***
Королевский турнир в самом разгаре. Трибуны гудят и колышутся от разноликой и пестрой возбужденной толпы. Протяжно ревут, взмыв к небу, серебряные трубы герольдов. Оливье, словно завороженный, смотрит на одну из дам на трибуне, не в силах отвести взгляд. Ореол ее светлых волос шелком спадает на плечи, а одета она в совсем неподходящее для торжества, неприметное темное платье. Такие носят обычно воспитанницы монастырей. И все же она, а не королева турнира, в центре всеобщего внимания. Все стремятся положить свои трофеи к ногам прекрасной девы. Оливье все ближе к трибуне, он вот-вот различит черты лица незнакомки. Но, по мере того, как он приближается, путь преграждают другие рыцари. Один из них хватает Оливье за плечо, Оливье пытается сбросить руку…***
Граф де Бражелон сидел на краю постели и мягко тряс племянника за плечо: – Простите, что позволил себе вторгнуться к вам, как раньше, мой мальчик. Я стучал, но вы не отозвались. На дворе давно утро. Сквозь закрытые ставни и впрямь пробивался тонкий луч света, в котором дрожала серебристая воздушная пыль. Оливье коротко мотнул головой, сбрасывая остатки сна, и приветливо улыбнулся дяде: – Который час? – Скоро девять. Видя, что вы все не спускаетесь, я решил, что следует вас разбудить, – дядя подошел к окну, отворил тяжелые ставни, впуская в комнату робкое солнце зимнего утра. – Девять? Быть не может! Такое со мной впервые за много лет. Видно, я и впрямь почувствовал себя здесь дома, совсем как в детстве. – Верю, Оливье! Вряд ли на службе вам удавалось так долго поспать. Впрочем, если вы, как в детстве, читали всю ночь напролет, неудивительно, что вам тяжело проснуться, – Бражелон усмехнулся, указав кивком головы на крохотный, оплывший огарок свечи и, наклонившись, поднял с пола упавшую книгу. Он закрыл ее и поставил на полку, мельком взглянув на обложку. – Ну конечно, король Артур и его рыцари! Милый племянник, вы все такой же неисправимый мечтатель! Оливье почувствовал, что краснеет. – И что же вам снилось? Бьюсь об заклад, прекрасная дама? – Скорее, фея…– задумчиво произнес молодой человек, мысленно уносясь в свой сон. – Фея? – лицо дяди осветилось отеческой улыбкой. – Уж не надумали ли вы жениться, дорогой племянник? Оливье вздохнул: – Даже не знаю, сударь. Я отдаю себе отчет в том, что род Ля Феров не должна постичь судьба Куси. Но боюсь ошибиться. – Как рыцарь Гинглен, о котором вы читали нынешней ночью? – Бражелон с прищуром взглянул на племянника.– «И оставил Гинглен свою суженную прекрасную Белорукую Фею на чудесном Золотом Острове, ибо так велел ему рыцарский долг». – «Затем при дворе короля Артура поцеловал он змею, обернувшуюся красавицей Блонд Эсмере(2), и пришлось Гинглену на ней жениться, хоть сердце его принадлежало Белорукой Фее», – в тон дяде подхватил Оливье, беззаботно рассмеялся и пожал плечами. – Дядя, ведь это же сказка, легенда! У меня и феи-то нет. Есть только одна из самых завидных невест Пикардии мадемуазель де Ля Люссе, которой намеревался представить меня отец. Но не успел. Правда, тетушка была счастлива его заменить… Только я хочу еще раз все взвесить. – И взяли передышку, навестив меня? – Бражелон покачал головой. – Если бы девушка вас увлекла, вы бы не приехали в эту глушь, а прислали приглашение на вашу свадьбу. Так? Оливье спокойно поднял глаза на Бражелона: – Дядя, вы всегда меня понимали! Но так ли важны чувства в браке между наследниками двух древних родов? А мадемуазель де Ля Люссе весьма мила. Граф де Бражелон задумался: – Не знаю, должен ли я вам говорить, но ваша матушка мечтала, чтобы вы женились по любви. – Она сама сказала мне это в свой последний час. – Тогда не торопитесь связывать себя нерушимыми узами. Вы надолго приехали ко мне? – Думаю, до апреля. Но я хотел бы еще съездить в Витре и посмотреть на состояние бабушкиного замка. – Конечно, поезжайте. Хотя, я видел замок после пожара. И в итоге забрал мою мать жить сюда. Боюсь, восстановить его будет непросто. Ну, одевайтесь. Жду вас к завтраку.***
