Behind The Scenes

Перед сколькими людьми нужно спеть, чтобы ощутить это — счастье, любовь, признание, успех, значимость? Почувствовать друг друга на одной волне, передать через вибрации звука свою энергию, позволить ей сконцентрироваться и заполнить все пространство? Когда Чонгук первый раз запел, он был один в душе, предварительно воровато, плотно закрыв за собой дверь. Его голос звучал постыдно фальшиво и ломко, и он дико боялся, что кто-то может его услышать — это был бы позор на всю жизнь. Но Чонгуку нравилось петь — пускай даже так неловко, как поначалу получалось. Его первым настоящим слушателем стала Курым. Перед ней Чонгук впервые смог расслабиться и раскрыться. И его голос зазвучал совсем иначе. Потом его (случайно) услышали родители. Еще несколько месяцев спустя — уже преподаватель по вокалу, а вместе с ним и те дети, что, как и Чонгук, посещали внеурочные занятия после школы. И вот Чонгук уже поет на школьном концерте. От волнения его голос дрожит, не слушается и ломается, но ему все равно аплодируют в конце. Отец хлопает стоя, мама счастливо улыбается. Чонгук сбегает со сцены весь в слезах и клянется себе больше никогда не петь. Он бросает занятия по вокалу. В конце года его приглашают на день рождения одноклассницы в караоке, и Чонгук не может отказаться, потому что их родители дружат. Он берет в руки микрофон, пока остальные ребята сидят за праздничным столом, шумят и усиленно жуют. Чонгук вспоминает, почему любит петь. И не понимает, почему перестал это делать. В нем снова загораются страсть и пока еще робкая надежда, что в этот раз все будет иначе — так, как он хочет. Родители с радостью находят ему профессионального педагога по вокалу. И это тот человек, кто не только возвращает Чонгуку голос, но и уверенность в себе и своих силах. Проходит не так много времени, и Чонгук уже участвует в прослушиваниях — для опыта. У него нет цели быть замеченным и попасть в индустрию. Ему важно перебороть свой страх перед зрителями и получить независимую оценку, чтобы контролировать свое развитие. В комиссии всего семь человек, но Чонгук волнуется так, будто их семьдесят — и все их внимание целиком сосредоточено на нем одном. Не продохнуть. Чонгук учится проживать поражения. Учится справляться со своими переживаниями и эмоциями. И замечает, что чем меньше думает о том, что сфальшивит, кто что скажет о его технике и манере исполнения, обвинит в промахах и недостатках, тем чище звучит голос. Чонгук закрывает глаза и не думает ни о чем, когда поет. Ему просто нравится. Он делает то, что любит, и совершенствуется в том, в чем еще неопытен. У него впереди долгий путь, и это лишь его начало. Чонгук мечтает, чтобы его услышали не сотни, а тысячи. Проходит намного меньше времени, чем он предполагал, и вот их группа уже собирает тысячные залы. Их голоса звучат практически в каждом уголке мира. Что Чонгук чувствует, осуществив свою заветную мечту? Счастье, любовь, принятие, успех, значимость? Чонгук думал, для того, чтобы это ощутить, нужно спеть сотням тысяч, миллионам. Достигнув цели, Чонгук понял, что ему достаточно всего одного человека, для которого и ради которого он хочет и будет петь. Этот человек всегда рядом, куда бы Чонгук ни пошел и что бы он ни делал. Но больше нет. Чонгук смотрит через прозрачное звукоизолирующее стекло на пустующий у противоположной стены диван — на нем так не хватает забравшегося с ногами и восхищенно слушающего его Чимина, который теряет счет времени, когда Чонгук поет, и зависает с ним в студии часами напролет. Чонгук обводит растерянным взглядом смежное помещение звукозаписывающей студии. Ни Чимина, ни его вещей, ни намека на его присутствие. Снимает наушники и слышит по громкой связи музыкального продюсера: — Чонгук-а, что с тобой сегодня? Сам на себя не похож. Плохо себя чувствуешь? Плохо. Так плохо, что не описать словами. — Давай на сегодня закончим, — предлагает продюсер, и Чонгук только кивает. Не может выдавить из себя ни звука — боится, что голос дрогнет, и вместе с ним сломается тот хрупкий барьер, который еще не позволяет Чонгуку сесть на пол и начать рыдать в голос. Он изо всех сил абстрагировался от текста, который пел, выдавая ноль эмоций. В новой песне слишком много боли — той, которой Чонгук и так переполнен. Он не может дать ей выход, потому что она его уничтожит. Он копит ее в себе день за днем. Прошла уже неделя. И Чимин еще ни разу не написал. Чонгук, выйдя из звукозаписывающей комнаты, сразу тянется за телефоном, оставшимся лежать на краю микшерного пульта. — Ты точно в порядке? — спрашивает у него уже звукоинженер, который сводит последние дорожки в отдельный файл для архива. Эта запись никуда не пойдет. Она никуда не годится. Чонгук один из немногих, кто может практически любую песню идеально записать с первого раза. У него абсолютный музыкальный слух. Ему не нужно владеть нотной грамотой, чтобы разложить любую композицию на ноты. Взять нужные тональности и окрасить обезличенный набор звуков собственным мягким, нежным тембром. Но Чонгук не в состоянии сосредоточиться на работе. Он не высыпается — ворочается полночи, постоянно проверяет пропущенные сообщения в чате, но их там нет. Чонгук пробовал сходить в зал, но чуть не сорвал себе спину, потому что контролировать свое тело ему так же сложно, как и управлять голосовыми связками. Тренер принудительно-добровольно отправил его отдыхать. Но даже отдыхать Чонгук не может. Он отчаянно пытается занять себя хоть чем-то, лишь бы не думать о Чимине. Еще функционирует, но уже подходит к своему переделу. — Просто устал. Спасибо за беспокойство, хён, — Чонгук благодарит звукоинженера, сжимая в пальцах гладкий корпус телефона. Ни одного входящего сообщения. Чонгук не показывает, как его всего внутри трясет. Он заученно улыбается, отказывается от предложения продюсера проводить до машины и отписывается менеджеру, что закончил. Менеджер отвозит его домой. Но лучше бы сразу на бойню. — Все еще не хочешь никуда поехать? — спрашивает менеджер, выйдя из машины следом за Чонгуком у здания Компании. — Все парни отдыхают, путешествуют, а ты все работаешь. Тебе бы отдохнуть. — Скучно одному ничего не делать, — отвечает Чонгук. — Лучше уж поработать. — Ну смотри, — менеджер смотрит на него с подозрением, но соглашается с его решением. — Домой в Пусан чего не вернешься? — Родители тоже уехали, дома никого нет. — Понятно, — вздыхает менеджер. — Ладно, если надумаешь все-таки пойти проветриться, помни про безопасность. Если что случится, сразу звони. — Конечно. Спасибо, хён, — Чонгук машинально улыбается. Но стоит ему отвернуться, как улыбка моментально исчезает с его лица. Он помнит открытие автоматических дверей при входе и приходит в себя уже напротив двери в свою комнату, выпав на время и пройдя путь на автопилоте. Смотрит на дверь дальше по коридору с другой стороны. Колеблется несколько секунд и идет к ней. Достает из рюкзака другой ключ, со стикером цыпленка, и прикладывает к картридеру. Открывает дверь, включает свет и скидывает рюкзак на танкетку у входа. Чимин уехал неделю назад, но даже кровать не заправил. Вещи привычно разбросаны где попало, полотенце давно высохло на спинке стула. Чонгук стоит на пороге комнаты несколько минут. Не может ни сделать шаг вперед, ни развернуться и уйти. Не может решить, что ему делать. Единственное его желание — это лечь сейчас на пол и начать биться в предсмертной агонии. Это первая в жизни Чонгука разлука с Чимином на столь долгий срок. А впереди еще неделя. Чонгук не выживет. Он вряд ли дотянет даже до утра. Он медленно проходит внутрь, избегая смотреть на свое бледное, осунувшееся лицо в зеркалах, и берет в руки оставленного в изголовье кровати плюшевого розового кролика. Его Чимину подарил Хосок. Чимин назвал его Кукки, и Кукки обнимает и греет Чимина по ночам вместо Чонгука, когда тот не может быть рядом. Чимин уехал, оставив их обоих. Чонгук ненавидел этого кролика (ревновал к Чимину даже дурацкую игрушку), но сейчас испытывает дружеское понимание и сопереживание. Кукки наверняка чувствует себя таким же подавленным и дезориентированным, как и Чонгук. Чонгук садится на кровать, берет Кукки на руки и обнимает. Утыкается носом между его нелепо торчащих ушей и вдыхает запах искусственного меха, пропитанного легким ароматом парфюма. Запах Чимина. Чонгук начинает реветь и уже не может остановиться. Только когда у него банально не остается сил на всхлипы, он вынужденно успокаивается. Идет в ванную умыться, включает воду и слышит мелодию звонка своего телефона. Он мчится к нему, едва не поскользнувшись на плитке и в последний момент успев схватиться за дверной косяк, чтобы не упасть. Игнорирует появившуюся боль в плече и хватает телефон с кровати. Чимин. Это должен быть Чимин! