Горячий чай и время разговоров, Потерянных картин калейдоскоп Друзей забота. Уговоры И первый очень важный ход Объятья пледа. Ночь в постели Извечный и изломанный вопрос Это ведь ты? Это всерьез?
Ksana13001
Солнце мягко золотится, медленно выплывая из-за линии горизонта. Сейчас ещё прохладно, западный ветерок колышет листья, легко перебегая с дерева на дерево. А Серёжа сидит на поребрике, подтянув ноги к себе и обхватив их тощими руками. Губы уже давно посинели, а стучащие зубы стали вполне привычными. Хотя сейчас, кажется, теплее, как будто греет что-то изнутри. К нему даже какой-то дедушка подходит: — Милок, всё хорошо? Помощь не нужна? — Да, да, всё отлично. Гуляю просто. Нет, помощь не нужна. С места он двигается только тогда, когда солнце поднимается достаточно высоко, надеется, что Олег давно ушёл — что ему ещё там делать — но сам не зная почему, Разумовский слишком аккуратно поднимается по лестнице, почти бесшумно нажимает на ручку и открывает дверь, и тут же упирается в карие глаза, в которых так много всего, что сложно ухватиться хоть за какую-то эмоцию, а под ними залегают тёмные тени. Волков стоит прямо перед дверью, скрестив руки на груди и отрезая возможные пути отступления в спальню, куда Серёже сейчас очень хотелось попасть. Разумовский ждёт чего угодно: упрёков, криков, вопросов — но Олег и тут разбивает все рамки, просто разрывая их в клочья. Он берёт со стула аккуратную стопку одежды: какой-то тёплый свитер и штаны, пихает их в тонкие, подрагивающие руки, а потом уверенно заталкивает Серёжу в ванную, включает душ и оставляет парня в удивлении и одиночестве, выходя из комнаты. Разумовский всё-таки забирается под душ, ощущая приятное тепло, медленно, но верно согревающее замёрзшие конечности. Он стоит под обжигающими струйками намного дольше, чем требуется, долго возится и медленно одевается. Совсем не хочется выходить оттуда, где безопасно, где не будет вопросов, от которых сердце непременно скатится в пятки. Но и вечно прятаться невозможно, к сожалению. Серёжа тенью выскальзывает из ванной, тормозя в дверях, натягивает рукава на ладони: привычка, попытка спрятаться, и шмыгает носом. — Ну, не стой столбом, что ли, — цокает Олег, перекладывая гречневую кашу из кастрюли в тарелку. — Шагай есть. — Я… я не хочу, — то, что происходит, совсем не вписывается в рамки понятия мира Разумовского, поэтому он старается спешно отступить, спрятаться. — Ага, — Волков лишь ухмыляется и ставит тарелку на столешницу, укладывая рядом ложку. — Ты может думаешь, что я дурак какой, но я не слепой. С того момента, как я был тут последний раз, в холодильнике ни одного продукта ни на грамм не уменьшилось. Так что не умеешь врать, не учись, Разумовский. Ешь давай. Фамилия из уст Олега звучит отрезвляюще, и Серёжа сдаётся, забираясь на табуретку, как на жёрдочку. Волков еле сдерживается, чтобы не прыснуть. Разумовский со своими влажными, растрёпанными волосами, взглядом исподлобья и крайне характерной позой до жути похож на воробушка, озлобленного такого, обиженного. И к тому же без конца хлюпающего носом. — Серёж, ты не заболел случаем? — выдаёт Олег без раздумий, не успевая ухватить за хвост, чтобы не выпустить это «слишком ласковое», а потом уже очень хочет побиться обо что-нибудь головой, вдруг мозги появятся. Но Разумовский, вопреки ожиданиям, не вскидывается, даже наоборот, донельзя напряжённые плечи опускаются, а рыжее недоразумение отрицательно машет головой. — Зачем ты здесь? — собравшись с силами, задаёт крутящийся в мозгу, словно назойливая муха, вопрос Серёжа. — Во-первых, не оставить тебя бездыханным трупом, хотя