Behind The Scenes

Глупо. Глупо сравнивать отношения Чонгука и других мемберов. Только вот Чимин ничего не может с собой поделать. Он глупый, он знает об этом, спасибо, что напомнили. Чимин занят этим саморазрушительным и самоуничижительным анализом постоянно. Видит, даже не смотря, и замечает, сам того не желая. Как Чонгук расслаблен и раскован с другими. Как разрешает Сокджину щипать себя за задницу и соски и истерично хохочет при этом, а Тэхёну — виснуть у себя на шее и всячески домогаться. И ничто не вводит его в ступор, не вызывает парализацию центральной нервной системы и коллапс головного мозга, не превращает в каменное изваяние или ощетинившуюся иголками рыбу-шар. Ничто, кроме прикосновений и внимания Чимина. Это так чертовски бесит. Бесит! Чимин даже не может объяснить толком почему. Он понимает, что проблема не в Чонгуке. Проблема в нем самом. В том, что он чего-то от Чонгука хочет и ждет. Чего тот, вполне вероятно, дать ему не может. А не получая этого, Чимин обижается и расстраивается. В самом деле, что с ним, Чимином, не так? Но что не так с этим мелким засранцем?! Почему он так ведет себя? Чимин из кожи вон лезет, чтобы подружиться и сблизиться, а Чонгук судорожно строит новую стену вслед за той, в которую Чимин упорно долбится. Когда он ее преодолевает, то видит новую стену. А за ней уже возвышается еще одна. И еще. И Чимина все это заколебало. Он не понимает, что делает не так. Наверное, он правда глупый, как его пытаются в этом убедить все окружающие. Чимин почему-то думал, что у него это пройдет. Как сезонная простуда — неделю отмучился и снова здоров. Пройдет через месяц. Через два. Ну максимум, через три. Три был его рекордом безответной влюбленности в своего бывшего одноклассника. С которым Чимин, к слову, даже не был знаком лично, обходя его за километр. Чимин вообще влюбчивый. Но надолго его обычно не хватает. Он придумывает себе какие-то несуществующие образы, а они неизбежно тускнеют в объективной реальности, поскольку не имеют почти ничего общего с настоящими людьми. Чимин прошел пубертатный период, ни разу ни в кого по-настоящему не влюбившись — так, чтобы жизни без другого человека не представлять. И он правда думал, что его минует участь сходящего с ума от гормональных всплесков подростка, у которого ладони потеют при виде той самой девчонки, в присутствии которой сердце шалит и не получается связать и двух слов. С Чонгуком Чимин может болтать сколько угодно. Но Чонгук, кажется, его не слушает. Чимин злится. И продолжает лезть к нему, желая вызывать хоть какой-то отклик. Чимину хватает даже злости, раздражения и недовольства — все лучше, чем ничего, верно? Иногда Чонгук к нему более благосклонен и даже улыбается как-то смущенно. Иногда отшивает довольно грубо — и мелкого шкета не смущают ни другие люди, ни камеры, ни то, что Чимин, на секундочку, все еще его хён. Маленький борзый говнюк. Отшлепать бы его как следует. — Да отстань ты от него, — говорит Чимину Хосок как-то раз. — Не дорос он еще. Чимин ужасно жалеет, что не уточнил тогда у своего соседа по комнате, до чего именно Чонгук не дорос. По мнению Чимина, Чонгук вымахал даже больше, чем уместно. Хён тут он, а смотреть снизу вверх приходится на эту наглую детину, уже обогнавшую его на сантиметров пять минимум. От признания своей полной ничтожности и несостоятельности Чимина пока спасают только каблуки. Но от самого себя Чимина уже не спасти. Он сам не понимает: то ли лезет к Чонгуку по привычке, то ли из вредности и природного упрямства, то ли ему это действительно необходимо. Или так — или вообще никак. Тэхён говорит ему, что он мазохист. Чимин начинает в это верить. Он ищет к Чонгуку подход, но тщетно. В итоге все их общение сводится к тому, что они не без злости, раздражения и недовольства друг друга дразнят, подкалывают и стебут. Чонгук временами ведет себя настолько вызывающе, что Чимин начинает думать, что проблема не в нем самом, а все-таки в Чонгуке. Кто бы ни занимался его воспитанием, он явно упустил что-то глобальное. Мемберы в шутку (в каждой шутке...) говорят, что Чон Чонгук их наказание. Хотя что Чимина так удивляет в поведении младшего? Чимин не первый год тусуется с Тэхёном. А Тэхён тот еще моральный отморозок: он постоянно нарушает правила и очень редко соблюдает субординацию — у него все так просто. Чимин, хоть и любит Тэхёна, как своего друга, но открыться ему не решается. Тэхён все время делится с ним чем-то личным, но Чимин никогда не рассказывает ему о своих переживаниях. Ему кажется, Тэхён его не поймет. Ему не нужны чужие проблемы. Тэхён эгоцентрик. А Чимина отчего-то волнуют проблемы других больше, чем собственные. Чимину очень одиноко. И поговорить не с кем. Он чувствует, что нуждается именно в этом — в беспристрастном слушателе и дружеской поддержке, чтобы разгрузить гудящую от непонимания и безысходности голову и облегчить груз на сердце. — Не хочешь мне что-нибудь рассказать? — неожиданно спрашивает Юнги. Ночь. Улица. Фонарь. Они с Юнги сидят на скамейке в сквере напротив общаги и курят: Юнги буквально, Чимин — фигурально. Юнги смолит очередную сигарету, смакуя каждый вдох и растягивая каждый выдох. Чимин снова и снова щелкает зажигалкой, бездумно смотря на вспыхивающий и гаснущий язычок сине-желтого пламени. Такими темпами заправлять зажигалку придется уже не раз в месяц, а каждую неделю. Возможно, Чимину пора навестить штатного психолога и попросить санкционированные колеса, чтобы хоть немного снизить градус напряжения. — Боюсь, ничего нового ты от меня не услышишь, хён, — отвечает Чимин и со вздохом откидывается на спинку скамейки, оставив наконец зажигалку в покое. Юнги выдыхает дым в сторону, не сводя с Чимина внимательного взгляда, проникающего сквозь его начищенный до блеска образ беззаботного и неунывающего глупого солнышка, готового светить всем денно и нощно. Юнги обычно больно смотреть на Чимина — слепит глаза до слез. Но сейчас Чимин наконец потух, и Юнги может его разглядеть. И увидеть то, что другие не могут или предпочитают не видеть. — Опять этот мелкий. Юнги даже не спрашивает. По лицу Чимина и так все понятней некуда. Юнги молча предлагает ему сигарету, но Чимин отказывается движением головы. Юнги становится интересно, как надолго Чимина хватит отказывать ему каждый раз. В тот момент, когда он заберет у Юнги сигарету и нервно затянется, Юнги поймет, что все плохо. Что все пиздец как плохо. И скорее всего, кто-то умер. — Сдался он тебе, — тянет Юнги. — Как по мне, он слишком себе на уме, не по возрасту и статусу. Но на вкус и цвет… — философски резюмирует он, делая еще одну затяжку. — Хотя, наверное, он прикольный. Бесяче-прикольный. Не знаю. Тебя он веселит? — Не ты ли постоянно подкалываешь меня, что я ржу над ним, как больной? — Чимин поворачивает голову, чтобы видеть искренне-похуистичное лицо Юнги. Чей цвет точно фиолетовый, так это Юнги — в его случае, фиолетовый, правда, не имеет к любви никакого отношения. Скорее, к отношению Юнги к этой жизни, людям и Чонгуку в частности — все нахуй фиолетово. — Уже неплохо. Хуже, если бы он заставлял тебя плакать, — пытается проявить несвойственное ему человеческое участие Юнги и по последующему тяжелому вздоху Чимина понимает, что сигарету Чимину сейчас лучше не предлагать. — Не надо меня утешать, — морщится Чимин от собственной никчемности. — Наверное, мне просто уже пора смириться с тем, что мы до конца существования группы будем с ним, как кошка с собакой. — Из вас двоих кошка точно ты, — весело хмыкает Юнги. Страдания окружающих его веселят. А Чимина и Чонгука особенно. Потому что только эти двое слепых идиотов не догоняют, что между ними на самом деле происходит. — Ты всегда можешь уйти, не объясняя причин. Повернуться ко всем пушистыми бубенцами, гордо задрав хвост и послав всех в жопу, и свалить в закат — и все воспримут это нормально. А еще лучше нассы ему в тапки. Все кошки так делают, когда им что-то не нравится. Хотя можешь и лицо расцарапать. Или спину. Выбирай. — Ой, заткнись, хён, — страдальчески просит Чимин. Юнги усмехается, ничуть не обидевшись. Чимин всегда