Behind The Scenes

Десять тридцать ночи. Студия занятий по вокалу. Просторный зал с идеальной акустикой и идеально настроенным фортепиано, на котором Юнги виртуозно играет. Его руки, утонченные, сухие и жилистые, живут словно своей жизнью: неуловимо изящно и стремительно скользят по гладким черно-белым клавишам, и Чимин не может оторвать от них глаз. Он заворожен и порабощен. Сидит на полу, привалившись спиной к стене, и восстанавливает дыхание. Почти забывает об усталости, жаре, боли в ноющих мышцах и скованной спазмом спине. Контемпорари в основном танцуют под классическую музыку, и Чимин знает все шедевры мировой классики. Юнги импровизирует, и знакомая мелодия звучит по-новому, непривычно, но очень эмоционально. В Юнги много эмоций, которые он позволяет себе проявлять лишь в музыке. С тех пор, как они стали встречаться по ночам, Чимин в свободное время прослушал не один записанный Юнги еще до группы трек, которыми с ним с удовольствием поделился Хосок. Чимин хочет узнать Юнги лучше. В Юнги много пассивной агрессии, отрицания нужды, признания неизбежности и других тяжелых и мрачных переживаний, которые Чимину близки. Чимину легко, глядя на Юнги, представить себя, только на пару лет старше. Каким бы Чимин мог быть, если бы не множество случайных событий и сложных решений, сделавших его тем, кем он является сейчас. Чимин не идеален. Но Юнги принимает его таким. Не осуждает, не поучает, не пытается насильно изменить. Он это делает через музыку, тексты, слова — легко и непринужденно проникает к Чимину под кожу, вызывая толпы мурашек, и Чимин начинает задумываться о том, что делает не так. Когда Юнги сказал, что теперь они будут вдвоем зависать в студии по вокалу, Чимин не ожидал, что все будет так. Юнги вместо привычного синтезатора играет на фортепьяно, а Чимин вместо к-поп танцев полностью отдается контемпорари. Он успел соскучиться по другой музыке, иному стилю и сути исполнения. Чимин ничего плохого не хочет сказать о своей работе и к-поп индустрии. Это тоже творчество. Но ему все же ближе современная классика, если модерн можно так назвать. В произвольном танце Чимин может проявиться. Раскрыть свой потенциал, дать выход своим эмоциям, тонко переплетающимся со звучащей музыкой. Может закрыть глаза и ни о чем не думать, пока тело плавно двигается, следуя ритму и композиционному рисунку. Когда Чимин танцует, Юнги смотрит на него, почти не отрываясь. Чимин поначалу смущался, но уже на третий вечер привык. И даже улыбается Юнги, перехватывая в танце его взгляд. Иногда Юнги глаз не отводит. Иногда — подозрительно быстро опускает голову, словно испытывает потребность следить за своими руками, чтобы не ошибаться. Чимин понятия не имеет, как Юнги помогает то, что он визуализирует его музыку, но от Юнги жалоб не поступает, так что… Чимин, на самом деле, рад любой компании. Приходить сюда одному поздними вечерами было очень одиноко. Юнги обрывает звук на низкой ноте. В зале повисает непривычная, гулкая тишина. Чимину сразу же хочется ее чем-то заполнить, и он спрашивает: — Тебе не бывает одиноко, хён? — Нет, — отвечает Юнги, не задумываясь. Он берет ручку и делает быстрые, точечные записи в своей рабочей тетради. — У меня всегда есть я. Чимин хмыкает. Да уж, с Юнги точно не соскучишься — с его-то бунтарской натурой, которую с трудом сдерживают Намджун и Хосок, чтобы Юнги совсем из-под контроля не вышел. Страшно представить, что будет, если они не справятся. — У тебя теперь есть я, — говорит Чимин с улыбкой. — На правах твоей непутевой музы. — Я тебя отшлепаю, — на полном серьезе угрожает ему Юнги, обернувшись через плечо. — Попрошу кого-нибудь подержать, чтобы ты мне сдачи не дал, и ремнем по жопе отдеру за “непутевость”, чтобы неповадно было. — Тогда я не смогу танцевать, — насмешливо парирует Чимин. Он вытягивает гудящие от усталости