Мари и Оливье

      Граф де Ля Фер стоял у окна и окидывал взглядом гостей, приглашенных графиней де Рибмон на рождественский обед и входящих сейчас в ее салон в особняке в Сен-Кантене. С появлением каждого нового лица это провинциальное общество все более явственно напоминало ему светские мероприятия в Ванне, к которым он никогда не питал особого пристрастия, и начинало наводить скуку. Эту скуку он сейчас тщательно скрывал.       Прошел месяц с тех пор, как Оливье вернулся в родовое поместье. Буквально через неделю после его приезда графиня, бывшая родной сестрой Ангеррана, появилась на пороге Ля Фера, не дожидаясь, пока Оливье первым нанесет ей визит вежливости. Чертами лица Од де Рибмон, с которой Оливье до этого не встречался, напоминала брата, но была полной противоположностью ему по темпераменту. Своих собственных троих взрослых детей графине, которая к тому же несколько лет назад овдовела, по всей видимости, было недостаточно, чтобы полностью занять ее деятельную натуру. И теперь, на правах старшей в семье, она, похоже, намеревалась взять под свой полный и неусыпный контроль еще и племянника. При этом Оливье хватило пары минут при первой же встрече с нею, чтобы понять, что особо теплых чувств тетка к нему не питает.       Граф де Ля Фер принял родственницу в нижней зале замка. Здесь на стене в череде портретов его предков отныне заняли свое место портреты матери, отца и обоих братьев.       – Добро пожаловать в Ля Фер, мадам! Надеюсь, дорога была не слишком утомительной, – приветствовал Оливье графиню, учтиво склоняясь над ее рукой, обтянутой тонкой кожей перчатки, которая была обильно надушена чем-то приторно-терпким. Аромат был таким тяжелым, что графа охватило острое желание подойти к окну, настежь распахнуть его и впустить в комнату волну зимней свежести.       Вместо этого он был вынужден проводить гостью в глубь залы и усадить у камина во всю стену, в котором жарко потрескивали поленья. По его знаку лакей принес фрукты и вино и поставил их на стоящий здесь же столик. Хозяин жестом отпустил слугу и сам наполнил два бокала, один из которых подал графине, а второй взял сам и расположился в кресле напротив.       От внимания молодого человека не ускользнуло, что тетка оценивающе рассматривает его, то и дело краем глаза поглядывая на портрет его отца, на который сквозь витраж в верхней части окна сейчас ярким пятном падал узкий луч предзакатного солнца. Оливье неспешно потягивал шамбертен, благородный букет которого хоть как-то перебивал резкий запах жасмина с мускусом духов графини, и не торопился прервать молчание, терпеливо ожидая, пока гостья закончит свое занятие и заговорит. Наконец, она, очевидно, пришла к какому-то удовлетворительному для себя заключению и вымолвила:       – Ну, здравствуй, племянник! Значит, это ты теперь хозяин Ля Фера…       Уголки губ графа тронула едва заметная улыбка, он слегка склонил голову и ответил:       – Видимо, я, мадам, раз сижу здесь сейчас перед вами по праву единственного прямого потомка рода.       – Да, судя по всему, ты и в самом деле сын Ангеррана.       – Признаться, я не подозревал, что у кого-то были сомнения на это счет, – произнес Оливье с примесью легкого удивления в голосе.       – Было время, когда твой отец отнюдь не был в этом так уверен. После того, как покойный король наш Генрих проявлял к твоей матери слишком живой интерес.       – Простите, сударыня, но я никогда не интересовался дворцовыми сплетнями, – парировал Оливье ровным тоном, в котором, тем не менее, послышались явные нотки металла. – Репутация графини де Ля Фер всегда была абсолютно безупречной, чтобы допустить мысль о том, что подобные пересуды могут иметь под собой хоть какую-то почву. Как бы там ни было, в мои намерения не входит обсуждать личную жизнь моих родителей даже с моими ближайшими родственниками. Я законный наследник Ля Фера и уже вступил в права – это все, что имеет сейчас значение.       – Теперь я действительно вижу, ты истинный сын своего отца. Хоть и не знаю, в твоем характере больше от Ангеррана или от Изабо. Она всегда была гордячкой, – скривила губы графиня.       – Я счастлив, сударыня, тем, что похож не только на своего отца, но и на свою мать, – любезно улыбнулся в ответ Оливье, однако, его глаза излучали холод.       До ушей Оливье, конечно же, дошла история о том, как его мать отвергла ухаживания короля. Изабо ответила тогда Генриху: «Государь, мой род не достаточно хорош для того, чтобы я могла стать вашей женой, но он слишком хорош, чтобы я стала вашей любовницей». Этим она снискала уважение короля, который раз и навсегда оставил свои притязания, несмотря на то, что был большим дамским угодником. И все же Ангерран не сразу признал в Оливье своего сына и сделал это только тогда, когда внешнее сходство мальчика с ним стало совсем уже очевидным.       Потому так важен был для Оливье тот секундный порыв отца год назад, окончательно поставивший для молодого человека точку в этом вопросе. То, что тетка напомнила Оливье о том эпизоде с его матерью, было ему неприятно, но он постарался ничем не выказать того, что задет. И при этом недвусмысленно дал понять, что любое продолжение разговора на данную тему – неуместно. Граф словно невзначай очерчивал вокруг себя невидимую грань, преступить которую не будет дозволено никому.       Од де Рибмон немедленно это почувствовала – на мгновение ей показалось,что в зале незримо возникла тень ее брата – и она поспешила перевести разговор:       – Быть сеньором де Ля Фер – очень большая ответственность, а ты еще так молод. Ты уверен, что тебе это по силам? Думаю, ты нуждаешься в советах старших членов семьи.       – В ваших, тетушка? – новая легкая улыбка на губах графа свидетельствовала о том, что он прекрасно понял намек. Оливье опять сделал небольшой учтивый поклон и продолжил, не дожидаясь ответа графини, показывая тем самым, что в нем нет нужды: – Я непременно обращусь к вам за ними, как только почувствую в этом потребность. Но отец вел дела безупречно, а благодаря мэтру Фурдену и Жерому, нашему управляющему, я уже начал во все вникать и пока справляюсь. – Тебе следует как можно скорее жениться, роду де Ля Фер необходимо дать наследника. Не забывай, что мы потомки самих де Куси.       При этих словах тетки Оливье вздрогнул: ему почудилось, что он уже однажды слышал это почти в тех же самых выражениях. Но этого просто не может быть! Он простился с матерью, когда еще были живы старшие братья, и наследником рода был не он. Отца с тех пор он тоже больше не видел. И хотя в своем последнем письме сыну Ангерран поднимал вопрос его женитьбы, слова там были иными. Опять одно из этих наваждений, которые то и дело преследуют его после полученной травмы. Он вновь и вновь словно пытается вспомнить что-то важное, но попытки все так же тщетны и понапрасну изводят. Граф едва заметно передернул плечами, освобождаясь от секундного помрачения, и ответил:       – Вы правы, сударыня. Отец писал мне о дочери барона де Ля Люссе, как о возможной претендентке на роль моей невесты. Я планирую в скорости с ней познакомиться.       – Не затягивай с этим: на твое счастье она пока не просватана, но это может случиться в любой момент. Катрин де Ля Люссе и в самом деле составила бы достойную партию любому: богата, знатна и хороша собой. Я и сама была бы не прочь видеть ее своей невесткой, но мой сын Этьен моложе ее, а барон де Ля Люссе предпочтет для своей дочери графство де Ля Фер графству де Рибмон. Ведь прямой наследник Куси – ты, – при этих словах графини Оливье почувствовал, что это обстоятельство отнюдь не приводит ее в восторг. Она меж тем встала и добавила: – Приезжай ко мне на Рождество, я все устрою. Ну, мне пора, племянник, проводи меня до кареты.       Графиня уехала, а Оливье остался стоять на крыльце с упоением вбирая в легкие морозный воздух, о котором мечтал на протяжении последних пары часов. На землю медленно сходила ночная мгла, а на потемневшем небе одна за другой стали вспыхивать искорки звезд, подобно тому, как в бальной зале в канделябрах загораются свечи. Оливье еще немного постоял, завороженный волшебным спектаклем, который манил его, увлекая куда-то вдаль за собой… Наконец, нехотя отвел от неба взгляд, повернулся и медленно пошел в дом.

***

      Весь декабрь Оливье осваивал новую для себя роль, и поначалу она была для него совсем не очевидна. Жизнь в одночасье переменилась, и он не мог ответить даже себе, радуют его эти перемены или страшат. Вероятно, и то, и другое. Ответственность и впрямь была колоссальной. А все поколения предков, покрывшие его род славой в былые века, безмолвно взирали на него с портретов в нижней зале, не позволяя об этой ответственности забыть.       Самым трудным было то, что рядом не было отца, который мог бы подсказать, направить его действия советом или личным примером. И хотя Ангерран де Ля Фер оставил сыну поместье в идеальном порядке, постигать науку управления имением Оливье приходилось в одиночестве, полагаясь лишь на себя самого.       Когда по возвращении Оливье переступил порог отчего замка, ему показалось, что тот резонирует какой-то звенящей, пугающей пустотой. Конечно, Жером, извещенный мэтром Фурденом, все подготовил к приезду молодого господина, слуги были на месте и заняты делом, но теперь тут не было ни отца, ни матери, ни братьев. Замок казался чужим и неприступным, как если бы Оливье должен был штурмовать его со стороны крепостных стен. Молодому человеку, росшему вначале в имении бабушки в Берри, а затем у дяди в Бражелоне, и бывавшему в Ля Фере редкими наездами, никак не удавалось почувствовать себя здесь дома.       Сразу по приезде Оливье велел приготовить для себя свою прежнюю спальню, в которой всегда ночевал, бывая в родительском доме. В ней теперь коротал он ночи за чтением, размышлениями, засыпая под утро с трудом… А днем часами бесцельно бродил по замку, открывая одну дверь за другой, словно искал кого-то и не находил. И не мог свыкнуться с мыслью, что теперь он один хозяин всего этого. В спальню матери, спальню отца и отцовский кабинет он и вовсе не решался войти, не в силах избавиться от чувства, что совершит нечто запретное, кощунственное.       Время от времени ему на глаза попадался Жером, терпеливо ожидающий распоряжений, а Оливье все не мог решить, какие распоряжения ему следует отдать. На флоте все было привычно, просто и понятно, в имении все было внове, все было незнакомо.       В таком подобии апатии Оливье провел первые два дня. А на третий ранним утром спустился в нижнюю залу, долго вглядывался поочередно в глаза отца и матери на портретах. Наконец, очевидно приняв для себя какое-то решение, резко тряхнул головой, словно выходя из оцепенения, и уверенным шагом направился к отцовскому кабинету. В дверях он чуть замешкался, взявшись за круглую бронзовую ручку, пока не почувствовал, как тяжелый металл в ладони постепенно наливается теплом, словно оживая. И это ощущение тепла заставило растаять последние сомнения и рассеяло их без следа. Оливье повернул ручку, дверь распахнулась, и он не колеблясь шагнул в теперь уже свой кабинет.       Граф прошел к окну и отдернул тяжелые шторы, впуская в комнату белесый свет холодного зимнего утра. Вернулся к массивному резному бюро из черного дерева и сел за него, придвинув стоящее рядом высокое кресло. Все предметы на столе – письменные принадлежности, небольшая стопка книг и несколько писем – лежали каждый на своем месте без следов пыли, о чем, как и прежде, регулярно заботилась прислуга. Все выглядело так, словно прежнего хозяина неожиданно прервали и он отлучился ненадолго… И вот уже новый хозяин сменил его, ничем не нарушив привычного хода вещей.       Оливье чуть передвинул прибор с гусиными перьями, благоговейно провел рукой по тисненой поверхности самой верхней из книг в мягком кожаном переплете. Очевидно, отец перечитывал ее незадолго до того, как болезнь, от которой он так и не оправился, скосила его. Сын бережно взял в руки книгу, оказавшуюся томиком Плутарха, и отогнул серебряные застежки. Книга раскрылась, взгляд Оливье упал на строки, в которых ему послышался густой баритон Ангеррана: «Мужество и стойкость потребны людям не только против оружия врагов, но и равным образом против всяких ударов». При всей своей очевидности, слова звучали отцовским напутствием. Но какой скрытый смысл они заключали? Оливье вернул Плутарха на прежнее место, открыл верхний ящик бюро и вынул тетрадь, сплошь исписанную мелким уверенным почерком.       Остаток дня Оливье провел, разбирая бумаги отца, а вечером велел стелить себе постель в отцовской спальне, тоже ставшей отныне его. Графу де Ля Фер оставалось найти ту, которую сочтет достойной того, чтобы занять спальню матери и стать первой дамой провинции.