так вымораживающе вежлив со всеми — слишком правильный, а Юнги такие не нравятся, вызывают законные подозрения и желание держаться от таких людей подальше. Когда Чимин говорит то, что думает, до того, как подумать, что сказать, он нравится Юнги куда больше. Юнги чувствует: они с Чимином одной крови. Иначе он бы с ним даже общаться не стал. — Ладно, давай придумаем, как загнать этого кролика в угол. — Юнги бычкует докуренную до фильтра сигарету о край стоящей рядом урны и выбрасывает. Чтобы лучше видеть Чимина, он садится в пол-оборота, кладя руку на спинку скамейки и принимая расслабленную позу. Чимин глядит на него очень выразительно исподлобья, одним лишь взглядом выражая все то, что думает по поводу охоты Юнги на маленьких и беззащитных кроликов. Гринписа на него нет. — Можем выкинуть вас двоих на необитаемый остров, а огниво и нож дадим только тебе. И будет мелкий, как Пятница, бегать за тобой, клянчить еду, тепла и любви. Чимин не хочет улыбаться, потому что он злой, уставший и опустошенный. Но уголки его губ против воли дергаются вверх, когда он живо представляет себе жизнь с Чонгуком вдвоем на необитаемом острове. Юнги, вдохновленный его реакцией, продолжает, словно его опять несет и остановить себя он уже не может. С ним такое случается перманентно. — Но придется дать еще пару концертов, чтобы накопить бабла и осуществить этот план. А до тех пор… Можем кормить его, только когда он хорошо ведет себя и говорит, какой ты, Чимин-хён, замечательный и как сильно он тебя любит. Если будет лгать недостаточно убедительно, лишим его десерта. — Ты слишком жесток, — наигранно ужасается Чимин. — С какими страшными людьми я живу. — Ладно, ты прав. Для мелкого это слишком. — Юнги задумчиво трет подбородок, размышляя, что еще они могут предпринять. — Мне в голову лезут только мысли про совместные прыжки с заклинившим парашютом и подстроенные автомобильные аварии… — Кто-то пересмотрел американских фильмов, — замечает Чимин. — Я придумал. — Что? — настороженно уточняет Чимин, не уверенный, что хочет услышать ответ. — Просто игнорируй его. Выстрелит как пить дать. Чимин громко стонет, откидываясь еще дальше назад, пока голова не свешивается безвольно с другой стороны спинки скамейки. Его шея с громким хрустом щелкает. У Юнги от этого звука мурашки по коже. Он с опаской осматривает шею Чимина, странно, что не переломившуюся. — Ладно, не вариант. — И без слов Юнги понимает, о чем Чимин сейчас думает. Игнорировать Чонгука для Чимина выше его сил. Это еще хуже, чем терпеть его издевки. Хороший мальчик Чимин в принципе такими предосудительными вещами, как игнор, не занимается. Внезапно Юнги осеняет. — Все, вот оно! Это то, что нам надо. Гениально. Просто гениально. — Что?.. — Чимин глядит на перевернутые книзу кронами деревья, освещенные расставленными вдоль аллеи фонарями. Мир кверху ногами выглядит странно, но завораживающе. — Избавимся от массажиста. А поскольку массажист все же нужен… Запряжем под это дело мелкого. Пусть наконец хоть чем-то будет полезен. — Чонгук не согласится. — Чимин садится ровно и с сомнением смотрит на воодушевленного Юнги — на его бледном лице пугающе-предвкушающая улыбка. Чимину становится не по себе. — Вас он отмассажирует по первой просьбе, а меня и с дулом пистолета у виска откажется. — Кто его спрашивать будет? Надо — подключим Джуна. Как Джун скажет, так и будет, — отмахивается Юнги. — Только представь. Даже если у тебя ничего не болит, зовешь мелкого и крутишь и вертишь им, как тебе нравится. Нравится? Чимин смущенно трет шею, не зная что сказать. Одно ясно: шея у него болит, как и плечо, и спина... И без массажиста долго не протянуть. Поскольку массажист доступен не всегда — а в общаге его нехватка ощущается особенно остро, — будет здорово, если кто-то из парней сможет Чимину помочь. Сам он по понятным причинам сделать себе полноценный массаж не в состоянии, сколько бы ни елозил по всем этим массажным шарикам и роликам. Ручной массаж по эффективности ничто не заменит. Но просить об этом Чонгука? Как-то неловко