Behind The Scenes

Они сидят на крыше общежития. Вообще-то, выходить на крышу запрещено. Но когда их останавливали правила или здравый смысл? Юнги курит. Чимин щелкает зажигалкой. Молчат они обычно дольше, чем говорят. А если говорят, то о чем-то несущественном: об иронично-бытовом, о слегка опостылевшем или о сиюминутно пришедшем в голову. Ни о чем, в общем-то. Но сегодня какой-то особенный вечер. Потому что Юнги мрачнее, циничнее и разговорчивее, чем всегда. А Чимин впервые не трещит без умолку о том, какой его Гукки прекрасный. Расцеловать бы в десны этого маленького гаденыша, который все еще делает горделивое “фи” на все его поползновения в свою сторону и манерно воротит свой большой нелепый нос. Знаться он с Чимином не хочет. Да больно надо. Юнги отрешенно смотрит вдаль, Чимин сосредоточен на появляющемся из зажигалки пламени. У обоих на душе скребут кошки. И у обоих есть сомнения, есть ли у них вообще эта душа. Они как две черные дыры — засасывают внутрь своей пустоты все, что находится в зоне досягаемости. И красиво сияют при этом. Страшно болтливый Юнги рассказывает пугающе молчаливому Чимину о пространно-философском — почти смысле жизни, но точно не о нем. Чимин, хоть и не понимает всей глубины осознания, все равно внимательно слушает. А потом внезапно монолог заходит о семье. Юнги выдыхает признание: — Мне позвонила мать. И все сразу становится на свои места: почему столько слов выброшено на ветер за последние полчаса, что они тут сидят, продуваемые ветрами со всех сторон. Чимину немного стремно, потому что это Юнги. Теоретически, если что не так, может и с крыши скинуть. А умирать молодым и перспективным не хочется. Не хочется умирать до того, как удастся добиться от Чонгука хоть какой-то приемлемой взаимности (какая жалкая цель твоей жизни, Пак Чимин). После этого и умереть не жалко. Хотя нет. Жалко будет еще больше, ведь он не успеет этим насладиться. Но несмотря на опасения, Чимин спрашивает у Юнги, наугад тыча пальцем в небо: — Вы поругались? Юнги смотрит на Чимина. Устало. Треплет свои торчащие соломой во все стороны волосы. Явно проклинает тот день, когда стилисты уговорили его вытравить волосы в это блондинистое безобразие. Тэхён присвистнул, увидев Юнги впервые после волшебного преображения, и сказал: “Еще одной блондинкой в группе стало больше, поздравляю, хён”. И больше Тэхёна никто не видел. Шутка. Шутка в стиле Юнги, который почему-то сейчас не отшучивается. Чимина немного пугает его серьезность. — Мы и не мирились, чтобы поругаться. Мне кажется, это наши нормальные отношения с тех пор, как я ушел из дома, — говорит Юнги. — Ты ушел из дома? — брови Чимина ползут на лоб. Он забывает одержимо щелкать своей зажигалкой. — Ну да, — пожимает плечами Юнги. — Свалил в Сеул. Кантовался какое-то время у друзей, пока искал работу. Стал курьером, рассекал тут везде на велике. Кругами в основном. С моим топографическим кретинизмом мы были просто созданы с этой работой друг для друга. Мой работодатель считал также. Курьером работал я недолго. Чимину хочется улыбнуться — потому что ему до дрожи нравится черный юмор Юнги, — но он не улыбается. Глядит на Юнги пристально, и тому становится неловко. Его вообще довольно часто посещает это странное, незнакомое ему чувство, когда Чимин рядом и больше никого. Когда они одни. И можно никем не притворяться. — Почему ты ушел из дома, хён? — Чимин не дает увести тему. Он чует неуверенность Юнги, который хоть и хочет ему открыться, но отчего-то начинает ходить кругами. Кретинизм, но уже не топографический. Чимин видит Юнги насквозь. Как и Юнги — Чимина. — Потому что заебало, — честно отвечает Юнги. — Заебало так жить. Жить, как они хотят. Родаки мои. Понял, что или сдохну, или глупостей натворю, или уйду и больше не вернусь. Ну я и свалил. Он закуривает новую сигарету. Чимин не сводит с него глаз. Руки у Юнги позорно трясутся. Дожили. Музыкант херов. Может, родители и правы? Как был чмом и ничтожеством, так и остался. Юнги коротко усмехается. — Я тоже из дома уходил. Три раза, — отвечает Чимин откровенностью на откровенность. Хотя это никакая не новость. Тэхён еще в первую совместную попойку всем растрепал, какой Чимин на самом деле борзый, отбитый и опасный — и лучше не зли хёна, Чонгук-а, он только с виду ранимый и сдачи дать не может. Еще как может! Чонгук не верит. Юнги, судя по удивлению на его лице, до этого момента тоже. — Почему? Тоже родаки вынудили? — спрашивает он. — У меня был трудный переходный возраст, — криво