к этому ты, видимо, стремишься с завидным упорством. А во-вторых… — Волков замирает на секунду, потом лезет в карман, вытаскивает слишком знакомый для Разумовского лист — рисунок, — Я понимаю, что забыл что-то важное, важное для тебя. И, не буду врать, мне хочется знать что, но этот разговор случится только тогда, когда ты захочешь. Олег двигает лист к Серёже, а потом весь подбирается, пружинисто вскакивает со стула и явно собирается уходить, когда на пути к двери его запястье внезапно перехватывают горячие пальцы. Стоп, горячие? У Разумовского же они всегда холодные, как лягушачьи лапки. Волков ориентируется сразу же: трогает лоб, ощущая неестественный жар, гонит Серёжу на диван, несмотря на все сопротивления, притаскивает из спальни одеяло и чудом найденные шерстяные носки, пихает в руки кружку с горячим чаем, а сам топает в аптеку за градусником, которого в квартире, естественно, не оказывается. Как вообще дожил до своих лет с таким халатным отношением к здоровью — непонятно, восьмое чудо света какое-то. Столбик термометра ожидаемо подскакивает. 38,3. Паршиво. Почему-то самым здравым решением кажется позвонить Марго. Олег так и делает, а девушка уже через сорок минут стоит на пороге, помахивая пакетом с лекарствами. Она с ходу выдаёт люлей. Сначала Серёже за всё хорошее, включая прогулки под дождём, недосып, повальный график работы и ещё кучу пунктов в бесконечном списке, а потом по касательной достаётся и Волкову за то, что не уследил. Немного успокоившись, Марго искренне благодарит Олега за звонок — Разумовский бы ни за что не набрал, страдал бы в одиночку — и только машет в сторону двери, мол свободен, иди по своим делам. А у него и дел-то нет, в книжный позвонил ещё по пути в аптеку, взял отгул. А зачем и сам не знает. — Да, здравствуй. Не может быть! Я совсем забыла… А сможете как-нибудь без меня справиться? Ладно, что-нибудь придумаю, — отвлекается на телефонный звонок Марго, сосредоточенно хмуря брови, а потом отложив телефон, раздражённо выдыхает. — Сегодня встреча, а я забыла совсем… — Так ты иди, я могу остаться, — моментально предлагает Олег, даже не задумываясь. — Я совершенно свободен. Ну, до вечера, мы играем сегодня. — Правда? — в лазурных глазах девушки быстро загораются искорки. — Тогда сегодня ты совсем свободен, я позвоню твоим друзьям. Марго всегда была похожа на маленький ураган: такая же быстрая и всепоглощающая. Вот и сейчас, она моментально решила все вопросы, собралась, попутно успев раздать полезные советы, и унеслась на свою важную встречу, оставив Волкова разбираться с Серёжей, растерявшим весь свой боевой пыл и дремавшим на диване, свернувшись калачиком. Олег только качает головой и топает разбираться с принесёнными Марго лекарствами. А в них инструкции по применению такого размера, что можно укрываться как одеялом. Разумовский начинает ворочаться чуть меньше, чем через час, открывает глаза, подбираясь и садясь на диване. Олегу на него смотреть жалко: синяки под глазами смотрятся почти чёрными, а Серёжа выглядит таким уставшим и тонким, как будто вот-вот сломается, трёт красные глаза и морщится от головной боли. Волков, который уже мог сдавать экзамен по правилам приёма таблеток, пихает ему в руки стакан с водой и пару пилюль. Разумовский сначала возмущается, но ему хватает одного Олегового взгляда, чтобы заткнуться и проглотить лекарство. Серёжа долго смотрел на спину Волкова, пока тот кипятил чайник, заваривал чай с мёдом, который уже непонятно сколько тут стоял, но плесени нет и ладно. Когда дымящая чашка оказалась у него в руках, Разумовский похлопал по дивану рядом, приглашая