Behind The Scenes

Чимин проводит в больнице два дня. Домой его выписывают с явной неохотой: врачей беспокоит не его физическое состояние, а душевно-психическое. Работавший с ним клинический психотерапевт убежден: у Чимина серьезные отклонения и требуется время, несколько тестов и точный диагноз, чтобы назначить лечение. Без него все может повториться. Врачам плевать, что Чимин совершеннолетний. У них регламент, и на поруки Чимина они отдать могут только ближайшим родственникам — ни менеджерам, ни даже продюсеру. Приходится звонить родителям. Они приезжают сразу, сев на ближайший поезд. Отец и слушать не хочет ни о каких тестах и диагнозах. Он убежден, что во всем виновато руководство проекта. Менеджеры и Хитман извиняются перед ним, сгибаясь в три погибели, и берут всю вину на себя: что не уследили, что перегрузили, что допустили. Хотя Чимин не ребенок. Он взрослый человек, сам принимающий решения и ответственный за свою жизнь. Но у них контракт. А по контракту ответственность за Чимина несут все, кроме него самого. Он мог бы разозлиться, но из-за убойной дозы успокоительного ему все равно. Он не испытывает ровным счетом ничего, когда видит на пороге своей палаты разгневанного отца, а вместе с ним — бледную мать. Чонгук хочет выйти — ему неудобно и неловко, он с родителями Чимина не знаком и не хочет им мешать, — но Чимин велит ему остаться. Чонгук слушается. В кои-то веки сразу и без пререканий. Разговор с родителями недолгий. Чимин уже чувствует себя нормально и хочет поскорее вырваться из больницы, так что выполняет все рекомендации врачей и ест под их присмотром исправно крошечными порциями. Его даже почти не мутит. Мама выглядит искренне обеспокоенной — и Чимина это немного, но греет. Отец сдержан и скуп в проявлении эмоций, как и всегда. Но хотя бы не кричит на него на весь этаж, как делал это только что за дверями палаты. — Это мой друг, Чон Чонгук-ши, — говорит Чимин, указывая на смущенно застывшего у окна Чонгука. А потом зачем-то добавляет — то ли хочет взять реванш, потому что, наверное, глубоко внутри родителей так и не смог простить до конца, то ли у него действительно проблемы с головой: — Он больше, чем друг. Мама недоумевает: “Что это значит, Чимин-а?..”, у отца лицо каменеет, как посмертная маска — даже глаза закрываются. Когда он снова смотрит на Чимина, тот видит только одно: глубокое и саднящее разочарование. Не осуждение, не презрение, не порицание. Отец расстроен и устало ведет рукой по лицу. — Мы поговорим об этом потом, сын, — говорит он тихо. — Ты болеешь… Я понимаю. Поправляйся. Эти люди… — Ему явно стоит огромного труда оставить лестные эпитеты при себе. — Пообещали, что позаботятся о тебе. Но если ты хочешь поехать домой… — Я не хочу домой, — говорит Чимин спокойно, и мама вздрагивает, как от удара. Выпускает его руку. Ей больно, но Чимин не злорадствует. Потому что ему тоже больно. Но ему хочется вернуться в общагу, укутаться в плед, зарыться в объятия Чонгука, положить голову ему на плечо и закрыть глаза — и пусть хоть весь мир рухнет. — Хорошо, — спокойно принимает его решение отец. — Выздоравливай, — повторяет он, так и не решившись подойти ближе к его койке. — Я пойду подпишу бумаги, — говорит он жене и уходит. Мама остается. Смотрит на Чимина долго, потом бросает быстрый взгляд на Чонгука, который пытается слиться с занавесками. Он пошевелился только один раз, чтобы низко поклониться родителям Чимина, когда тот его представил — и снова замер. Он чувствует, что не должен был становиться свидетелем этого разговора — слишком наболевшего и личного, вовсе не радостного воссоединения семьи, — но в то же время его почему-то очень вдохновляет тот факт, что Чимин попросил его остаться. Чонгук не хочет делить с ним