***

      До Рождества Оливье тетку больше не видел, с головой погрузившись в дела поместья. Но пренебречь приглашением было бы неучтиво, а рождественский обед у графини был идеальным поводом, чтобы наконец познакомиться с мадемуазель де Ля Люссе.       – Похоже, не я один умираю со скуки на этом почтенном собрании, – услышал Оливье низкий, чуть хрипловатый голос у себя за спиной. Граф медленно обернулся, ничем не выказав своего удивления подобной фамильярностью. Обладатель голоса, высокий мужчина лет на пять старше самого Оливье, темноволосый, с пронзительным взглядом умных черных глаз на смуглом лице, отвесил поклон и продолжил: – Простите, что позволил себе эту вольность, обратившись к вам напрямую, не будучи представленным, дорогой граф. Но мне претит вся эта провинциальная чопорность, а мы с вами в некотором роде родственники. Правда, весьма дальние. Графиня де Рибмон – вдова кузена моего отца. С вашего разрешения, Шарль-Сезар виконт де Сен-Пуэн.       – Ваша манера знакомиться не лишена некоторой оригинальности, кузен, – хмыкнул в ответ Оливье и тоже поклонился. – Но по крайней мере избавляет меня от необходимости представляться самому, так как позволяет заключить, что вам известно, кто я. Каким же ветром занесло в нашу глушь завсегдатая столичных салонов, коим вы без сомнения являетесь?       – Туше (1), граф! – сокрушенно развел руками виконт. – На самом деле, я состою при епископе Люсонском (2) и по долгу службы, увы, лишен многих светских радостей. К тому же много путешествую. Я и сейчас здесь проездом. Не думаю, что моя скромная персона заслуживает сколько-нибудь пристального внимания. Я чертовски скучен.       Виконт произнес эти слова подчеркнуто небрежно, но Оливье был готов побиться об заклад, что, как раз напротив, к кузену следовало присмотреться. Тем не менее, лицо Оливье сохранило все то же непринужденное выражение, указывающее лишь на то, что он учтиво слушает собеседника:       – Ваша скромность, сударь, делает вам честь. Но позвольте узнать, чем вызван ваш интерес к моей особе? Я приехал месяц назад и вряд ли успел приобрести в здешних краях широкую известность.       Тут совсем рядом с ними заиграл на лютне музыкант, приглашенный хозяйкой развлечь гостей, ожидавших пока соберутся все приглашенные и можно будет перейти к столу. Виконт склонился ближе к уху Оливье, одновременно придав своему голосу доверительную интонацию:       – Ошибаетесь, граф, в округе все только о вас и говорят! Ваш покойный отец был в Пикардии фигурой весьма заметной. И сейчас все сгорают от любопытства, каким покажет себя его наследник, о котором, в этом вы правы, до недавнего времени было ничего не известно. Я, правда, слышал, что у вас были все предпосылки для блестящей карьеры на флоте. А теперь вы один из самых влиятельных сеньоров Франции и весьма завидный жених.       – Вы прекрасно осведомлены, сударь, – с едва уловимой иронией заметил Оливье, возвращая прежнюю дистанцию между собой и кузеном, и прищурившись посмотрел на него. На мгновение их взгляды схлестнулись. В этот момент в залу вошли новые гости.       – А вот и та, которую прочат вам в невесты, – прокомментировал виконт появление молодой темноволосой девушки в сопровождении грузного седовласого господина. – Простите, кузен, но в провинции подобные слухи распространяются крайне быстро.       Оливье поморщился: не хватало еще, чтобы все считали его помолвку делом решенным. Тем более, что, скользнув взглядом по вошедшей, он мгновенно испытал что-то похожее на легкий укол разочарования: она была довольно миловидна и черты ее лица можно было даже назвать идеальными, но при этом ее красота была холодной и какой-то безликой и нисколько его не трогала. Оливье усилием воли заглушил так не к месту возникшее чувство, силясь удержаться от поспешных выводов. Он еще мог уповать на то, что мадемуазель де Ля Люссе обладает природным умом и прекрасными душевными качествами, которые смогут увлечь его при личном знакомстве.       (1) Термин используется в фехтовании и обозначает укол шпагой (от фр. toucher — касаться, дотрагиваться).       (2) Так звали Армана Жана дю Плеси де Ришелье до того, как он был посвящен в сан кардинала 12 декабря 1622 г.