Костяника

Но, прислонившись к груди, услышать Не мачт корабельных скрип, Но как разрывает мне сердце Стая летучих рыб. гр. «Сансара»

      В семнадцать лет судьба Костика была решена по всем статьям. Он уже точно знал, чего хотел и что для этого нужно делать. Весь выпускной год прошел для него в репетиторской суете. Русский язык, английский, биология и... тренировки до изнеможения. Бассейн стал его вторым домом, а тренер почти батей. Костик наконец-то остановился в росте достигнув отметки сто восемьдесят три сантиметра, оброс жилистой мышцой, раздался в плечах, сузился лицом, заострил скулы и цианистый язычок. Мир спорта не терпит хиляг, и Костик был крепок и дерзок, за словом в карман не лез, цену себе знал, взгляд порой мог такой метнуть, что родители пугались. Волосы его стали совсем светлые, белесые, и он отпустил их, уже ни у кого не спрашивая, до плеч, чем бесил страшно тренера, но стоял на своем. Ему нравилась его прическа, точнее ее отсутствие. Просто всегда чистые, гладкие прямые волосы, никаких стрижек и наворотов. Одно неудобство — девки так и лезли его то причесать, то заплести, то просто погладить. Хотя девки лезли к Костику и так постоянно, будто медом им намазано было. Ксюша давно была в прошлом, но после была Тома, потом Света, Лара и Настя... да кого только не было. Внезапно в десятом и одиннадцатом классе Костя стал невероятно популярным, но сам тяготился этим, воспринимал как вынужденную повинность всю эту романтическую шелуху, свиданки, гулянки. Вообще мир чувственности мало для него представлял интересного, но лишь до тех пор, пока в бассейне он не познакомился со Стасом, и для Кости открылся совсем новый мир. Мир, который он носил строго в себе и никому не показывал, ни с кем о нем не говорил. Мир тайный, порочный и полный сладких желаний и запретных слов. Окно распахнулось в теле Костика, и он по-новому узнавал себя, признавал эти знания и очень скоро смирился с запретностью своих чувств и ощущений.       Выпускные экзамены он сдал хорошо, не блестяще, не с медалями и серо-буро-малиновыми дипломами, но хорошо. Баллов хватило на достойное поступление — он был готов, работал весь год как проклятый, отказывая себе почти во всех удовольствиях, но в итоге старания окупились, и он с легкостью поступил на бюджет в Академию Лесгафта на кафедру теории и методики плаванья.       Радости было так много, что он боялся за родителей и бабушку. Глаза их слезились гордостью, а плечо его уже болело от отцовских похлопываний. Сразу же взяв курс на самостоятельность, Костя твердо заявил о своих намерениях жить в общаге. Отец был с ним согласен и немало помог Косте в этом предприятии, выбив для него, несмотря на то, что он коренной житель, место в общежитии на Пионерской. Ездить далеко, конечно, но зато привольно. Мама была против, бабушка тоже, но кто их слушал, когда два мужика в семье все решили.       Так Костик выпал из привычного гнезда, вылетел орлом, сильным, волевым, преисполненным надежд и устремлений в будущее.       Лето уже было в самом разгаре, когда он, наконец-то покончив с делами абитуриентскими и — о, это волшебное слово — студенческими, приехал на дачу. Первые дни отсыпался как не в себя. Спал и спал, иногда ел и опять спал. Бабушка только руками разводила: «Впрок, что ль, надрыхнуть собрался, Кось?» — но не мешала, умаялся за год беготни-то.       На третий день Костик проснулся по обыкновению почти к обеду и наконец почувствовал себя отдохнувшим. В распахнутое окно струился яркий свет солнца, стрекотали насекомые, птички пели, пахло бабушкиными пионами, приторно, густо. Костя лениво потянулся, сдвинул тюль и тут же заулыбался. На карнизе стоял стаканчик с ягодами костяники. Колька, значит, со сборов своих каратистских вернулся. Ягода была кислой, колючей, рассыпалась во рту, заполнив его слюной и сводя скулы.        «Колька приехал!»       — Ба, я не буду есть, — крикнул Костя, уже выбегая в сад, и стремглав понесся к дому Коли.       Как всегда не запертая калитка, дрова раскиданы по участку, кусты не стрижены, и Колька на крыльце стоит, сложив руки на груди, и улыбается, глаза сияют синие-синие, как будто даже не настоящие, сверкающие, искристые. Ждал! Костик так и замер на полпути. Изменился. Будто заматерел за год, стрижка короткая ежиком, темный загар, скулы и губы будто хищные стали, но с вечной смешинкой, упрямые, в зубах сигарета торчит.       — Терпеть не могу дым этот, — вместо приветствия крикнул Костя, и Коля потушил тут же окурок в специальную банку для хабариков.       — При тебе не буду, — и тоже улыбнулся, солнечно, с ямочками.       — Вообще не надо. Это вонь и яд, — сморщил нос Костик и тут же оказался в объятиях друга.       — Ну каланча ты! — смеялся Колька ему в шею. — Ради тебя брошу, — и потянул Костика за руку к себе наверх.       И все тут же будто встало на свои места. Ковер этот выцветший, но мягкий, телек, звук выключен, медали на стенах с соревнований и груша боксерская в центре — спартанская обстановка комнаты Коли не менялась испокон веков, но, наверное, не было для Костика другого такого же места, где бы ему было так спокойно и комфортно.       — Уххх, — потянулся во весь рост Костик на ковре. — Как домой вернулся, — честно признался он. — Так я заманался в этот год, Коль, вообще. Но зато теперь все! Я абсолютно свободный человек.       Коля вытянулся с ним рядом.       — Свобода в голове, а не стенах, — изрек он.       — Ох и умный же ты у меня стал, — хлопнул ему щелбан в лоб Костик.       Потекли беззаботные дни. Рыбалка, лес, тарзанка на речке, костер ночью, в дождь дома сидели, играли в старые настольные игры, вспоминали детство, смеялись так много, до слез, до икоты. Иногда по вечерам Коля уходил гулять с другими ребятами. Костик с ними не ходил, да и, если честно, не разделял Колиного желания с ними общаться, не одобрял. Коля с ними выпивал, горланил песни под гитару Германа, курил, конечно же, и утром был помятый и тупил до обеда, но это редко, а так почти 24/7 они не расставались, порой даже засыпали рядом, наболтавшись до слипающихся глаз, и в такие моменты Костик долго пытался бороться со сном, чтобы чувствовать как можно дольше это ускользающее вместе с сонным сознанием тепло, исходящее от прижатой к нему ноги друга.       Костя часами мог говорить о своей радости, о том, что поступил, что переехал, что теперь все будет иначе — свобода. Стипуха какая-никакая, потом, позже, работу подыщет, смогут чаще видеться, а не раз в год. Теперь-то все можно. Главное, учиться ну и плавать хорошо! Но это он умел. Лучше всего на свете умел и, главное любил.       — Будешь ко мне на выхи приезжать, — мечтал Костик.       — Посмотрим, — туманно отвечал каждый раз Коля.       Он никуда не поступил и о будущем своем пока отмалчивался. Костя и не давил, он думал, что Колька, верно, провалил экзамены, а на платное, ясен пень, денег нет, вот и смущается. Ну это и ничего, вот за год подтянется и поступит. Может, тоже в Лесгафта, он же тоже спортяга, что бы нет-то? Было бы здорово. Просто мечта! На эти его разговоры Коля тоже отмахивался и все так же отвечал: «Поглядим».       Начало августа выдалось жарким. Трава вся пожухла, ничего толком не росло в саду, хоть сколько поливай, все вяло. Обычно умеренное питерское лето в этот год разошлось не на шутку. Солнце жгло, шипело, раскаляло до трещин. Костик, пользуясь случаем, решил позагорать, раз уж такие дела. Лег под яблоней так, что голова в тени, а тело в одних крохотных плавках на солнце. Взял с собой книгу, но читать было в лом, так разморило. Лениво переворачивался он время от времени как кура гриль на вертеле со спины на живот и ждал ужина, с кухни давно тянуло голубцами. Яркое солнце ласкало его тело, прогревая до самых косточек, покрывая кожу легкой пленкой соленого пота и уже наметившимся загаром. В голове было пусто, мелькали обрывки мыслей то о благодарности отцу, то о будущем в универе, иногда о Стасе, что остался, в общем-то, без сожалений в прошлом, но воспоминания о его сильных руках и изгибах тела то и дело всплывали и наполняли грудь жаром, да и не только грудь. Узкие вызывающе маджентовые плавки сдавили непослушную плоть, и Костик перевернулся на живот, скрывая внезапное возбуждение. Волосы его рассыпались по спине пшеничной выгоревшей волной...       — Ого! — услышал он громкий окрик и противный смешок. — Ты глянь! Костян-то в Тяночку превратился! — и снова гогот от забора со стороны дороги.       Костя нехотя открыл глаза и поднял голову. Ну так и есть, с той стороны забора стояла вся честная компания — Тема, Саша, Герман и толстяк Тимофей, позади них Костя увидел темный ежик Кольки.       — Просто анимешка, а не Костян, — ржал Герман, и все, подхватив эту шутку, стали вспоминать рисованных хёнтай-див, тяночек.       — Ну хорош, братва, — послышался знакомый голос. — Кость, идем на речку. Мы хотим шашлык пожарить и костер забацать до небес, — вышел вперед Коля. В черной майке и дырявых джинсовых шортах выше колена он был похож на главаря подростковой банды. Костя улыбнулся про себя и, потянувшись, встал.       — Чего это на тебе? — заржал во весь свой жирок Тимофей, пялясь на микро-плавки цвета искусственной розы.       — А не пидорок ли ты часом, Тяночка? — брезгливо тявкнул из-за спины Тимофея Герман.       Костик приподнял бровь и подошел к забору.       — Знаешь, говорят, что нарочитая агрессия в отношении секс-меньшинств часто свидетельствует о латентной гомосексуальности, — протянул он и зыркнул на Германа своим фирменным взглядом ласкового убийцы.       — Ребят, хорош! —снова вышел вперед Коля. — Костя пловец, я ж вам говорил. А ты, Кось, тоже давай поспокойнее, — он примирительно посмотрел другу в глаза, на дне синевы дрогнула тревога. — Так ты пойдешь на реку? — улыбнулся Колян, и у Костика в животе стало холодно, больно, но так хорошо, что лесом шли все эти придурки.       — Да, я пойду, — кивнул он.       — Тока плавки другие надень, — подмигнул Колька и показал зачем-то язык. Ну как маленький, ей-богу!       На берегу собралась большая компания, ребята с их садоводства и из соседней деревни. Парни хлопотали у двух мангалов, разжигали большой костер, доставали из пакетов овощи, девушки их нарезали и укладывали на пластиковые тарелки, тут же и кетчуп, и шоколад, и вино в коробках. Расстелили несколько пледов. Кто-то бренчал на гитаре, завывал «ДДТ» и «Чайф», а другие хором подпевали. Костик слов не знал, но слегка притоптывал ногой. Он глотнул уже пару раз красной кислятины из пластикового стаканчика, и по телу разливалось умильное дружественное тепло. Облокотившись о дерево, он сидел на пеньке и ждал, когда Коля принесет шашлык, за которым ушел уже минут пятнадцать назад, но застрял возле гитариста. Любил Колька песни все эти, и сейчас Костик наблюдал издалека, как, чуть раскачиваясь, его друг подпевал, открывая свои четкие губы, «Черный пес Петербург», как играют блики костра на его щеках, как тот щурится от искр, разлетающихся от легкого ветерка. Майка открывала его красивые рельефные руки, в вырезе проглядывали очертания груди, шорты только подчеркивали сильные ноги, вытянутые к огню, и высеченные мышцы икр, всегда словно напряженных, резиновые шлепанцы не скрывали ступни и смешные пальцы ног, которые непроизвольно то сгибались, то разгибались.       