В полшаге

Ты спишь и видишь меня во сне, Я для тебя лишь тень на стене, Я прячусь в воздухе и луне, Лечу, как тонкий листок (с) Канцлер Ги, "Тень на стене" Кругом бушует пламя. Горящие балки трещат и рушатся, искры расцветают невиданными звёздами на фоне замкового полумрака, дым ест глаза. В ушах стоят вопли раненных и горевших заживо людей, а от противного свиста стрел сосет под ложечкой и ноют зубы. Удар, ещё удар! Ревекка ничего не видит, дым мешает ей вдохнуть, но не только дым страшит, нет, это мощная хватка храмовника на ее животе, ее бедрах. Он перекинул ее через плечо и сейчас бежит, спасаясь от огня, сорванным от дыма голосом отдает приказы своему отряду. Она чувствует страшный жар, железо его доспехов под ее пальцами, как она ни старается, ей все равно от него не уйти. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох - задержать дыхание, сейчас рядом упадет горящее бревно, она знает это, видела это тысячи раз. Пламя пляшет, перекидываясь со стропил на пол второго этажа, захватывает лестницы. Вокруг будто плавают хлопья пепла, он лезет в лицо, несмотря на вуаль. - Госпожа, госпожа! - слышит она чей-то голос, и чувствует, как ее опускают на землю, тут же грубо хватая за руку повыше локтя. Ещё один синяк, что ж, их и так немало, одним больше. - Ревекка, отвернись - боже мой, зачем ей отворачиваться, она и так ничего не видит, чертова вуаль лишает ее свежего воздуха, снять, снять, сейчас же! Какое-то журчание, резкий запах мочи и в лицо ей тыкают вонючую тряпку. - Ревекка, закрой лицо, это неприятно, но так нужно - его голос, самый страшный голос сейчас, нет, отпустите, она не может, ей нужно вернуться, назад, в ту комнату, где лежит раненный рыцарь, быть может, он уже горит. Его лицо встаёт у нее перед глазами - голубые глаза, светлые, спутанные кудри, ямочки на загорелых щеках. Она улыбается, но тут оно начинает плавиться и рассыпается пеплом, ее снова тащат волоком, за руку, под руки, и мерзкая тряпка на лице…. Она спотыкается и слышит стук, это стрелы, как рой ос, они летят вокруг, но, кажется, все направлены в неё. Стучит, но не долетает - перед ней щит - большой, треугольный, выложенный железом. Когда-то кто-то пошутил при ней, назвав такие щиты «бронедверью» - так и есть, дверь, отделяющая ее от смерти. Стук, стук, снова стук… Ревекка открыла глаза. «Опять кошмар, Господи, он повторяется снова и снова, неужели она никогда не убежит из Торкилстона? Каждую ночь сон возвращает ее в этот ад». Стук, однако, был вполне настоящим. Да и проснулась она оттого, что Абдалла легонько тряс ее за плечо, тихо говоря по-арабски - Проснись, девушка, помоги мне, да спасет нас Аллах, ему опять хуже! Она села на постели и протёрла глаза. В комнате было темно, огонь почти прогорел, но тепло ещё держалось. Абдалла зажёг свечу. Рыцаря трясло, трясло так, что кровать, на которой он лежал, тоже потрясывало, оттого и стучали ее ножки. Буагильбер скрипел зубами и старался свернуться калачиком, но это не помогало. - Абдалла, подай мне мою сумку, сейчас мы постараемся помочь ему. Там есть один порошок, его нужно развести с водой. Нагрей мне немного воды в котелке. - Слушаюсь и повинуясь, табиба (лекарь, арабск.) - в темноте блеснули его глаза. Ревекка почти наощупь вынула из сумки нужный мешочек. Благословенно будь учение Александра Траллийского, думала она, сколько сотен лет уж как он умер, а рецепты все так же хорошо помогают. Разведя нужный порошок в мере теплой воды, они попытались напоить снадобьем храмовника, однако это оказалось очень непросто - зубы у него стучали, так что он едва не откусил пальцы обоим лекарям, при этом весьма искусно уворачиваясь от спасительной ложки, соломинки и чашки воды. Все же, хоть и не сразу, Абдалла нашел удобный способ крепко держать господина за голову сзади, без риска быть укушенным. Ревекка, не мешкая, тут же влила по капельке остатки порошка, надеясь, что и это сработает. Рыцарь стонал и метался, изрыгая невнятные