Сударь успевал только хмуриться с каждым предложением всё сильнее и сильнее. — Надо было потребовать адвоката… — говорит Эмиль, словно под гипнозом, продолжая смотреть в одну точку. Этот день его вымотал настолько, что, когда он начал докладывать всё другу, не смог даже выдавить переполняющего его возмущения и тревоги. — А давай скажем, что вместе были в тот вечер? И маму мою предупредим, чтобы подтвердила. Я уверен, она поймёт твоё положение! Да и правдоподобно же это: мы друзья и часто зависаем друг у друга, — предлагает "гениальный" план Никита, пока Эмиль тонет в своих ладонях, массируя каждый сантиметр лица. — Да он поймет, что это пиздеж. И не хочу я тебя втягивать. Не хватало ещё вместе сесть, — закатывает он глаза, устало выдыхая, — Я лучше сам поговорю с Ольгой Леонидовной. Наверное, она что-нибудь решит… — Да что она решит? Или опять к Дмитрию Андреевичу пойдет просить помощи? — возмущается Сударь, вскидывая руки вверх. Иманов поморщился, как от боли, услышав имя. — Ну… это лучше, чем втягивать тебя и твоих родителей, — пожимает плечами он. Как говорится, из двух зол — меньшее. — Блять… Да я… просто не знаю даже, чем тебе помочь, а у тебя какой-то пиздец происходит, и… мне страшно за тебя. Знаешь, я не хочу носить тебе передачки в колонию, — нервничает Никита на такого сейчас безразличного друга. — А что, романтично. Будем как Навальные. — Тебе совсем плевать, да? — Я… немного не об этом думаю… — признается вдруг Эмиль, упираясь взглядом в пол. — Беспокоишься за маму? — тут же догадывается Сударь, быстро сменив тон. — Я не видел отца таким взволнованным уже давно… Не хочу думать о том, что она может умереть, — честно говорит Эмиль, заламывая пальцы рук. — Эй, не говори так. Всё устаканиться, брат. Главное, не кисни тут один, — успокаивает парень, садясь рядом на диван. Никита ужасно переживает за своего единственного друга, которого ему придется оставить на зимние каникулы, ведь они снова уезжают к какой-то его троюродной тетке праздновать новый год в Питере. Будь его воля — остался бы с Эмилем в Москве, только вот мама настаивает на том, что новый год надо встречать в кругу семьи… Знала бы она, что у Эмиля этой семьи просто нет сейчас. — У тебя же на завтра билеты, да? — уточняет Иманов зачем-то. — В пять утра, да. Эмиль разочарованно кивает. Он надеялся, что Никита останется на ночь, ведь одному с мыслями о том, что состояние матери очень нестабильно, будет крайне неуютно, да и уснуть в любом случае не получилось бы, а так он как-нибудь скрасил бы одиночество маленькой квартирки, душащей каждый день всё больнее. — Всё хорошо будет, обещаю, — парень сжимает его плечо и смотрит так обнадеживающе, что Эмилю приходится поверить, ведь у самого нет ни сил, ни уверенности, — Вот увидишь, после праздников встретимся, и ты сам в этом будешь убеждён. А у Эмиля нет выбора — он не может не согласиться, иначе апатия не оставит от него ничего.***
У Эмиля медленно слипаются веки, но нахлынувшая тревога не дает им сомкнуться окончательно. Казалось, засыпать нельзя — обязательно проспишь что-то очень важное. На циферблате уже четвертый час утра идет давно, а Эмиль так и продолжает пялить в экран телефона, не позволяя мозгу окончательно вырубиться. В мыслях только одно: нельзя спать. Смерть, уже смотрящая в лицо без намёка на смущение, выжидала, когда Иманов закроет глаза, вымотанный безмерной рутиной, чтобы залезть к нему во сне и задушить своей сутью. Этот факт словно бы въелся в подкорку сознания, вызывая непроходящую, щемящую панику. В какой-то момент тени на стенах