Олега сесть рядом. Серёжа знал, что парня интересует скорее история появления рисунка, чем он со своими болячками. Волков опускается на диван, садясь в другой конец и внимательно смотря в голубые глаза. — Ты совсем ничего не помнишь? — начинает Разумовский, обнимая горячую чашку бледными пальцами и рассматривая всё что угодно, кроме человека напротив. — Совсем, — с грустью вздыхает Олег, — У меня сотрясение было в шестом классе, недоумки какие-то в подворотне поймали, полжизни как в тумане, а что-то и вообще пропало. Врачи сказали — амнезия. Иногда память как будто пытается вернуться, во снах, правда. Только я уже не знаю чему верить, а чему нет. — Я в детдом ваш попал, когда мне восемь было, — Серёжа больше не бегал взглядом, он как будто застыл, погрузившись в собственные воспоминания. — Родители в авиакатастрофе погибли, летели с очередной экспедиции. Ты был единственным, кто не смеялся над моими волосами… А я не хотел их обрезать, даже воспиталку укусил, столько ору было. Мне волосы всегда мама заплетала… Дверь туалета на втором этаже захлопывается с таким грохотом, что совершенно удивительно, как следом не посыпались обломки плитки и штукатурки. Серёжа упирается руками в раковину, сдерживая порыв к чертям расколошматить зеркало, в котором отражается зарёванный мальчишка с разбитой губой и жвачкой в волосах. Её хочется отодрать как можно быстрее, хоть бы и вместе с волосами, плевать уже. Сбоку скрипит дверь, но Серёжа, сосредоточенный то ли на освобождении волос от жвачки, то ли головы от волос, даже не слышит. — Эй, подожди, — кто-то перехватывает худое запястье, не позволяя дотянуться до ненавистной липкой субстанции. — Дай я попробую, ты так все волосы повырываешь, а они у тебя красивые… Серёжа снова смотрит в зеркало — хорошо всё-таки, что не разбил — только рядом теперь стоит черноволосый мальчуган и мягко, почти невесомо касается волос, выпутывая из них жвачку. У него это получается явно лучше. — Ну вот и всё, — улыбается внезапный помощник, выкидывая жвачку в мусорку. — А эти придурки больше так не будут. Это я тебе обещаю. Меня, кстати, Олег Волков зовут. А тебя? — Серёжа, — отвечает Разумовский, проводя пальцами по волосам — неприятное ощущение останется ещё надолго. — Спасибо, что помог. — Да не за что, — отмахивается Олег и хватается за дверную ручку. — Это ты их распустил, вовсе сдачи не даёшь. Ну ничего, я тебя потом научу. Он и правда пытается, да только Разум оказывается не обучаем: ему бы всё на картины и статуи любоваться, рисовать, гулять среди цветов и восхищаться, а не жить в жестокой детдомовской реальности, где, куда ни сунься, надо защищаться и отбиваться. И Олег незаметно для себя бросает это неблагодарное занятие и встаёт на Серёжину защиту сам. А остальным Разумовский вскоре перестаёт быть интересен: одно дело задирать одного не способного дать сдачи паренька, и совсем другое получать тумаки от другого, слывшего в детдоме серьёзным противником. Они так и сосуществуют в некотором симбиозе: Олег — кулаки, решающие проблемы, а Серёжа — мозг, решающий задачки, которые Волкову совсем не даются. Только заканчивается всё быстро — Серёжу усыновляют. Неплохая семья, Олег заталкивает подальше некстати проснувшееся чувство собственничества и пророчит другу хорошую жизнь в полной семье. Да только вот он не знает, что буквально через месяц Серёжа окажется в другом детском доме, на самой окраине Питера — слишком неуправляемый. Олег молчит, боясь прервать поток льющихся на него мыслей и по мере рассказа вспоминает медленно и расплывчато, но хотя бы так. — А этот кулон, — Серёжа аккуратно подцепляет