На привязи

      Мне стало немного легче. Не то чтобы Рюдзаки в один момент изменился или вдруг решил снять цепь, но наше вынужденное сожительство стало гораздо приятней. Проще. Меня больше не беспокоила неудовлетворенность, как она больше не беспокоила и самого Рюдзаки, и конфликты на этой почве исчерпали себя. Мы наконец-то занялись делом Киры — после целого месяца простоя. И это даже принесло свои плоды: мы вышли на Ецубу. Точнее, это сделал я, потому что Рюдзаки продолжал саботировать работу до последнего. Мне даже стало интересно, как он поступал в других своих делах, когда заходил в тупик? Тоже просто ничего не делал и ждал, когда же вселенная даст ему знак? Или заранее находил виновного, как в случае со мной, и просто ждал, когда тот сделает хоть что-то, отдаленно похожее на компрометирующие действия? Я начинал сомневаться в его статусе лучшего детектива планеты.       – Я хочу секса, Лайт.       Я так испугался, услышав эти слова, что на секунду замер, ожидая реакции находящихся в штабе, но ее не последовало, и я обернулся, с облегчением обнаруживая, что кроме меня и Рюдзаки, никого не было.       – Ты с ума сошел? Говорить такое, где тебя могут услышать?       Рюдзаки огляделся в пустом помещении и с удивлением посмотрел на меня.       – Никого ведь нет.       – А вдруг кто-то бы зашел?       – Я бы услышал, что система безопасности разблокировала дверь.       – Просто никогда не произноси такие слова вслух, если мы находимся где-то, где нас могут услышать.       – Нас всегда могут услышать, и даже постоянно слушают — Ватари.       – Ты понял, о чем я, – вздохнул я, откидываясь на спинку кресла.       – Не уверен.       – Хорошо, тогда ограничим зону, где ты можешь такое говорить, нашим этажом. Больше нигде.       – Тогда как я сообщу тебе об этом? – искренне удивился он.       – Никак. Вернемся в квартиру вечером, и сообщишь.       – Но я могу захотеть секса в определенный момент времени, а не вечером.       – Это не голод — можно потерпеть, – возразил я.       – Я ни о чем другом думать не могу.       Я развернулся на кресле лицом к Рюдзаки и оглядел его с ног до головы, выдерживая театральную паузу.       – И этот человек говорил мне, что я слишком много думаю о сексе.       – Если есть возможность заниматься сексом — зачем о нем только думать?       С этим было сложно поспорить.       – Ты хочешь прямо здесь?       Рюдзаки вновь окинул взглядом помещение.       – Тогда нас точно могут застать в процессе, но если хочешь...       – Пошли уже, – вздохнул я, поднимаясь и потянув Рюдзаки за цепь.       Мы вошли в лифт, и я прислонился спиной к стене, разглядывая Рюдзаки. Он стоял чуть впереди и смотрел на табло. Все такой же сутулый, все такой же взлохмаченный, болезненно бледный и скованный. И что меня в нем привлекло? Неужели я настолько безнадежен, что готов был заняться сексом с первым подвернувшимся под руку? Как-то меня не очень радовало подобное открытие о самом себе. Но что, если я и в самом деле такой мерзавец? Может, Рюдзаки прав, и я мог бы стать Кирой, если бы подвернулась такая возможность? Способен ли я убить? А самое главное — готов был бы убить Рюдзаки, ведь он никогда не прекратит поиски Киры, и даже пусть иногда его поиски выглядели как прокрастинация, рано или поздно он довел бы это дело до конца и без нашей помощи. А значит, он — последнее препятствие на пути полного господства Киры. Немаленькое бремя, и я не был уверен, что способен его вынести.       Мы вышли на нашем этаже и побрели в сторону спальни. Так случалось каждый раз — совсем не похоже на то, что обычно демонстрируют в кино: мы не целовались на пути в спальню, не врезались в стены и не срывали друг с друга одежду еще до того, как окажемся в постели. Наоборот, мы вели себя очень буднично, как если бы шли обедать, и меня это вполне устраивало: я постоянно переживал, что Рюдзаки выкинет что-то в присутствии посторонних, и мне придется что-то с этим делать, а я совершенно не планировал — даже в отдаленном будущем — посвящать кого-то в свои тайны. Достаточно и Рюдзаки.       Мы дошли до кровати, и только после этого Рюдзаки снял с себя футболку — она повисла на цепи, и очень скоро к ней добавилась моя рубашка. Это раздражало, потому что часто одежда оказывалась под чьей-то спиной, и это сковывало движения, из-за чего приходилось отвлекаться, к тому же сам вес вещей не добавлял приятных ощущений в запястье, но это все еще было меньшим злом, чем ожидание Ватари, который позволит нам раздеться. Мне и без того было стыдно смотреть ему в глаза, учитывая, что он видел каждое наше занятие сексом. Встречать его безразличный взгляд и наблюдать за меланхоличными движениями, пока он расстегивал и застегивал обратно браслеты на наших руках, до того как мы займемся сексом, было совершенно невыносимо. Рюдзаки согласился, что в этом не было необходимости, хотя я думал, что после пары раз, когда нам приходилось прерываться из-за застрявших под кем-то вещей, он решительно заявит, что будет заранее предупреждать Ватари о своем намерении заняться сексом, и Ватари станет встречать нас у кровати с ключом наготове. Но он почему-то молчал, а я не торопился поднимать тему и тем более подкидывать ему идеи.       Он оказался голым еще до того, как я успел расстегнуть свои брюки, и меня это в очередной раз развеселило. Так случалось каждый раз — Рюдзаки чувствовал себя неловко, когда доходило до прелюдии, это было заметно в скованных движениях и смущенном взгляде, он будто не знал, что нужно делать, а потому всегда старался избежать ласки и сразу перейти к проникновению, хотя и на решительные действия его не хватало: он просто смотрел в мои глаза с ожиданием. Это и было его соблазнение. Он никогда не делал первый шаг — я должен был это сделать. Он не целовал — он позволял целовать себя. Он не обнимал меня — я притягивал его к себе за талию. Мне каждый раз приходилось заново совращать его. Однажды я обязательно просто лягу в постели и заявлю, что не пошевелю и пальцем, и ему придется все сделать самому, но сейчас у нас просто не было времени для подобных экспериментов — скоро должен будет прийти отец с командой, и мне совершенно не хотелось, чтобы они застали нас в неприглядном виде.       Я до сих пор не решился склонить Рюдзаки к роли принимающего, памятуя о его словах, что это чуть ли не его обязанность — поступиться своими границами. Он точно изменил свое отношение к анальным ласкам, но в моей голове в решающий момент звучало его признание, и я сдавал назад. Иногда я даже думал, что он сделал это специально, что таков был его план, и это задевало — по большей части потому, что он не решился просто сказать, что ему не нравится такая роль в сексе. Но даже при нынешнем распределении ролей он не был особенно активен — наш первый раз в этом смысле выделялся из ряда всех последующих. После того случая мы занимаемся сексом исключительно в позе наездника — я не имел ничего против этой позы, и мне даже плевать, что инициатива полностью в моих руках, но все же однотипность происходящего становилась скучноватой. Механический секс без ласки, без смены ролей, без хотя бы намека на неожиданность начинал походить на дрочку, и все мои попытки заставить Рюдзаки поучаствовать в происходящем встречались с недоуменным непониманием.       – О чем снова задумался? – Стоило мне только лечь на кровать рядом, Рюдзаки снял презерватив и сел в свою привычную позу, уставившись в пространство.       Я стер лубрикант между ягодиц салфеткой и растянулся на кровати. Определенно, все слишком похоже на дрочку.       – Кажется, я теряю объективность.       Я посмотрел на его затылок и ничего не ответил. Надоело. Рюдзаки встретил мой взгляд, будто ожидая комментария или вопроса, но я только прикрыл веки и закинул руки за голову. Убеждать или разубеждать его в чем-то относительно себя я не намеревался.       – Ничего не скажешь?       – Бремя доказательств лежит на доказывающем, а за объективностью тебе к Ватари — я точно не могу быть объективен, когда речь обо мне.       – Ты снова злишься.       – Скажи, ты поэтому лежишь бревном в постели и едва отвечаешь на ласку? Боишься еще больше увязнуть?       – Может быть, – тихо ответил Рюдзаки.       – То есть, да, – хмыкнул я. – Хоть это выяснили.       – Ты должен понимать...       – Нет, не должен, – прервал его я и сел в постели, натягивая рубашку. – Я знаю, кем являюсь и кем не являюсь, а потому не должен ничего понимать. Или ты думаешь, что у меня раздвоение личности?       – Я не исключаю и такой вариант.       – В таком случае, тебе бы ничего не стоило получить историю болезни, но раз у тебя снова нет доказательств...       – Может быть, болезнь еще не диагностировали.       – И что, ты заметил изменения в моем поведении на протяжении всего того времени, что мы провели бок о бок?       – Отчасти, но я сомневаюсь, что они связанны с каким-либо расстройством.       – Спасибо, Зигмунд, – фыркнул я, надевая брюки. – Нам лучше вернуться в штаб.       – Быть может, все это было не самой лучшей идеей, – тихо произнес Рюдзаки и настороженно уставился на меня, будто ожидая, что я взбешусь.       – Выражайся конкретней, – безразлично произнес я.       – Я о сексе.       – Как скажешь, – пожал плечами я.       – И ты не станешь злиться из-за этого? Это не скажется на работе?       Я фальшиво рассмеялся и посмотрел Рюдзаки в глаза.       – Не я заявил посреди штаба, что хочу секса. Не я говорил, что ни о чем другом не могу думать. Ты задаешь свои вопросы не тому человеку, – я изогнул бровь и бросил в Рюдзаки его джинсами. – А я как-нибудь справлюсь.       Мне безумно хотелось перенять поведение Рюдзаки и совсем не участвовать в расследовании, но это значило, что я еще дольше останусь на привязи — а ведь я почти смирился со своим статусом и иногда даже находил нашу ситуацию забавной. Наверное, ни одна другая пара не проводила столько времени вместе, и я иногда даже едва сдерживался от таких сравнений, но все ожидаемо изменилось. Мне даже стало казаться, что сейчас Рюдзаки раздражал меня еще больше, чем до нашего секса. И это чувство только усилилось, после того, как он вновь при всех обвинил меня в том, что я и был Кирой. Причем, сделал он это так, будто считал, что я не пойму его уловок и попадусь в капкан, и все его восхваления моего ума за секунду до этого стали казаться насмешкой.       – Ты правда считаешь, если я поймаю Киру, то сам стану таким? Смогу убивать людей?       – Я так считаю. Ты способен.       Этого было достаточно, чтобы во мне притухли все те положительные чувства, что я испытывал по отношению к нему. Он не просто подозревал меня — он априори обвинял меня в убийствах. Он был уверен, что если отпустит меня с привязи — я тут же пойду и убью кого-нибудь. Я не готов был молча и без эмоций воспринимать подобное заявление, и пусть он только попробует позже сказать, что реакция в виде попытки избить его — это доказательство моей жажды к насилию. Вот тогда я точно попробую его убить.       Миролюбивый Мацуда первым бросился нас разнимать. Иногда мне казалось, что мы сильно недооцениваем его, и однажды мы станем этому свидетелями.       Я сразу понял, что зря вспылил, но от одного только обиженного взгляда Рюдзаки, направленного на меня, чуть снова не взбесился. То есть, он считал мою реакцию чрезмерной? Посмотрел бы я на него, если бы его на постоянной основе обвиняли в том, чего он не делал и о чем даже не помышлял.       Мы вернулись к работе, но чем больше я слушал Рюдзаки, тем больше он казался мне сумасшедшим, и дело было даже не в том, что он — тот, кто только что обвинил меня в тяге к убийствам — спокойно рассуждал о возможных жертвах, если не арестовать всю верхушку Ецубы, а в том, что он преспокойно предложил Мисе рискнуть своей жизнью. При этом делал он это совершенно омерзительным способом, играя на чувствах Мисы ко мне и ставя ее перед абсолютно идиотским выбором: наша с Рюдзаки жизнь или риск собственной жизнью, завуалированный в предложение об аресте Киры. И приправил он все это словами, будто я люблю Мису — и именно по этой причине она должна справиться. В этом не было никакой логики, но он точно знал, что Миса этого не заметит, просто потому что он сказал то, что она так хотела услышать. Мерзавец. Просто мерзавец.       А позже он выдал такое, чего я совершенно не ожидал: он сказал, что я продолжу расследование с отцом, что значило, что он собирался снять цепь, хотя всего минут десять назад сказал, что останется спокоен, только если я останусь в наручниках.       Я толкнул его в стену, едва мы вышли из апартаментов Мисы.       – Ты просто ублюдок.       – Не понимаю, о чем ты.       – В самом деле? Я и не думал, что ты можешь упасть в моих глазах еще ниже.       – Меня не очень волнует, кто и что обо мне думает, – пожал плечами Рюдзаки и продолжил путь.       – А стоило бы позаботиться об этом. Иначе в самые важные моменты в жизни ты будешь в одиночестве.       – Одиночество беспокоит меня еще меньше.       – И это нездоровое отношение, хотя о чем это я? – фыркнул я. – Ты поднаторел в сарказме, кстати.       – О чем ты?       – «Я снова завел себе друга», – процитировал его я. – Сдается мне, когда ты кого-то называешь другом — ты имеешь в виду обратное, не так ли, дружище? – я выделил последнее слово интонацией и вошел в лифт. Рюдзаки помедлил, но шагнул в кабину и нажал на свой этаж.       – Ты не очень доволен для того, кто скоро освободится от цепей и моего постоянного присутствия в самые интимные моменты.       – Просто уверен, что это ненадолго. Да и вообще, я слишком устал и просто хочу плыть по течению, чтобы все поскорей закончилось.       – Что, если окажется, что наша теория верна, и ты действительно на время потерял память?       – Отправишь меня на смертную казнь, не моргнув глазом. И наши пути действительно разойдутся.       – И ты не станешь сопротивляться?       – Предлагаешь мне прямо сейчас придушить тебя этой цепью? На всякий случай? – я изогнул бровь, буравя его взглядом, и Рюдзаки уставился на табло. – Хочешь, чтобы я продемонстрировал свою несуществующую жажду к убийствам?       – Предыдущий Кира был довольно избирателен по отношению к жертвам, ты так не считаешь?       – И что? Тебя прельщает идея поиграть в бога? Решать, кому жить, а кто должен умереть? – я легко рассмеялся и сунул руки в карманы брюк. – Знаешь, если бы я не был прикован к тебе на протяжении всего этого времени, я бы подумал, что Кира — это ты. А, еще стоит не забывать тот факт, что тебе совершенно плевать на людей: умрут ли виновные или совершенно случайные люди, для тебя все те имена в отчетах — просто слова на бумаге. Знаешь, если Кира каким-то способом выяснит мое имя и убьет меня первым — не смей показываться на моих похоронах. Не смей связываться с Мисой или моей семьей и приносить свои соболезнования. В них все равно никто не поверит.       Он вернул наручники, едва Миса отправилась внедряться в Ецубу. Я так и не понял, зачем он вообще снимал их, и сколько бы ни думал — не мог найти логику в его действиях. Но, быть может, все было на поверхности, и он просто не хотел находиться со мной в одном помещении после нашего последнего разговора в постели. Или не хотел, чтобы я каждый раз пытался воззвать к разуму и инстинкту самосохранения Мисы, пока они репетировали ее «выступление» перед представителями Ецубы.       – Ты не воспользовался своей свободой.       Я глянул через плечо на Рюдзаки, сидящего на скамье и дожидающегося своей очереди принять душ. Теперь, когда необходимость потянуть время и попытаться соблазнить его, пропала, я тоже принимал душ, не желая дольше необходимого находиться перед ним обнаженным, пусть и под водой.       – Не понимаю, о чем ты.       – Я думал, получив свободу от меня, ты проведешь ночь с кем-то, кто тебе по душе.       – Я это и сделал — лег спать в своей постели.       – Я имел в виду...       – Я понял, что ты имел в виду, но у меня нет зависимости от секса, и я просто хотел провести время наедине с собой, учитывая, что в последние несколько месяцев я нахожусь под постоянным наблюдением. Даже, как оказалось, когда думал, что за мной никто не наблюдает. – Последнее, конечно, ложь — я был уверен, что за мной следили, и даже, пожалуй, тщательней, чем когда мы с Рюдзаки были прикованы друг к другу.       Я не стал выключать душ и просто отошел к скамье, меняясь с Рюдзаки местами. Он встал под струи, спиной ко мне, и пару мгновений я не мог отвести от него взгляда. Чем больше намокали его волосы, чем больше струй воды сбегало по его сутулой спине, тем больше он казался брошенным, одиноким, потерянным. Меня раздражало испытываемое чувство жалости, но я не мог прогнать его. Мне хотелось подойти к Рюдзаки и обнять его, приласкать, наплевав на все наши разногласия, и я едва сдерживал себя от опрометчивого поступка. Он ведь решил все прекратить, и это, пожалуй, было единственно правильным решением. Он не доверял мне, я раздражался от одного лишь его присутствия, а значит, ничего, кроме проблем, нас не ждало и впредь. Даже мое предложение продолжить сотрудничество после поимки Киры было глупым — мы не сможем сотрудничать. Мы слишком разные и слишком одинаковые одновременно, и это создавало бы только больше конфликтных ситуаций. Нам следует закончить это дело и разойтись своими дорогами. Он вряд ли будет испытывать по этому поводу какие-то эмоции — мне следовало поступить так же и задушить все чувства на корню.       – Чем займешься, когда закончим это дело?       Рюдзаки выглянул из-под полотенца, которым вытирал голову, и я вновь испытал острую необходимость хотя бы обнять его — таким растерянным он казался.       – Пока не уверен, но для меня всегда есть работа.       – Не сделаешь перерыв? – удивился я. Кажется, нас всех вымотало расследование — я даже подумывал сделать перерыв в учебе и не сразу возвращаться в университет.       – Я не знаю, чем заниматься в перерыве.       – Ты не умеешь отдыхать? – хмыкнул я.       – Нет необходимости, – он обернул полотенце вокруг бедер и направился в спальню, и мне пришлось следовать за ним, на ходу прикрываясь полотенцем.       – Я бы не сказал. – Рюдзаки вопрошающе посмотрел на меня, и я пожал плечами: – Твой внешний вид кричит о необходимости отдыха.       – Есть предложения?       – У тебя нет недостатка в деньгах — отправься на какой-нибудь остров и просто отдохни: позагорай, ешь и спи вдоволь, почитай, не знаю, какую-нибудь книжку просто для удовольствия. Послушай музыку. Сходи на концерт или в кино. Тебе ведь должно что-то приносить простое человеческое удовольствие?       – Мне нравится ловить преступников.       – У тебя очень узкий круг интересов, – вздохнул я и сел на свою половину кровати.       – Ты поступишь именно так? Как описал?       – Может быть.       – Впишешь Аманэ в свои планы?       – Нет.       – Тебя совсем не привлекают девушки?       – Я уже говорил, меня не привлекает Миса.       – Она очень красивая.       – Она очень посредственная.       – Мне казалось, это не имеет значения. Я был уверен, что мужчины часто так поступают, что их не очень волнует внутренний мир женщины — куда больше их интересует ее внешность.       – Я не из таких.       – Почему тогда до сих пор не сказал ей, что она тебя не интересует?       – Потому что она не слышит меня. Потому что ты недавно сказал ей, что я ее люблю, и теперь уже не имеет значения, что я скажу — она не поверит. Так что, спасибо тебе за твой поступок. Снова. И я до сих пор не понимаю, почему ты так себя ведешь по отношению к ней, откуда вся эта пассивная агрессия и пренебрежение к ней и ее чувствам.       – Для кого-то, кто говорит, что она ему безразлична, ты слишком заботишься о ее чувствах.       – Для кого-то, кто заявлял, что почти ничего не испытывает, твое поведение слишком похоже на ревность, – отбил я. – И это при том, что тебе прекрасно известно, что я к ней ничего, кроме жалости, не чувствую.       – Мне так не кажется.       – Значит, твоя дедукция тебя подвела.       – Твоя тоже не очень хорошо справляется со своими обязанностями, – заявил он и выключил свет со своей стороны.       – Это что еще значит?       – Именно то, что я сказал, – Рюдзаки отвернулся, а я уставился на его затылок, пытаясь понять, что он хотел сказать.       – Не я ли нашел связь между Ецубой и Кирой? Не я ли сразу понял твой замысел, когда ты предложил мне стать Эл?       – Ложись спать, Лайт, иначе утром снова будешь ворчлив, – проигнорировал мои вопросы Рюдзаки. – Ты всегда ворчлив, если не выспишься.       Я рухнул на подушку и выключил свет, уставившись в темноту. Определенно, мне нужен будет длительный отпуск после этого сумасшедшего аттракциона.