сливаются в одно целое, танцуя под светом луны, выстраивая то образ матери, то отца, то Димы, а после и вовсе Максима Сергеевича, обещающего засадить того на десятку. Хотелось оказаться максимально далеко от этих образов и фигур: где-нибудь, где нет горести печали, неизбежности разлуки и ожидания смерти. Хотелось забыть всех людей разом, чтобы не испытывать больше чувства, возникшие благодаря им, и быть абсолютно одному, когда всё хорошее и всё плохое зависит только лишь от самого себя. Эмиль думает об этом, когда воображение снова рисует ему непонятные картинки, проецирующие все события, произошедшие за неделю. Иманов сопротивляется, не дает себя забрать, трет глаза до звездочек и заставляет держать глаза открытыми. Но всего секунда. Секундная потеря контроля провоцирует разрушение отстроенной на протяжении всей ночи защиты, ломает все преграды и достает оттуда маленького мальчика, забирая с собой в бездну беспокойных мыслей, галлюцинаций и сонного паралича. И он падает… Падает, падает.***
Сон не ощущается вовсе, кажется, словно это реальность, а ватные, неподнимающиеся конечности — норма. Эмиль моргает часто, пытается понять, что, собственно, происходит, но из-за входа в его комнату, обволакивая дверной косяк, выползают длинные, нечеловеческие пальцы, напоминающие больше три огромных ветки, а за ними также медленно и мучительно — огромный светящийся зеленым глаз, освещающий нижнюю часть лица: худощавую челюсть и гнилые зубы. Он смотрит на Эмиля долго и выжидающе, пока резко не закрывает дверь, скрываясь за ней. Парень, справившись с недвижущимися конечностями, срывается с кровати и бежит к выходу, быстро открывая дверь. Перед ним всплывают две длинные, худощавые фигуры, тычущие в него своими кривыми пальцами и светящие, словно фонариками, глазами. Две сущности оборачиваются на парня, и у Эмиля четкое понимание приходит в голову — это Сеня и Даня. Истошный крик вырывается наружу вместе с сознанием Эмиля. Он вскакивает с кровати и, не успев толком проснуться, открывает свою дверь, за которой видел две пугающие фигуры, однако сейчас не находит никого. Уснул. Он уснул. Парень наконец выдыхает, понимая, что всё это время не дышал, и идет обратно в комнату, включая везде свет. Невольно обращает внимание на мобильник, потерявшийся в постельном, и устало берет его в руки, садясь на край кровати. Экран вещает: пять тридцать два утра, шесть пропущенных от отца и десять сообщений от него же. Достаточно. Эмилю просто достаточно этих фактов, чтобы понять: он уснул, и случилось непредотвратимое. Холодный пот прошибает всё тело, когда парень слышит ледяные гудки в трубке, ожидая ответа. Губы застыли в неестественном положении, а зрачки лишь бегают по всем предметам, в голове зачем-то проносятся названия этих предметов. Стул, стол, тетрадки, книги, ручка, зарядка, фотографии в рамках, зеркало, ещё книги, крем для рук, пенал… — Алло, Эмиль? Наушники, ещё зарядка, расческа… — Эмиль… Копилка, монетки, обои… ковер. — Мальчик мой, извини меня… Пол, линолеум, тапочки, шкаф, одежда, шторы… стул. — Мама… мне сказали, она снова впала в кому. Умерла полчаса назад. Стол. Тетрадки. Книги. Ручка. Фотографии. Фотографии с мамой. Книги, которые она читала. Зеркало, в которое смотрела. Крем, которым пользовалась когда-то. — Эмиль? Зрачки резко останавливаются где-то между реальностью и сознанием, невозможно сфокусироваться, а Эмиль не может и слова сказать. Губы не двигаются, язык не шевелится, всё застыло. — Спасибо. За что спасибо? Зачем спасибо? Почему именно спасибо? — …что сказал. Парень