указательным пальцем волчью морду и клык, — я сам тебе и подарил. Выменял у какого-то старшака на сигареты, которые выменял у кого-то другого, не помню уж, на фишки с покемонами, которые заработал делая домашку за одноклассников. Тогда мне казалось очень гениальным подарить Волкову металлического волка. — Олег, Олег, иди сюда! — машет радостно улыбающийся Серёжа из-за угла кирпичного обшарпанного здания детского дома, подзывая к себе Олега, возвращавшегося с секции по рукопашному бою. — Ну, что? — хмурится Волков, но всё-таки подходит. И тут же попадает в плен холодной, хрупкой ладошки, которая как-то не удивление правильно лежит в его собственной, тёплой. Разумовский тащит его за собой по золотому ковру, которым в октябре покрыта вся земля. Вот за спиной уже осталась детдомовская ограда, а Олег всё не решается спросить и гадает, что же на этот раз пришло в до абсурдного гениальную, рыжую голову. — Вот сюда, — Серёжа подталкивает Волкова к старому, заброшенному, полуразваленному зданию, заставляя того идти впереди. — Ты уверен? — недоверчиво морщится Олег, но идёт вперёд, всё так же не выпуская чужую ладошку. Не может же он признаться единственному человеку, которого поклялся защищать, что страшно до трясущихся коленок. Шаг в неизвестность кажется прыжком с обрыва, но Волков быстро замечает полукруг света в дальнем конце коридора, топает туда под натиском Разумовского, подталкивающего сзади, и поверить не может своим глазам. Прямо на полу стоит керосиновая, и где Серёжа её только откопал, лампа, рядом лежит матрас, из которого торчит несколько пружин, точно такой же Олег видел три дня назад на заднем дворе. Разумовский выпутывается из крепкой хватки и усаживается на самый край матраса, ожидая пока Олег сделает тоже самое, а потом долго роется в карманах большой для него фиолетовой куртки и достаёт небольшой свёрток из крафтовой бумаги, доверительно протягивая его Волкову. Внутри оказывается кулон с волчьей головой, в который Олег влюбляется с первого взгляда и клянётся никогда не снимать. — Серёж, а как ты узнал? — спрашивает Олег, развалившийся на жёстком матрасе. — Посмотреть твоё личное дело было совсем не сложно, — жмёт плечами в ответ Разумовский. Он всё так же сидит на краю, нахохлившись и максимально сжавшись. — Ты не замёрз? — интересуется Волков, после небольшого молчания, но необходимость в ответе отпадает при одном только взгляде на посиневшие и трясущиеся губы друга. — Иди сюда. Олег продвигается ближе, плечом к плечу и накидывает сверху на Серёжу ещё свою куртку. Холод сразу же проникает под футболку, но он упрямо сжимает зубы и молчит. Серёжа — мерзляк, ему нужнее. Из мыслей и обрывочных воспоминаний вырывает резко и неожиданно. Разумовский напротив зябко кутается в плед и заходится приступом кашля. Температура так и не спала. — Давай-ка сделаем перерыв, — твёрдо говорит Волков, первая готового продолжать рассказ Серёжу. — Тебе нужно хоть немного отдохнуть и поспать. А потом уже поговорим и всё обсудим, если захочешь, конечно. У Серёжи не находится сил даже поспорить, хотя очень хочется. Он топает в спальню и чуть ли не с головой залезает под одеяло. — Холодно… Сначала Олег накидывает сверху плед, но спустя пятнадцать минут беспрерывных жалоб откапывает в шкафу второе одеяло и поплотнее закутывает в него Разумовского. Серёжу бьёт озноб, не давая закрыть слипающиеся глаза, и через полчаса Олег сдаётся: залезает под одеяло, чтобы хоть как-то помочь и согреть, а Серёжа сразу перекатывается ближе, прижимается сильнее, пытаясь впитать как можно больше тепла, и засыпает на этот раз спокойным, беспробудным сном.