После завтрака Оливье с дядей отправились на прогулку по имению. Погода стояла ясная и тихая. Зимнее солнце светило ярко, хотя почти не грело, а воздух словно застыл, и даже легкое дуновение ветра не нарушало его неподвижности. Они неспешно шли и беседовали, а молодой человек вновь непроизвольно отмечал про себя, как накануне: здесь не мешало бы подправить мощение в подъездной дороге, тут освежить штукатурку, там подлатать черепицу крыши… – Оливье, как вы-то сами в новой для себя роли? – обратился Бражелон к племяннику. – В ваши годы стать первым сеньором провинции, где ваши предки царили, как короли, – нелегкое бремя. Оливье на секунду задумался, подбирая слова: – Дядя, я покривил бы душой, сказав, что это просто. А лгать я не люблю и не умею, вы это знаете. Я часто спрашиваю Господа, почему я? Порой мне кажется, что все, чем приходится заниматься сейчас, – не для меня. Мне так не хватает отцовских советов! Бражелон внимательно взглянул на племянника и положил ладонь ему на плечо: – Мы не всегда выбираем путь, по которому нам должно пройти в нашей жизни. Как вы справляетесь, Оливье? Вы бы не приехали, будь это не так. – Есть бумаги отца, его письма, из которых я по крупицам выуживаю сведения о том, как бы он действовал в том или ином случае. А еще каждый вечер спускаюсь к его портрету в нижней зале рассказать ему, как прошел день. И мне стало казаться, что в ответ выражение глаз отца меняется: они смотрят то укоризненно, при моих промахах, то одобрительно, то, словно, подбадривая... Я чувствую, что не один, это придает уверенность и силы. – Так и есть, мой мальчик. Наши близкие, покинув нас, остаются жить в нашем сердце. Слушайте его, оно подскажет ответ на все вопросы, Дядя с племянником меж тем дошли до не слишком большого, но добротного каменного дома, расположенного за надворными постройками почти на краю усадьбы. Оливье не без удивления отметил, что дом этот странно контрастировал с замком своей ухоженностью. На широком чистом дворе у дома весело резвились четверо мальчишек в справной, опрятной одежде, по всей видимости, братья-погодки. Старший, веснушчатый паренек лет десяти-одиннадцати, с рыжими всклокоченными волосами, беспорядочно торчащими из-под вязаного колпака, отбежал вперед и притаился за стоящей здесь же новой большой телегой. Там он зачерпнул пригоршню снега и, быстро слепив его в комок, лихо запустил им в младшего из братьев. Снежок угодил мальчугану в шею, просыпался колкими льдинками ему за воротник, отчего мальчик разревелся в голос и принялся что есть мочи звать мать, пока двое других братьев хихикали в сторонке. На пороге тут же возникла пышная, румяная женщина, одетая не как дворянка, но в ладно скроенное платье из качественного сукна, и прикрикнула: – Ну-ка, живо в дом, негодники! Ишь, разыгрались! По хозяйству я одна управляться буду? А ты Матье, давно розог не отведывал? Сколько тебе повторять, чтоб не смел задирать меньшого?! Гаспар, да будет тебе рыдать, чай не помер от снега-то! При этом она одной рукой схватила за шиворот самого маленького, намереваясь отряхнуть его, а другой ловко отвесила подзатыльник провинившемуся, который в этот момент пытался проскочить внутрь дома, избежав материнской затрещины. Тут только женщина заметила хозяина и Оливье, которые остановились поодаль и наблюдали за сценой. Она выпустила воротник младшего сына, тотчас юркнувшего в дом вслед за братьями, и смущенно поклонилась: – Ох, простите, ваша милость, и вы, сударь, не приметила вас сразу. Вы, верно, Антуана ищите? Так нет его, он с утра в Блуа на ярмарку поехал. А я вот одна воюю с этими сорванцами. Никакого сладу с ними, когда муж не дома. – Не беспокойтесь, Жанетта, мы прогуливались, – ответил Бражелон, слегка кивнул женщине, взял под руку Оливье и пошел с ним обратно к замку. – Это семейство моего управляющего, – пояснил дядя племяннику. Из всего увиденного Оливье предположил про себя, что дела у управляющего графа де Бражелона обстояли куда лучше, чем у хозяина.***
За обедом Оливье решил проверить свои догадки и исподволь свернул разговор на тему цен. В ответ Бражелон тут же стал сокрушаться, что жизнь дорожает, доход от поместья падает и сводить концы с концами становится все труднее. – Дядя, но ведь прошлое лето было урожайным, да и лес в цене последние несколько лет растет. Вы ведь торгуете им, в Бражелоне неплохие лесные угодья. – В Пикардии, быть может? Здесь в Орлеанэ я не слышал о росте цен на древесину. – Отец следил за ценами по всей стране, – возразил Оливье, – и продавал свой лес туда, где выгоднее. Цена растет, поверьте. Я детально изучил вопрос. – Возможно, вы и правы, – не стал дальше спорить дядя. – При случае, спрошу Антуана. Все это – его забота. Повисла короткая пауза. В столовой гулко отбивал такт размеренный ход часов. За окном солнце заволокла пелена седых туч, вскоре просыпавшихся невесомым кружащимся роем мягких белых хлопьев, которые неспешно оседали на землю. Оливье собирался с