проклятия, по кровати. Девушке невольно вспомнилась старая шутка, которую ей когда-то рассказала ещё её наставница, праведная Мариам. - Я так хочу крепко обнять тебя, жарко целовать и не отпускать, уложить тебя в кровать и пить твои соки, держать в плену твои члены, сделать тебя слабым и уязвимым. С любовью, твоя простуда, - посмотрев на удивлённого донельзя Абдаллу, она вдруг поняла, что невольно произнесла всю шутку вслух. - Это шуточное выражение, чтоб заставить нерадивого ученика лекаря запомнить симптомы болезни - зачем-то попыталась оправдаться она, но Абдалла только покачал головой. - Если табиба желает и может, ей стоит сделать это. - Сделать что? - поразилась еврейка - Возлечь с господином, конечно. Это улучшит его здоровье и согреет его, может быть, даже прогонит болезнь. Час от часу не легче! Убежав от домогательств распутного храмовника, Ревекка вовсе не собиралась к ним возвращаться. Достаточно ей было и того, что она здесь, лечит его вместо того, чтоб спокойно спать в доме своего дяди и никогда больше не вспоминать о Буагильбере. «Но все же, для ее спокойствия , хорошо бы хоть немного контролировать ситуацию». Поколебавшись пару минут, девушка все же решилась. Она придвинула стул вплотную к кровати больного и положила руку ему на грудь. Удивительно, но он тут же затих, как бы в ответ на тяжесть - хотя какая уж там тяжесть - ее ладони. Так затихают совсем маленькие младенцы, когда мать положит свою руку им на спинку - это ограничивает их и помогает найти свое место в таком большом и слишком сложном мире. Так он и уснул - постепенно, ухватившись за ее руку. Она тоже чутко задремала, неудобно оперевшись на стул. Утро для Болдуина началось с того, что где-то по соседству хлопнула дверь и раздался громкий топот детских ног. Он спросонья подскочил, не сразу сообразив, что происходит и откуда тут ребенок, как тут же вспомнил все - еврейка, дети, нож, вечерняя скачка. Господин! Де Ойлей вылетел из комнаты раньше, чем успел толком разлепить глаза. Проснувшись на полпути оттого, что запнулся ногой о кривую ступеньку, зашипел от боли и влетел, как вихрь, в комнату храмовника. Там все было тихо и спокойно, во всяком случае, на первый взгляд. Буагильбер спокойно спал, обнимая за руку прикорнувшую рядом на стуле Ревекку. Девушка тоже спала, причем в явно неудобной позе, прислонившись к спинке кровати. Абдаллы рядом не было - видимо, он спустился вниз, проверить лошадей. За окном гремел далёкий гром, погода портилась, и по небу ходили низкие серые тучи. Доносились громкие вопли детей, но никто не проснулся - ночь, видимо, выдалась бурная. Жаль, не в том смысле, в котором этого хотелось бы. Приглядевшись, оруженосец внезапно заметил кое-что такое, чему не полагалось бы здесь находиться. На постели больного, в его ногах лежали какие-то серые комки. Не сразу сообразив, в чем тут дело, Болдуин подошёл поближе и окаменел от удивления. Комками были три мыши-полёвки, судя по всему, убитые давешним котом и принесенные для демонстрации своей полезности. - Умён, паршивец! - негромко и даже с некоторым восхищением произнес про себя оруженосец. Кот, кстати, лежал тут же, делая вид что уж он-то здесь совсем не при чем. Правда, когда мыши были убраны, кот предостерегающе зашипел, но Болдуин тоже был не лыком шит и зашипел обратно. Установив, таким образом вооруженный нейтралитет, обе стороны решили подписать пакт о ненападении. Оруженосец спустился во двор, и кот последовал за ним. Дети бегали вокруг колонн прецептории, нимало не заботясь о том, как грубо они нарушают скромную и аскетическую атмосферу Темплстоу. Впрочем, в те времена, когда здесь не было Луки Бомануара, нравы в прецептории были гораздо более вольными и свободными. Здесь и женщины иногда жили, и музыка звучала, и хорошие вина лились рекой, недаром бытовала в народе поговорка "Пить, как храмовник". Амет готовил завтрак на костре, что-то помешивая в котелке, Абдалла разбирал конскую упряжь. Замор и остальные