Behind The Scenes

Чимин открывает глаза. Он не знает, кто он. Не знает, где он. Он фокусируется на расплывающемся интерьере комнаты, в которой лежит. Что находится в горизонтальном положении, понимает минутой спустя. Но все его ощущения под сомнением. Медленно, вяло, слабо его мозг начинает включаться в происходящее. Чимин в больнице — пищит пульсоксиметр, все вокруг бесцветно-белое и обезличенное. Чимин понятия не имеет, как здесь оказался. Он пытается восстановить в своей памяти последнее воспоминание. Начинает с утра, когда точно помнит, как лежал под капельницами. Врач еще раз осмотрела его, померила давление, сказала, что состояние все еще нестабильное, но Чимин был — да, да — бодр, весел и горел энтузиазмом зажечь зал. Попав под чары обаяния Чимина, врач согласилась выпустить его на сцену. Ощущение эйфории усиливалось с каждой минутой, проведенной на сцене — Чимин помнит все выступление, но очень мутно. Он лучше помнит свои ощущения: тепла и легкости, наполняющих все его тело, и что ему требовалось прикладывать больше усилий, чтобы сосредоточиться на пении и вспомнить слова, в то время как танцы давались ему на удивление легко — он двигался, как робот, следуя заложенной в нем программе, не думая о том что делает. Чимин помнит, как резко стало плохо. Кровяное давление подскочило так высоко, что в нос будто попала вода, в ушах поднялся оглушительный звон, а в глазах замерцали звезды на фоне потемневшей картинки. В его голове пульсировала одна мысль: нужно достоять, еще десять секунд, девять, восемь... Он закидывал голову назад, стараясь дышать и контролировать свое тело максимально долго. Он отсчитывал секунды — силы стремительно покидали его, будто прорвало плотину — и этот процесс было уже не остановить. Последним Чимин помнит стальной вкус крови во рту. И как над сценой после финальной песни начал гаснуть свет — он отключился секундой позже. Чимин пытается привстать, чтобы принять полувертикальное положение, но его руки дрожат и подгибаются, как ватные, совсем лишенные костей и мышц — и он слабо стонет. Эта попытка пошевелиться отнимает все его силы. Чимин лежит с закрытыми глазами и старается дышать. Даже это дается тяжело. Трудно пошевелить пальцем. — Чимин-а?.. — слышит он слабый и сиплый голос слева. Он не увидел, что на стуле в углу кто-то сидит. Но голос узнает сразу. Чонгук. — Ты очнулся?.. Стул скрипит, раздаются шаги, матрас продавливается под чужим весом. Чужие горячие пальцы накрывают его, мягко сжимая — Чимина обжигает этим прикосновением. До этого момента он и не ощущал, насколько сильно мерзнет. Ему хочется попросить Чонгука укрыть его, хотя он и так лежит под одеялом и несколькими пледами, но язык не слушается. Хочется плакать от слабости, беспомощности, безысходности и жалости к себе. Но и это у Чимина не получается. Чонгук гладит его по руке. Его пальцы дрожат. Чимин не может вспомнить, почему это кажется ему таким знакомым. Но он вспоминает мгновенно, когда Чонгук наклоняется к нему и целует его в покрытый испариной лоб. Репетиция. Сцена. Танец. Обморок. Объятия Чонгука. Его руки. И поцелуй. Это Чонгук держал его, пока он был в полубессознательном состоянии. Это Чонгук бережно поднял его на руки и отнес в медицинский кабинет. Все это время это был Чонгук. — Все будет хорошо… Я рядом… — зачем-то шепчет Чонгук и ведет рукой по волосам Чимина, гладит по голове и, вздохнув резко, упирается горячим лбом о его лоб, замирая. Чимин не знает, сколько времени они проводят так — кажется, вечность. Когда он наконец может снова открыть глаза, то видит перед собой размытое лицо Чонгука. Его глаза закрыты. Чимин моргает и зажмуривается. На кожу падают чужие слезы — они жгутся и щиплют, стекают мокро и неприятно по вискам, впитываясь в волосы. Чонгук плачет, а у Чимина нет сил, чтобы обнять его — у него даже плакать сил нет. Поэтому он дает Чонгуку выплакаться за них обоих. Во рту сухо, в горле саднит, но все же он шепчет обметанными сухими губами едва слышно: — Все хорошо, Чонгук-а... Я в порядке... Чонгук порывисто обнимает его, утыкается лицом в плечо и рыдает навзрыд.