только хорошие моменты. Он хочет разделить с Чимином всю жизнь — какой бы тяжелой и болезненной она ни была временами. — Спасибо, что присматриваешь за моим сыном, Чонгук-а, — говорит мама. Чонгуку стыдно до слез — хотя он за прошедшие сутки и так выплакал все глаза. Чонгук очень плохо смотрел за Чимином. Не смотрел вообще. Если бы он был внимательней и заботливей, он бы понял, что с Чимином что-то не так. Он вмешался бы до того, как все стало настолько плохо, что Чимин едва не умер — он провел в реанимационном отделении бесконечные шесть часов. Его состояние удалось стабилизировать, и как только его перевели в общую палату, Чонгук не отходил от него ни на шаг. Он провинился. Он так чертовски виноват и перед Чимином, и перед его семьей… — Простите меня! — Чонгук падает на колени и ложится на пол. Мама тут же подскакивает и бежит к нему, причитая, за что он извиняется, “не надо, милый, пожалуйста, вставай”. И с третьей попытки ей удается Чонгука с пола поднять. Но головы тот не поднимает — смотрит в пол и сжимает кулаки. Мама снова благодарит его, держит его руку обеими руками, гладит по плечу, и Чонгук немного расслабляется — его отпускает. Чимин внимательно следит за ним, но не вмешивается, хоть и дернулся непроизвольно, когда Чонгук упал на колени. Этот парень… У Чимина от него голова идет кругом. — Я пойду… — сконфуженно произносит мама и подходит к Чимину, чтобы обнять и поцеловать его. — Я надеюсь, что ты скоро приедешь нас навестить, как у тебя будет время… Мы с папой и братом очень скучаем по тебе, Мин-а, — говорит она ему со слезами на глазах. Чимин выдавливает из себя вымученную улыбку и дает обещание, которое вряд ли исполнит: — Я приеду, обязательно. Снова объятия и поцелуй сухими губами в лоб. Чимину он не то чтобы неприятен… Он просто ничего не чувствует. Он запретил себе что-либо чувствовать еще много лет назад — и этот барьер все еще держится. Когда мама уходит, Чонгук тихо подходит к койке и садится на ее край. Чимин немного смущен. Не из-за сцены с родителями, а из-за того что ляпнул. Только бы Чонгук забыл или списал это на его неадекватное состояние... — Я хочу поехать с тобой, — внезапно говорит Чонгук. — Когда ты будешь готов… Я хочу поехать с тобой в гости к твоим родителям и познакомиться с твоим братом. У Чимина брови готовы сбежать с лица. Но он справляется с удивлением и неуверенно отвечает: — Хорошо. Поедем вместе. Чонгука такой ответ устраивает, и напряжение его отпускает. Он берет Чимина за руку — так легко и естественно — и прячет его маленькую ладонь в своих ладонях, больших и горячих. Чимин смотрит на их руки. Внутри мурашки. Это так правильно и неправильно, что он теряется в своих противоречивых ощущениях. — Я хотел поговорить с тобой, — продолжает Чонгук. — Но, наверное, лучше сделать это уже дома. Тебе помочь переодеться и собраться? — Нет, я сам. Спасибо, Гукки. — Чимин не готов. Сам не знает к чему, но реально не готов. Мысль о том, как Чонгук будет его переодевать, вызывает животную панику. Чонгук кивает: — Я подожду за дверью. Зови, если что. Он встает. Чимин неожиданно и для себя, и для Чонгука хватает его за руку, когда тот отпускает его. Крепче сжимает пальцы на запястье и удерживает. Чонгук глядит на него удивленно. — То, что я сказал… — Я знаю, — тихо говорит Чонгук. Его взгляд мягкий, полный нежности и тепла, и на губах появляется легкая улыбка. — Ты для меня тоже больше, чем друг, Мин-а. Он проводит второй рукой по его волосам, и Чимин разжимает пальцы. Это редкий момент — признание Чонгука его ужасно смущает. Он первым отводит взгляд. Чонгук улыбается шире, но ничего не говорит и молча уходит. Он пообещал, что они поговорят дома. И, скорее всего, не только о том, как Чимин чуть не проебал свою жизнь.