Behind The Scenes

Чимин наконец дома. И в его случае дом не имеет ничего общего со строением. Дом для него там, где Намджун, Сокджин, Юнги, Хосок, Тэхён и Чонгук. Они все собираются в гостиной и садятся вокруг Чимина. У них много вопросов. Но первое, о чем они спрашивают: — Как ты? — Я в… — начинает Чимин, и тут внезапно взрывается Тэхён: — Нихуя ты не в порядке, Пак-мать-твою-Чимин! Никто не ожидает, что Тэхён может так зло орать, и все в ступоре — они понятия не имеют, как реагировать и нужно ли. А Тэхёну вот вообще не стыдно. Потому что он за эти два дня, что Чимин провел в больнице, почти Богу душу отдал — Богу, в которого, на секундочку, даже не верит! Юнги ему свидетель. Чимин невольно сжимается, и рука сидящего рядом Чонгука моментально ложится ему на плечи. Он то ли хочет его приободрить, то ли защитить от любых нападок. — Давайте орать только не будем. Наорались уже, — говорит Сокджин с нажимом, смотря Тэхёну прямо в глаза. Тот сдувается так же быстро, как выходит из себя, и оседает обратно на пол. Он все еще злой, испуганный и потерянный. В принципе, как и все они. И разочарованы они в первую очередь в себе — в произошедшем виноваты они, а не Чимин. Чимин думает иначе. — Простите. Мне очень жаль, — тихо говорит он. Теплые и надежные объятия Чонгука придают ему сил продолжать. — Я заставил вас переживать и волноваться… Такого больше не повторится. Простите меня. Он бы поклонился, но Чонгук держит его очень крепко. Чимин чувствует его напряжение, и ему от этого не по себе: Чонгук словно по малейшему поводу готов сорваться и выплеснуть все, что накопилось, на любом, кто будет иметь неосторожность сказать или сделать что-то не так. Двое бессонных и нервных суток, проведенных с Чимином в больнице, дают о себе знать. — Чимин-а… Скажи нам. Что произошло? — наконец спрашивает Хосок. Он, как Тэхен и Чонгук, тоже провел в больнице первую ночь после концерта, который им пришлось заканчивать без Чимина. Но потом, когда Чимина перевели из реанимации, в палату к нему пустили только одного человека — и Хосок и Тэхён уступили Чонгуку, вернувшись в общагу к остальным мемберам. Атмосфера дома была не лучше, чем в больнице. Чонгук им отписывался о состоянии Чимина. Они даже сделали селфи на больничной койке, ради которого Чимин заново учился жизнерадостно улыбаться, чтобы убедить мемберов в том, что все уже позади и он идет на поправку. Врачи тоже спрашивали его о том, что произошло. Его пытал психиатр. Чимину сложно говорить. Он сам до конца не понимает, что с ним не так. — Я переживал из-за того, как выгляжу, — тихо начинает он, опуская голову и смотря на свои руки. Он вырывает из себя каждое слово, словно вытаскивает шипы из-под воспаленной кожи. — Мне постоянно казалось, что я недостаточно… хорош, что плохо смотрюсь, особенно на вашем фоне. Что не дотягиваю до айдола. И поскольку это был наш первый большой концерт… Я хотел удивить фанатов своим преображением. Хотел, чтобы камеры и фотоаппараты запечатлели другой мой образ… Не хотел себя стыдиться. В комнате повисает тишина. Мемберы молчат. Для них это откровение и шок — то, что Пак Чимин стыдится своего тела, которым единственный светил постоянно буквально с момента их дебюта — и всегда казался крайне довольным реакцией публики. И пока Тэхён переживал о своих волосах и маникюре, Чимин на камеру только кривлялся, вообще ни о чем не парясь. — Кто тебе сказал? — нарушает гробовое молчание Юнги — такой мрачный, словно уже приготовил пистолет. И как только Чимин назовет ему имя, он пойдет и застрелит этого человека, не колеблясь, в упор. Чимин ежится, и пальцы Чонгука почти до боли сжимают его плечо. Всем мемберам от убийственной ауры Юнги неуютно. Чимин молчит, и Юнги все жестче давит на него: — Я спрашиваю. Кто сказал тебе, что с тобой что-то не так. Отвечай. Живо. — Юнги-хён… — Чонгук подает голос, чувствуя, как Чимин начинает дрожать, но Юнги рычит в ответ: — Захлопнись. Пак. Чимин. Я тебя спрашиваю. Отвечай. Ни Хосок, ни Намджун, ни Сокджин — никто не вмешивается. Они чувствуют, что это тот самый переломный момент, когда Чимин или доверится им и позволит себе помочь, или продолжит вариться во всем этом дерьме один, пока снова не загремит в больницу. Или того хуже… Чимин резко выдыхает. Закрывает на пару секунд глаза. Потом говорит устало: — Я слышал, как кто-то из стаффа обсуждал это… С самого начала было много разговоров… по поводу моего участия в группе, дебюта и потом… — наконец рассказывает он. — Меня постоянно сравнивали с вами на всех съемках, и имиджмейкеры были недовольны моим внешним видом — их с моим присутствием в группе только мой пресс, наверное, мирил… Я не придавал этому значения. А потом меня начали обсуждать сонбэ… На последних концертах, когда мы сидели рядом в зале. И в конце концов мне скинули обсуждение в фандоме… Наши фанаты хотели, чтобы я соответствовал образу айдола... — И для этого жрать перестал? — Юнги уже в курсе. Им рассказали обо всем менеджеры. Не Чонгук. Чонгук молчал, когда его пытали: понимал, что Чимину важно эту информацию пока не распространять. — Сколько ты не ел? — Десять дней?.. — неуверенно отвечает Чимин. Он уже пытался ответить на этот вопрос врачам. Но очень плохо помнит, что с ним происходило. — Фак! Вот… фак! — раздосадованно восклицает Намджун и, схватившись за волосы, больно себя дергает. У остальных мемберов лица такие же: расстроенные и злые. Потому что проебались они капитально — по всем фронтам. Потому что Чимин не жрал десять дней и медленно подыхал у них на глазах, а они этого в упор не замечали, пока тот на концерте не откинулся. Юнги не сводит с Чимина прожигающего насквозь взгляда — не моргает и не двигается. Потом резко встает, хватает свою куртку, в которой сигареты и зажигалка, и вылетает из квартиры, притормозив только в прихожей, чтобы сунуть босые ноги в стоптанные кеды. Дверь за ним захлопывается. Чимин закидывает голову назад — готовые потечь слезы стекают обратно в носовые пазухи. Он не может сейчас разрыдаться. Зато вместо него плакать начинает Хосок — кусает свой кулак и ревет. Сокджин, сидящий рядом, тут же обнимает его. Никто этого не озвучивает, но они пребывали в таком ужасе и отчаянии, когда поняли, что чуть не потеряли Чимина… А теперь они поняли, что у них было целых десять дней на то, чтобы всего этого избежать. Они упустили миллион и одну возможность помочь своему другу и спасти его. И кто они после этого? Люди вообще? — Чимин-а… — сидящий по другую сторону Тэхён кладет руку на бедро Чимина и крепко сжимает, вынуждая посмотреть на себя. — Ты прекрасен. Ты самое красивое и прекрасное существо, которое я когда-либо встречал в своей жизни — и уникален настолько, что я уже никогда такого, как ты, не встречу. Я понимаю, почему ты так поступил. Я этого не принимаю, но понимаю. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я всегда рядом. И если тебе нужно поговорить, если тебя что-то тревожит… я всегда готов выслушать тебя. Да, мой друг? — Он слегка треплет его по ноге. Чимин подается ему навстречу, рука Чонгука соскальзывает с его плеч, и Чимин крепко обнимает Тэхёна в ответ, как только его руки обхватывают его. Он говорит себе не плакать, но делает именно это. Потому что это Тэхён. Его лучший друг, который с ним рядом уже много лет. Они через столько прошли вместе… И столько всего у них еще впереди. А Чимин почти лишил себя этого. Осознание похоже на выстрел в голову — оно прошивает Чимина насквозь, парализует и не дает дышать. Тот первородный страх, который он должен был испытывать с самого начала, охватывает все его естество — он дрожит и скулит, вспоминая замогильный холод, который ощутил тогда на сцене. Если бы его не успели откачать, если бы он перед началом концерта вытащил катетер и врачи потратили бесценное время, пытаясь попасть в вену, которой не было… Это было бы его последнее выступление. Он бы больше никогда не увидел Тэхёна. И Чонгука. И остальных мемберов. И своих родителей… Последним его воспоминанием стали бы рев толпы и гаснущий над сценой свет. Чимин успокаивается, только когда выпивает большую чашку со слабо заваренным травяным чаем — у него теперь строгая диета, принятие пищи по расписанию каждый час и длинный список препаратов. Но организм у него крепкий — и выносливый, как все убедились в этом лишний раз. То, что другого бы в могилу свело наверняка, на Чимине отразилось минимально. Он даже чувствует себя вполне терпимо. Плакать только все еще хочется. Они разговаривают. Уже тише и спокойней. Его друзья о нем очень волнуются и переживают — это непривычно и приятно, если бы не было так мучительно стыдно и больно из-за того, что Чимин их всех подвел. Но они считают иначе: что это они Чимина подвели. Что слепые идиоты, что близорукие сволочи, что мрази последние… Хосок, захлебываясь извинениями и вымаливая прощение, плачет уже у Чимина на плече, а Чимин утешает его как может. Проходит час, прежде чем все успокаиваются, дав выход пережитому стрессу. Сокджин уже неуверенно пытается шутить. Тэхён также неловко смеется. Чимин через силу улыбается. Он не говорит больше, что в порядке, потому что на самом деле это пока не так, но… Ему хорошо. Тепло, уютно, спокойно. Потому что он дома. Потому что рядом его друзья. И Чонгук. Чонгук остается, когда остальные уходят — мемберы чувствуют, что им нужно дать Чимину и Чонгуку пространство и время. Чонгук все еще сидит рядом, Чимин — у него под боком, подобрав под себя ноги и почти с головой укутавшись в плед. Чонгук выпутывает его руку из-под пледа и берет в свою. Но в этот раз переплетает их пальцы. Чимину жарко — наверное, из-за чая и пледа, — и он не смеет поднять на Чонгука глаз. А тот наклоняется к нему и целует в висок, прерывая тяжелый вздох. Он все время, что другие говорили, молчал. Ждал возможности поговорить с Чимином наедине. Чимин этого разговора тоже ждал — потому что еще в больнице Чонгук ему пообещал. Но морально все равно не готов. Он может сейчас трусливо и малодушно слиться, сказав, что устал, плохо себя чувствует и хочет отдохнуть. Но не делает этого. Чонгук был с ним все это тяжелое для них обоих время. Спал на неудобной кушетке, которую ему занесли в палату. Нормально не питался и не мылся двое суток. И все ради того, чтобы быть рядом с Чимином, поддерживать его и заботиться о нем. Меньшее, что Чимин может сделать, это выслушать, что Чонгук хочет ему сказать. — Больше не ври мне, — просит он тихо, смотря на Чимина, пока тот глядит на их руки. Следит, опустив трепещущие ресницы, как Чонгук гладит тыльную сторону его ладони большим пальцем, посылая толпы мурашек по всему телу. — Если ты не в порядке, если тебе плохо, страшно, больно… Я хочу, чтобы ты говорил мне об этом, а не справлялся со всем в одиночку. Я не хочу тебя потерять. Слышишь? Ты мне нужен, Чимин-а. Он приподнимает его лицо за подбородок. Чимин не сопротивляется и наконец смотрит ему в глаза. Чонгук пугающе серьезен. Он действительно говорит сейчас то, что думает. — Я встретил тебя… И моя жизнь изменилась. Я изменился. Я вырос над собой, стал лучше. Благодаря тебе. Ты так много значишь для меня… Просто позволь мне быть рядом и заботиться о тебе, хорошо? Позволь мне любить тебя, если у тебя пока не получается себя любить и ценить, — тихо продолжает Чонгук. Чимин почти не дышит. Ему кажется, еще пара бешеных ударов заходящегося сердца — и он Чонгука поцелует. Потому что то, что Чонгук с ним делает сейчас… Для Чимина это слишком. Хлопает входная дверь. Чонгук вздрагивает, а Чимин поспешно отворачивается. С порывом сквозняка появляется Юнги — холодный, как улица, с которой он вернулся. Останавливается напротив дивана и демонстративно поднимает пакет из супермаркета. Чимин и Чонгук удивленно на него смотрят. — Я буду кормить тебя с рук, — с угрозой говорит Юнги. — И будешь есть, что я тебе даю. Я купил, что тебе можно, все это детское дерьмо и каши… И только попробуй сблевать. Пожалеешь, что не умер. У Чимина глаза круглые-круглые. У Чонгука отвисает челюсть. Таким Юнги они еще не видели. Это что-то неожиданное, новое и пугающее. Но когда Юнги разогревает еду в микроволновке, а потом кормит Чимина с рук, как и обещал. Чимин честно старается не улыбаться. Чонгук, как ни странно, Юнги уступает — не пытается у него ложку отнять, потому что только он может о Чимине заботиться и кормить его, как маленького. — Я больше не могу, хён... — Чимин просяще поднимает руку. Он свою порцию уже съел — меньше, чем предназначается для шестилетнего ребенка. Но Юнги удовлетворяет и это. Он ставит таймер на наручных часах — ровно на шестьдесят минут. — Через час доешь. И уходит. Чимин смущенно зарывается носом в плед и косит на улыбающегося Чонгука. Тот смотрит на него так, что Чимину очень хочется попробовать его вместо десерта. Но, скорее всего, не в этой жизни.