мыслями, чувствуя, как его захлестывает волна сомнений, В конце концов, какое право он, мальчишка, имеет вот так бесцеремонно вмешиваться в дела дяди? Ведь и полгода не прошло с тех пор, как Оливье стал хозяином домена. Но картинка сытого, холеного семейства этого самого Антуана встала перед глазами в ярчайших деталях, и молодой человек не выдержал: – Дядя, не сочтите, что я лезу в то, что меня не касается, но скажите, вы доверяете вашему управляющему? – Конечно, мой мальчик, почему вы спрашиваете? – вопрос Оливье, похоже, вызвал у его дяди неподдельное недоумение. – Антуан мне служит не один год, да вы и сами знаете. Какие у меня основания ему не верить? И, признаюсь откровенно, я мало смыслю во всем, что касается цифр и счетов. Граф де Бражелон чуть виновато улыбнулся племяннику. Тот в ответ лишь покачал головой: – Простите, дядя, но так не годится. Я бы вас понял, если б поместье процветало! Но ведь вы сами сейчас мне сказали, что это далеко не так. Я бы мог взглянуть на ваши счетные книги, чтобы помочь вам понять, в чем причина, но мне, право, неловко вам это предлагать. Может, стоит пригласить хорошего клерка? – Вы напрасно испытываете неловкость, Оливье! Не вижу ничего предосудительного. В конце концов, однажды все это станет вашим, – Бражелон обвел широким жестом пространство вокруг себя. – Почему непременно моим? Мне вполне достаточно Ля Фера, да и бабушка свое поместье мне завещала. Пусть замок в Витре нежилой, земли доход, пусть не очень большой, но приносят. Утром мы обсуждали перспективы моей женитьбы, но… – Оливье чуть запнулся: – Мы с вами никогда об этом не говорили, однако, сударь, почему бы вам самому не завести семью, в конце концов? Вам ведь только пятьдесят пять, в этом возрасте ещё женятся. – Нет, Оливье, – голос графа де Бражелона зазвучал с неожиданной твердостью, которую мало знакомый с ним человек едва ли мог от него ожидать, – с тех пор как я потерял жену, умершую в родах, а вместе с ней моего так и не родившегося сына, вопрос повторного брака больше для меня никогда не стоял. Сына мне заменили вы, хоть я и не слишком часто вас вижу, с тех пор как вы повзрослели. – Надо же, а ведь прошло столько времени… – задумчиво вымолвил Оливье. И, произнося эти слова, вдруг с безотчетной грустью отметил про себя, что дядя выглядит старше своих лет. Просто раньше Оливье этого не замечал… Или он был моложе и беспечнее? Юность часто эгоистична. Сейчас молодой человек живо видел, что спадающие волнами почти до плеч пряди дяди отливают чистым серебром, без единого черного волоска, и сколько Оливье себя помнил, они были такими. От крыльев прямого носа к губам графа тянулись две горькие складки, а вокруг глаз, так напоминавших молодому человеку глаза матери, лучиками расходились морщины, выделявшиеся отчетливее, когда Бражелон улыбался. На Оливье неожиданной тяжестью навалилось щемящее осознание того, что у него в целом мире больше не осталось никого ближе дяди. А сам Оливье замыкает в себе все надежды и чаяния этого седовласого человека. – Увы, я так и не смог забыть мою бедную Беатрис, – губы Бражелона дрогнули в печальной улыбке. – Вас это удивляет, потому, что вы еще не любили. Полюбите – поймете. Даст Бог, ваша любовь будет счастливей моей. Молодой человек рассеянно повертел в руке стакан с вином, сделал небольшой глоток, перекатывая во рту, смакуя бархатистый, чуть вяжущий небо нектар... Слова дяди что-то тронули в самой глубине души Оливье, и его лицо подернулось легкой дымкой меланхолии. Какая-то мысль зародилась в мозгу… Нет, не мысль, а мимолетный, неясный образ мелькнул в сознании и тут же угас. Оливье попытался облечь этот образ в слова, но они ускользнули, а затылок сдавило тисками тягучей боли, похожей на ту, что мучила его в Ванне после ранения. – Дядя, мне искренне жаль. Я причинил вам страдания, напомнив о вашем горе. Мне наивно казалось, что все уже в прошлом. Простите… – смущенно заговорил Оливье, превозмогая боль. Бражелон в ответ молча накрыл его руку своей. Молодой человек добавил: – Что-то у меня голова разболелась, последствия того злосчастного ушиба дают себя знать. Я, пожалуй, поднимусь к себе. Сегодня я вряд ли в состоянии заняться бумажной работой, но завтра с утра, обещаю, засяду за ваши книги. Пусть их все принесут в ваш кабинет. (1) «Прекрасный Незнакомец» – роман-поэма Рено де Божё, которая входит в цикл легенд и романов о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола. (2) Эсмере - (ст. франц. esmeré) чистейшее золото.