Песня кончилась, и Коля, хлопнув певца по плечу, что-то шепнул ему в ухо, подхватил два шампура и еще пару стаканчиков с вином и пошел в сторону Кости. Растянутая майка болталась на его крепком торсе, шорты плотно облепляли ноги, губы горели от вина и жары. Костя сглотнул и прикрыл глаза, хмель кружил голову, лето звенело в груди, и где-то у леса завел свою сладкую трель соловей.       — Извини, — плюхнулся рядом с ним Коля. — Люблю Шевчука, — протянул он Костику шампур с обуглившимся мясом. — Налетай.       — Ты их всех знаешь? — спросил Костя, сражаясь зубами с твердым куском говядины.       — Ага, это суйдовские, ну и наши тоже. Нормальные ребята. Парочка еще из школы моей, — он указал на кого-то шампуром, но Костик не понял, на кого именно. — Мы иногда так собираемся, погалдеть, — улыбнулся Колян, и на его губе застыла капелька кетчупа, в самом уголке. — А ты поди по клубам уже ходишь? — несильно кольнул он Костю острием шампура в ногу.       — Да какой там! — фыркнул тот. — Я херачил весь год как проклятый. Репа, бассейн, репа, бассейн. Скоро жабры отращу, какие там нафиг клубы, — он и правда никуда не ходил, хотя Стас пару раз звал, мол, пора уже и вкусить ночной жизни, но Костик как не любил танцы и музыку, так и продолжал не любить.       — Кстати о жабрах... Купнемся? Пока разврат не начался, — предложил Коля.       — А что, намечается? — шутливо выпучил глаза Костик.       — А как же! — кивнул Колян. — Ща еще пара бутылок, и начнется экшн. Сгоняем на тот берег?       — А ты норм? — спросил Костя, видя, что друг немного навеселе.       — Стану тонуть, так ты вытащишь, — улыбнулся тот.       Они побросали вещи на пенку и пошли к мосткам. С разбегу, как в детстве, да почти в парную воду. Гладь реки скрыла их на миг по макушки, вынырнули брызгаясь и хохоча.       — Наперегонки? — поднырнул ближе Костик.       — Ищи дурака с тобой соревноваться в воде, — отплыл Коля от него на метр.       Река была совсем не глубокая, черная вода спокойно плескалась о мостки и берег, усыпанный желтыми закрывшимися бутонами кувшинок. Они плыли неспеша — Костя на спине, глядя в звездное небо, огромное и ясное, какое и бывает только за городом, Коля рядом, по-лягушачьи.       Шум компании все отдалялся. Они забрали немного правее к противоположному берегу, где была песчаная насыпь. Отсюда было видно только мерцание костра, и доносился перебор гитары. На берег не стали выходить, а остались лежать на мелководье, в ласковом плеске, едва-едва покрываемые водой. Костя откинулся на локтях и погрузил пальцы ног в теплое дно, Коля лег рядом на живот, его задница в синих плавках торчала из воды, и мокрая ткань чуть просвечивала.       — Хорошо так, — счастливо потянулся вверх телом, будто к самому небу, Костик. Плеск воды не нарушали никакие иные звуки. Плеск и собственное сердце, что стучало так пронзительно гулко.       — Как твоя подружка? — спросил Коля, болтая в воде ногами.       — Расстался, — ответил Костик.       — Жалко, — пожал плечами Колян. — Переживаешь?       — Ваще нет, — честно признался Костя. Он и правда не расстроился, когда понял, что их со Стасом пути расходятся. Ему путь в универ и спорт, Стас хотел бросить учебу и работать, тусить, ездить в путешествия. Костя, в общем, тоже всего этого хотел, но не сейчас, а позже, когда встанет на ноги, на свои ноги, а не на мама-папины. Не было драм и тоски, всего того, что многие, как он знал, ощущают при расставании. Им было хорошо вместе. Стас навсегда останется в его жизни как первый мужчина, как тот, кто бережно открыл ему глаза и чувственность, открыл его самого, научил многому, и это навсегда будет с ним. Но Костя понимал: то, что он ощущает рядом со Стасом — это мимолетно, это первое и потому такое острое и хорошее пока, но все конечно, и время пришло идти дальше. Стас долго его отговаривал. Просил не рубить с плеча, ведь они могут быть вместе и так, тем более теперь, когда Костик был предоставлен сам себе. Но Костя не хотел затягивать, понимая, что неизбежное все равно произойдет.       — А помнишь, как ты меня целоваться учил? — повернулся набок Коля и рассмеялся теплым, мягким смехом.       — Ага, — кивнул Костя и тоже повернулся набок лицом к другу. Вода тихо колыхалась между ними, омывая часть груди и плеч, с того берега слышался неспешный перебор струн.       — Ты, наверное, уже мастер спорта в этом деле? — брызнул Коля водой в лицо Костика.       — Типа того, — мотнул головой тот, стряхивая с себя брызги. — А ты чего?       — А я в запасе, — хохотнул Коля.       — Да ладно?! — вскинулся Костик. — Как ты там говорил-то? Ждешь ту самую? — ехидно приподнял он брови.       — Наверное, — смеялся Колька. — Ну, это, знаешь ли, легко, когда вокруг нет вариантов, — прыснул он.       — А эти? — Костя махнул рукой в сторону берега, где осталась их компания.       — Не... Это все не то. Не горит, — ответил Коля и облизнул губы.       Костик смотрел в глаза друга и не мог придумать, что ответить, сердце сжалось в комок, все вокруг потемнело, ни костра, ни музыки, ни звезд, ни речки, только синие глаза Коли, что смотрели так ласково, не моргая, и его приоткрытые губы... которые наверняка опять как малина.       — Я в армию ухожу, — сказал вдруг Коля, и мир вновь заполнился звуками и цветом, синева плеснулась горечью в лицо. — В осенний призыв, через два месяца.       Костика как ножом полоснуло. Вот почему он молчал все это время про будущее, про учебу и планы. Глаза Кости забегали в панике, пальцы сжались в кулак.       — Зачем? — просипел он вмиг пропавшим голосом.       — Все мои по мужской линии всегда были военными, мне самый путь, — твердо ответил Коля и отвернулся, посмотрев на тот берег, где уже видимо начались танцы и обещанный экшн.       — Но как же учеба... Как же ты... — промямлил растерянно Костя. В его представлении армия — это кошмар, зло, травля, кровь, бессмысленная потеря времени.       — А что я? — вскинулся Коля. — Я хочу. У деда остались связи, я в отличной форме, да и, ты ж знаешь, я не умник, — улыбнулся он.       — Что за дурь! — взвился Костик. — Ты очень умный, ты способный, ты мог бы поступить в мой институт в следующем году. Зачем, Коль? Нафига тебе это?       — Я люблю свою страну, — отрезал Коля.       — Это не ты, а твой дед в тебе говорит, — отмахнулся Костя.       — К тому же там хорошие перспективы. Я могу стать профессиональным военным. Дотации, жилье, субсидии, пенсия. Смогу маме помогать, дед-то не вечный...       Это Костя понимал. Семья Кольки всегда держалась в основном на деде Саше, тот и работал, и квартиру свою в Пушкине, выданную ведомством, сдавал, плюс пенсия приличная. Он был основной кормилец, и за мужа, и за отца, и за деда — все разом, но лет ему было уже немало, да и грузный он был, с ревматизмом.       — Жалко только, ждать моего дембеля, кроме мамы да деда, никто не будет, — усмехнулся Колька.       — Я буду, — выпалил Костик и схватил друга за шею, ткнулся лбом в лоб. — Я буду, Коль. Хочешь, календарь заведу и буду в нем дни отмечать, — его голос дрогнул, дал такого петуха, что Коля дернулся немного.       — Ты чего, Кось? Я не на войну ж ухожу. На год всего и в мирное время, ну ты чего разнюнился-то? — он ласково погладил Костика по плечу и по спине. Мокрая, прямая, она изогнулась под знакомой рукой.       — Письма буду тебе писать, настоящие, на бумаге, — грустно улыбнулся Костя и уткнулся Коле в мокрое, холодное плечо.       — Вот балбес, — тепло улыбнулся тот и сильнее обнял уже вздрагивающие плечи. — Ну ты чего, в самом деле, как на похоронах?       — Переживаю, — шмыгнул носом Костик. — У меня ведь... — он шумно выдохнул, — кроме тебя...       Коля отстранился и посмотрел в чуть покрасневшие глаза.       — У меня тоже, — тихо сказал он и провел рукой по всей длине влажных волос Кости, — у меня тоже, Кось, никого, кроме тебя, нет.