каменными пальцами нажимает на сброс вызова и соединяет руки вместе, сплетая в замок. Мама умерла. Нет. — Да, — лакомо улыбается смерть, заставляя плечи легонько подрагивать от страха, — Умерла и больше никогда не вернется домой. До парня не сразу доходит. Сначала кажется, что это какая-то шутка. А потом воображение думает, что это бред, придуманный им же. А после просто уже не получается игнорировать звонки отца, и Эмиль резко встает, широко раскрывая окно комнаты, запуская холодный декабрьский ветер внутрь, охватывающий его всего нарастающей истерикой. "— Вот увидишь, после праздников встретимся, и ты сам в этом будешь убеждён" Нет. Не будет. Иманов чувствует смерть неотвратимо близко.***
Дмитрий Андреевич: Тебя почему в школе нет? 8:34 Ольга Леонидовна говорит, что ты её не предупреждал. 9:23 Ты заболел? 10:10 Ответь мне. 11:45 Если это из-за меня, то не смей забрасывать учебу. 12:16 Иманов, я буду ждать объяснений. 13:57 Не заставляй меня волноваться. 15:44 Почему не пришел на дополнительные? 20:20 *пропущенный вызов в 21:20* Эмиль, что случилось? 22:00***
Похороны. Черный костюм. Мрачный отец. Могила. Эмиль мало что запомнил — большую часть времени он мысленно находился совершенно в другом месте, не имея контроля над собой. Он отрывками помнит далеких родственников, пришедших на кладбище, помнит и слезы, и голос священника, и гроб, абсолютно черный, тоже помнит лишь туманным пятном. Странно — Эмиль не плакал. Он думал, что если это всё же произойдёт, то он не сможет сдержаться, но не приходилось даже насильно держать себя. Его не выворачивало наизнанку, не душило эмоциями и не топило горечью. Вовсе нет. Только вот больно было. Неимоверно, до замедляющегося дыхания больно. Следующей ночью он не спал. Не заставлял себя, а просто не мог уснуть. Словно бы это помогло, словно бы исправило ошибку прошлой ночи. Словно маме было бы так легче. Он всю ночь думал о том, что было в голове у мамы, когда сердце делало последние удары, когда дыхание постепенно останавливалось. Он думал о том, что понимает людей, верующих в загробный мир. Это даёт надежду на то, что идиотское прощание, когда мать даже имя его забыла, не было последней их встречей. Даёт надежду на то, что последний год их взаимоотношений вовсе не был последним. Даёт надежду на то, что мама ещё сможет простить Эмиля за редкие визиты и излишнюю упёртость.***
Сударь: Чувак, как ты там? 13:43 Всё хорошо? 13:43 Как мама? 13:43 *пропущенный звонок в 17:28* Эмиль, пожалуйста, скажи, что ты не натворил глупостей. 17:29 Позвони как сможешь. 17:34***
Тридцать первое декабря. Праздничное настроение, предвкушение вечера, суета и запах нового года. Эмиль не отвечал никому все двое суток, что провел в своей комнате, глядя в серый потолок, размышляя о маме. Отец пару раз приходил домой, узнавал, как чувствует себя сынок, предлагал переехать к нему и проводить новый год вместе, испуганно смотря в бездонно пустые зрачки некогда живого паренька. Тот отвечал, что просто не находит себя нужным в чьей-либо компании вежливости ради, скрывая, что до глубины своей грязной души ненавидит отца и всю его новую семью, включая ещё нерожденного ребёнка. Тридцать первое декабря. Снова мысли. Снова потолок. Снова глупые соображения.***
Дмитрий Андреевич: Эмиль, я всё знаю. 15:34 Ответь на чертовы сообщения. 15:34 *5 пропущенных вызовов в 15:35* Эмиль, клянусь, если ты не ответишь… 15:45***
Под вечер тридцать первого, когда вся семья собирается за столом, начиная праздничную трапезу, Эмиль как никогда чувствует себя лишним в этом мире. Он отцу не сдался, у того жизнь же новая! Жена! Ребенок появится! Они в Питер чёртов уезжают жить припеваючи. Обидно, когда Эмиль думает, что ему попался плохой отец, но ещё обидней, когда он понимает, что плохой отец он только для него. И мамы нет. Вот совсем нет. Нигде. Её ни в больнице, ни дома, нигде. Был человек и нет его. Оставались лишь воспоминания. И хорошие, и плохие. И гложущее чувство вины за то, что было и не было сделано.***
Добрый вечер. Как вы и просили — отвечаю. Только вот не совсем понимаю: зачем вам это? Разве вы не дали мне чётко понять, что между нами ничего не может и быть? Я вас не понимаю и понять, кажется, не в силах. Но раз вы всё и так знаете, мне не нужно ничего рассказывать. Смерть казалась мне явлением далеким, неземным. Однако с каждым днём я чувствовал её приближение, её напор, её лукавый взгляд, словно я её жертва. Но всё это выдумки, больное воображение не менее больного мозга. И вскоре мне пришлось столкнуться с настоящей смертью, не той красочно описанной тоской или душераздирающей истерией, а холодной и резкой пустошью. Я пуст сейчас, как никогда раньше. И, кажется, сам постепенно умираю в своих неразборчивых раздумьях. Прошло время, и мне стали вы мерещиться. Может, дело в том, что я не спал двое суток, а может в том, что я бесконечно люблю вас. Вы приходили ко мне, словно панацея, спасение и привычные всем, но такие забытые мною чувства. Я открыт перед вами сейчас, и буду открыт, наверное, всегда. И если в ваших сообщениях был какой-то смысл, непонятный мне, — приходите, подарите мне покой в виде поцелуя смерти, дабы я понял хоть что-то. 23:23***
Эмиль не сдерживался в своем письме Дмитрию Андреевичу. Писал, исходя из своих истинных чувств, открытых ему закупориванием смерти, а неожиданный романтизм, вырвавшийся совсем невовремя, не вызывал ни капли стыда. Да и не было во всём этом смысла — поймёт, что не вскрылся где-нибудь в ванне, и даже дальше читать не станет. Иманов же отправлял сообщение с чистой совестью и намерениями расставить по местам все детали их несуществующих отношений, продолжая бездумно заглушать свои мысли в бессмысленных социальных сетях. Хватит с него — он действительно сходит с ума. Вон, даже стук в дверь уже мерещится… Парень резко вздрагивает, поднимаясь с кровати впервые за день. Он прислушивается внимательнее — нет, не мерещится. Это действительно кто-то стучится. Эмиль осторожно проходит по коридору и открывает дверь, не понимая, кого это принесло в пол двенадцатого ночи тридцать первого декабря. Может, снова отец пришел докучать?.. — Дмитрий Андреевич?.. — кажется, сейчас он впервые ощущает что-то помимо апатии. Что-то явно покалывающее в животе. Ну или в мозгу, раз уже и такое видится. — Привет, — мужчина встревожен, напряжен и очень серьезен. Эмиль начинает немного жалеть о том, что перебрал с драмой в своем сообщении. — Здрасте… — тупо здоровается парень по-привычке, — А вы… — что тут делаете, хотел добавить он, но был перебит. — Ты написал, что понять меня не в силах, — говорит сбивчиво Дима, смотря ровно в глаза охреневшему Эмилю, — Я пришёл, чтобы объяснить всё и тебе, и себе. Мужчина, не дожидаясь ответа, быстро заходит в квартиру и жадно целует парня, прижимая к стенке. Эмиль незамедлительно отвечает на поцелуй, прикрывая глаза и растворяясь в давно желаемом ощущении. Он сдавленно стонет в губы, руками обводит фигуру Димы и очень глубоко дышит, утыкаясь мужчине в плечо, когда он решает разорвать поцелуй. — Если ты всё ещё не понял, — Масленников выдыхает это на ухо парню, — Я тоже тебя люблю.