и неудобно. Чимин сам с радостью снимает мышечные спазмы у других, научившись этому, еще когда занимался единоборствами, и совершенствовался в этом на протяжении увлечения акробатикой и атлетикой. Но напрягать Чонгука лишними обязанностями за “спасибо” не хочется. Чонгук совсем не тот, кто на все готов ради своих хёнов… Нет, скорее всего, и готов. Но только не ради Чимина. — Что, боишься не сдержать стонов, когда он будет тебя лапать? — насмешливо выдыхает Юнги. — Мин Юнги! — Чимин замахивается, делая вид, что хочет треснуть наглеца, посмевшего выдать подобное ему в лицо, но только со всей силы хлопает ржущего Юнги по бедру, выражая крайнюю степень своего негодования. — Прекрати, это не смешно! — Да ладно, а вдруг ему понравится, как ты стонешь? — не унимается Юнги, давясь смехом и потирая гудящую после смачного шлепка ногу. Бьет Чимин что надо. — Почему вы постоянно делаете эти грязные намеки?! — вскрикивает Чимин в сердцах. Юнги не первый и не последний, кто постоянно дразнит Чимина и Чонгука их связью, выходящей за рамки приличий — если бы было, чем дразнить, что обидно вдвойне! Наверное, Чимин сам виноват: всеми этими приставаниями к Чонгуку и трепетным к нему отношением он дает мемберам благодатную почву для использования воображения. А им только дай, троллям этим беспощадным. — Я даже общаться с ним нормально не могу, а вы думаете, что между нами что-то есть! — Прости. — Юнги смахивает навернувшиеся на глаза слезы, с трудом, но успокаиваясь. Виноватым он не выглядит от слова вообще. — Просто со стороны наблюдателя, то есть меня, вы ведете себя, как влюбленные школьники, которые в жизни не признаются, что друг другу нравятся. Но прикол в том, что вы не школьники. Мелкий, ладно, может, еще из образа не вышел. Так смешно за вами наблюдать, ты не представляешь. Стоит тебе отвернуться, как он тут же на тебя смотрит завороженно и жарко дышит, как собака при виде сырого мяса. А стоит тебе на него посмотреть, как он сразу весь такой самодостаточный, самодовольный и вообще в твоем внимании не нуждающийся. К слову, ты тоже хреново свою мимику контролируешь, приятель. — Я работаю над этим, — бурчит Чимин, обдумывая услышанное. Конечно, он не раз замечал на записях, что Чонгук очень странно ведет себя, когда Чимин этого не видит. Но это почему-то не улучшало их взаимопонимание. Как только Чимин пытается с Чонгуком выйти на близкий контакт, тот моментально захлопывается, словно не желающий показывать свою жемчужину моллюск. Маленький вредный щуренок. — Лучше бы ты работал над своими стонами. Один раз сделаешь это — так, чтобы у него, знаешь, мурашки по всему телу побежали, — и все, он весь твой… — Старый извращенец! — Чимин кидается на Юнги, пытаясь его то ли защипать до синяков, то ли защекотать до инфаркта. Юнги кряхтит, пыхтит и крякает, отбиваясь, как может. В итоге они оба ожидаемо чуть не наебываются со скамейки, и это остужает их пыл. — Ладно, если серьезно, Пак Чимин, — отдышавшись после бурной потасовки, выдыхает Юнги, оправляя рубашку. — Знай, я вас благословляю. И если вам нужен кто-то на шухере, или кто будет покрывать ваше отсутствие по ночам, я весь в твоем распоряжении. — У тебя столько работы, хён, а ты еще умудряешься свахой подрабатывать! — Чимин категорически недоволен Юнги и глядит на него укоризненно, как строгая мамочка. Юнги тонко улыбается. — Мне нравится причинять людям добро. Догонять их, если они пытаются уползти, и добивать их своей любовью наверняка, — торжественно произносит он и ежится, передергиваясь. — Сука, че ж так холодно. Все, пошли, хватит жопу морозить. Тебе она точно пригодится в ближайшее время. — Готовься умирать, хён, — страстно выдыхает Чимин, и до общаги они добираются бегом: Юнги удирает так быстро, как может, а Чимин грозится его догнать и убить. Зато они согреваются, и в обнимку вваливаются в двери, загнанно смеясь. Это первая ночь за долгое время, когда Чимин о Чонгуке не думает, ложась в кровать, и засыпает сразу, не страдая из-за невозможности избавится от своих навязчивых мыслей.