усмехается Чимин, не вдаваясь в подробности своих сложных семейных отношений. — А почему тогда возвращался? — задает Юнги логичный вопрос. Он свалил сразу — раз и навсегда. И возвращаться домой точно не собирается. Нет и не было у него дома. Здесь только он начал появляться. По крайней мере, уходить никуда от парней Юнги не хочется. Пока. А дальше видно будет. — Из-за младшего брата. — Чимин поднимает лицо к ночному небу. Город светит ярко. Звезд не видно. Над головой невнятное коричнево-черное полотно с разводами облаков. Под стать настроению. — Такой же засранец, как наш макнэ. Прыгаешь-прыгаешь вокруг него, а он все равно колючий, как еж, и кусается больно. Но все равно люблю его. Такой он славный… когда меня не видит. — Наш мелкий или твой? — Юнги путается, о ком идет речь. — Оба они, — еще тяжелей вздыхает Чимин. — Сложно все… с ними обоими. Но сердцу не прикажешь. Чтобы выпустить гнилую кровь, достаточно сделать порез и надавить. Но когда некроз прогрессирует, с костей приходится срезать плоть. Чтобы выжить. И поэтому Юнги продолжает через “не могу” и “не хочу” — дает выйти всему, что давно гниет и тухнет у него внутри. Они сидят с Чимином на самом краю крыши, свесив ноги вниз, но никто из них на самом деле умирать не хочет. Просто иногда возможно почувствовать себя по-настоящему живым, лишь вися на волоске от смерти. И Юнги внезапно прорывает: — Родаки хотят, чтобы я, как и старший брат, занимался чем-то стоящим — в их понимании. Работал на приличной работе, о которой не стыдно сказать знакомым и похвастаться друзьям. Занимал высокую должность и планировал карьерный рост. Ну и все остальные стадии взросления тоже: счет в банке, дом, жену, семью, детей, дерево, собаку — и не знаю что еще, высадку на Луну? Словом, кончал уже хуи пинать — дословно, — заниматься какой-то пидорской ерундой, сочиняя позорный шлак, который музыкой-то назвать язык не поворачивается и от которой у всех уши вянут. И начал уже к своим двадцати походить на нормального человека, не тратя свою жалкую и бесцельную жизнь на всю эту бесполезную хуету, которая нахрен никому не сдалась. Брал со старшего брата пример, на крайняк, если совсем мозгов своих нет, чтобы понять, что плохо, а что хорошо. — Кем работает твой брат? — осторожно спрашивает Чимин. У него в глазах немой вопрос: “Имею ли я право задавать тебе личные вопросы, хён?”. Как оценить степень близости и обретенного доверия, своей значимости в чужой системе ценностей? Чимин пока еще не очень понимает, что с Юнги можно, а что — пока нельзя. Но “пока” здесь ключевое слово. — Он юрист. Мать от гордости за него кипятком ссытся. Он проходит ординатуру в прокурорской конторе и уже засудил какого-то педофила. Гордость семьи, — выплевывает Юнги, и Чимину становится грустно — потому что грустно Юнги. В его глазах нет злости — только глубокая печаль и несусветная тоска. А еще Чимин думает о том, что сам мог стать прокурором или юристом — его родители бы этого хотели. Он даже не знает, жалеет он что не стал или нет. Все так запутано и сложно последнее время... — Хотел бы я иметь такого старшего брата, как ты, — внезапно признается Юнги. — А я младшего, как ты, — улыбается ему в ответ Чимин. И это так мило, что Юнги прям откровенно смущается — палится страшно — и спешит затянуться, чтобы сильно не увлекаться. С Чимином это опасно. Засмотришься на него дольше, чем можно — и все, твоя жизнь кончена. Юнги не знает, как Чонгук еще держится. Крепкий орешек, этот парень, Чон Чонгук. Но Пак Чимину, конечно же, и в подметки не годится. Юнги даже мелкому завидно — немного. Его расположения с таким упорством никто никогда не добивался. Юнги вообще как-то не шибко кому-либо сдался. Только Чимина, наверное, волнуют и прельщают потемки его души. Хосока в них бродить уже заколебало. Если так подумать, у Юнги никого, кроме мемберов, нет, но он до сих пор не знает, может ли довериться им и положиться на них в трудный момент. Еще есть брат… Где-то далеко. Так далеко, что Юнги и не помнит, когда они последний раз созванивались. — Я так скучаю по нему, — тихо роняет Юнги, и Чимин, не задумываясь, его обнимает. Юнги ему это позволяет. Напрягается поначалу с непривычки, но потом расслабляется, вздыхает и перестает держать лицо. Ему немного страшно, но Чимину он почему-то доверяет. Ему не так невыносимо стыдно перед ним быть слабым и скулить по брату, словно он маленький щенок. По родителям Юнги не скучает. Чимин по своим — тоже. Оказывается, у них с Юнги много общего.