ноги и упирается затылком в приятно холодное зеркало. — Буду тогда вокруг тебя страдальчески ползать под трагические аккорды и укоризненно охать. Юнги смотрит на него недовольно. Но признает: Чимин ему нужен на ногах. Без Чимина, пытающегося танцевать под его рваные и бешеные мелодии, у Юнги на написание музыки не стоит. Он пытался пару ночей, что Чимин по ряду причин отсутствовал, но быстро сдался. Не то. — Ты мной манипулировать пытаешься, Пак Чимин? — Что ты, хён! — Чимин изображает оскорбленную невинность, положа руку на сердце. — Я? Тобой? Да как я посмею! Никогда. Юнги усмехается. Улыбка Чимина становится шире. Ему нравится вызывать в Юнги эмоции. Чимин, пару раз споткнувшись в танце и еще раз десять упав, имел редкую возможность увидеть очаровательные ямочки на щеках Юнги, когда тот улыбался. Совсем не так, как он обычно заученно скалится на камеру. — Хочу написать о тебе, — внезапно говорит Юнги и, перекинув ногу через банкетку, садится к Чимину лицом. Он подбирает под себя одну ногу и смотрит на него. Не моргает. Чимин привыкает к столь пристальному вниманию где-то на неделе второй. И Юнги уже не пугает его как раньше. Чимин не слишком хорошо его знает, но знает, что может ему доверять. Возможно, опрометчиво. Время покажет. — Обо мне? — Чимин глядит на Юнги в ответ неуверенно. — Не думаю, что обо мне есть что писать, хён. Во мне и моей жизни нет ничего особенного. — Так ли это? — Юнги вертит в подвижных пальцах ручку. Он задумчив. — Ты похож на калейдоскоп. Смотришь на тебя и видишь яркую и красивую картинку. Но стоит поменять угол зрения, как картинка моментально меняется. Сколько в тебе на самом деле граней? И какая из них настоящая? — Ты мне льстишь, хён, — тихо смеется Чимин, склоняя голову на бок. — Я вовсе не такой сложный персонаж, как тебе кажется. — Мне никогда не кажется. Юнги стучит ручкой по губам. Он полностью погружен в себя. В такие моменты Чимин старается не дышать: боится нарушить напряженную работу гениальной мысли. — Давай так, — наконец говорит Юнги. — Я сделаю, как я вижу. И если я окажусь прав, с тебя мясо, выпивка и вечер, полный историй из твоей скучной и самой обычной среднестатической жизни. — А если ты окажешься не прав, хён? — Чимин готов допустить такой нереальный вариант. — Тогда с тебя мясо, выпивка и вечер, полный историй из твоей скучной и самой обычной среднестатической жизни, — невозмутимо отвечает Юнги. — Только так я узнаю, в чем ошибался. Можно много чего себе надумать и напридумывать о другом человеке. Но пока ты его прямо не спросишь, никогда не узнаешь, что на самом деле в его голове происходит. Чимин сразу понимает, что Юнги сейчас говорит не о нем. Чимин нервничает. Он догадывается, что Юнги хочет, чтобы он сделал, хоть прямо Юнги ему об этом не говорит. Чимин должен поговорить с Чонгуком. Если тот вообще захочет с ним разговаривать. Почему со сложным Юнги все так просто? И почему с простым Чонгуком все так сложно? Чимин хочет сдаться, даже не попытавшись. И дает себе мысленную пощечину. Какого хрена он тушуется перед мелким? — Хорошо, — говорит Чимин то ли себе, то ли Юнги, который даже вопроса не задавал. — Но тогда мясо и выпивка с тебя, хён. Мне точно потребуется моральная компенсация. — Конечно. И вечер, полный историй из моей скучной и самой обычной среднестатической жизни, — улыбается Юнги в ответ. Его мастерство манипулирования чужими мозгами выше всяких похвал. Чимин внутренне ликует, что ему на жизненном пути повстречался такой учитель. Чимин привык всю жизнь переть напролом, как танк, сметая на своем пути все преграды и зазевавшихся врагов. С Чонгуком так не выйдет. Нужен другой подход. Контемпорари научил Чимина гибкости. Возможно, это как раз то, что не даст Чимину сломаться. С тех пор, как в его жизни появится Чон Чонгук, Чимин с каждым днем все сильней трещит по швам.