лошади, рассёдланные и свободные, ходили по двору, щипая травку и явно наслаждаясь погодой. Первые капли дождя уже упали на плиты двора. Амет позвал детей, которые подбежали и в нерешительности остановились напротив оруженосца. - Доброе утро, дяденька гадкий и противный! - наконец сказала девочка, улыбаясь так, будто имела в виду что-то очень приятное. - Доброе утро, господин, - буркнул Мик, с интересом рассматривая свои босые ноги. Болдуин не знал, как ему реагировать. Вздуть наглецов? Так вроде не за что ещё, да и он сам хорош - поддается на глупые слова несмышлёных детей. От природы он не был жестким или злым человеком, хотя жизнь и научила его жестокости, а суровый нрав господина и вообще окружения только укрепили в нем мысль о том, что добрым быть невыгодно, да и бесполезно. Но сейчас, когда обстоятельства вынудили его поступить бесчестно, хоть и ради благой цели, ему было стыдно. Как говорил Дамиан, его старый друг, "бывает так, что совести уже нет, а угрызения её ещё остались". Отправив детей к Амету, завтракать, Болдуин завел лошадей под навес. Подкрепившись овсянкой и хлебом, он отправился проверять состояние кладовых Темплстоу. Храмовники покинули прецепторию в спешке, повинуясь приказу Луки Бомануара, который, будучи весьма сердит на Ричарда Львиное Сердце, по сути возложил на него ответственность за оставленное позади добро. Однако являясь довольно беспечным королем, Ричард Плантагенет и пальцем не шевельнул, для того чтоб как-то защитить имущество храмовников. Конечно, коней, оружие и иную ценную утварь слуги все равно захватили с собой, но многое осталось на местах. В погребах были запасы еды и вина, позволяющие выдержать небольшую осаду. В пресной воде тоже не было недостатка - колодец исправно снабжал ею жителей замка. В идеальных условиях можно было безбедно жить здесь год на существующих припасах. Однако все же следовало знать, чего и где не хватает. Дождь полил как из ведра, и дети спрятались в ту же комнату, где они ночевали. Амет разжёг огонь в очаге и подмигнул девочке. Та не обратила на это внимание, занятая рисованием - во дворе она, к своему большому восторгу, обнаружила несколько угольков, оставлявших жирный черный след и теперь при помощи их и куска мела пыталась изобразить на стене дракона в настоящую величину. Картина получалась несколько нелогичной, но художница не слишком обращала на это внимание, с лихвой компенсируя недостатки техники обилием деталей. Мик вначале с интересом смотрел на то, как рисует сестра, а потом присоединился к Амету, который точил и начищал оружие, свое и остальных. Тот как будто был не против общества мальчишки, на ломаном лингва франка объясняя и показывая различные детали клинков. В особенности мальчишку заинтересовали кривые сабли сарацин, богато украшенные и снабжённые затейливой гравировкой. Лёгкие шаги возвестили о появлении Ревекки. Девушка спустилась по лестнице, потирая обеими руками затекшую шею. - Доброе утро! – по-еврейски обратилась она к детям. - Мик, Элия, вы завтракали? - Ага, благодарим вас, добрая госпожа, - ответил Мик с лёгким поклоном. - Дяденька Амет накормил нас кашей и хлебом, вкууусным!!! - не отрываясь от рисунка, сказала девочка. - А дяденька мерзкий Болдуин ушел гулять под дождем! - наябедничала она. - Элия, сколько раз повторять, он не дяденька, а важный господин, оруженосец знатного рыцаря! Не надо его сердить! - взъелся на сестру Мик. - А что он мне сделает? - возмутилась девочка, - если он меня накажет, то госпожа Ревекка не будет ему помогать лечить этого самого лыцаря. Правильно я говорю? - она повернулась к еврейке. Та не знала, смеяться ей или плакать. Амет же, который, как выяснилось, сносно понимал еврейский, громко захохотал. - Не вижу ничего смешного, Элия, - оборвала веселье девушка. - пока что мы пленники этих людей, и нет никакой нужды их сердить. Я вижу, что твоим воспитанием никто особо не занимался. Это можно и нужно исправить. Отряхни руки от мела и идём, поможешь мне разобрать травы. Элия скривилась, показала Мику язык и вышла, подняв оборванную юбочку повыше и оставляя босыми ногами грязные следы. В большом зале мокрый Абдалла как раз зажег очаг, но сквозняки и пространство сводили на нет все его попытки обогреть комнату. Со двора зашёл совершенно мокрый Болдуин, и накинул на волосы одеяло, надеясь избежать простуды. Ревекка с сомнением посмотрела на него. - На вашем месте, господин оруженосец, я бы переменила платье, а не мочила бы напрасно одеяла, которых у нас и так мало. Болдуин ничего на это не ответил, хотя внутренне и признал ее правоту, а осведомился о здоровье рыцаря. - Он спит, и спит спокойно. Дай бог, он проснётся в сознании, - был ответ. Невысказанной же осталась мысль "и тогда вы нас отпустите", но оруженосец угадал её и покачал головой. - Сожалею, госпожа Ревекка, но пока мой господин не встанет на ноги и не станет снова здоров, о том, чтоб отправить вас домой не может быть и речи. - Но мой отец! - В отчаянии произнесла еврейка, и тень пробежала по ее лицу. Она так и не прикрылась вуалью, понимая, что это не помешает окружающим любоваться ее лицом. - Я должна хотя бы известить его о том, что жива и здорова. И опекун этих детей наверняка себе все глаза выплакал. Сердца у вас нет, господин! Болдуин отрицательно покачал головой. - Как только Бриан де Буагильбер встанет на ноги, я уверяю вас, что отправлю весточку о вас отцу. В остальном, вы - его добыча, его приз, который он сам выбрал себе ещё по дороге в Торкилстон, а он не так-то легко отказывается от того, что уже привык считать своим. Щенков я отпущу, конечно, кому они тут нужны. Но покамест они - мой залог того, что мой господин будет получать хороший уход. Ревекка почувствовала, как отчаяние поднимается откуда-то из груди и грозит затопить ее целиком. Она яростно посмотрела на Болдуина и сказала, прекрасно осознавая, что теряет над собой контроль. - А что, благородный - это слово она как выплюнула - рыцарь так и продолжает играть роль насильника? Ну конечно, ему это подходит, не меньше чем его оруженосцу подходит роль похитителя детей и вымогателя! Неужели вы не боитесь, что я, смущённая вашими запугиваниями, совершу ошибку как лекарь, дав больному неправильное лекарство? Выдернув, как говорил однажды другой рыцарь-разбойник, подушку из-под его головы? - Ты не сделаешь этого!!! - Болдуин пересёк комнату и оказался совсем рядом с Ревеккой. Девочка, все это время державшаяся возле нее, предусмотрительно отбежала подальше. - Если моему господину станет хуже, эти дети поплатятся своей жизнью! - Боюсь, достойный слуга своего господина, что не во всем вы властны - насмешливо произнесла Ревекка. Она стояла, скрестив руки на груди, разрумянившись от гнева. - Я обещаю, что буду заботиться о здоровье храмовника, но не могу дать вам никаких гарантий. Тут решает только он! - она указала тонким пальчиком на небо. Их спор прервал какой-то звук от дальней стены. Оказалось что это плакала Элия. Они повернулись к девочке, еврейка удивлённо, оруженосец - с брезгливым любопытством - Господа Ревекка, - всхлипывая, говорила девочка, и размазывала слезы по грязной мордашке, - вылечите вы уже этого лыцаря, чтоб дяденька Болдуин никого не убил! Я домой хочууууууу!!! - она неожиданно взвыла так, что у Болдуина закололо в ушах. - Тише, тише, маленькая моя, - Ревекка присела рядом с девочкой на корточки и обняла ее, не чураясь грязной одежды и рук ребенка. - мы с тобой всех вылечим и поедем домой, я обещаю. - Даааа, а вредному дяденьке Болдуину набьем морду! - неожиданно закончила малышка, потихоньку успокаиваясь. Еврейка только хмыкнула на такое неожиданное продолжение. Болдуин вдруг почувствовал себя так, как будто пнул шелудивую собачонку - вроде ничего не сделал, а противно. Он неловко повернулся и поднялся наверх, навестить господина. Буагильбер лежал ничком на кровати. Спокойно. Слишком спокойно. Он не дышал. Где-то рядом надрывно заорал кот.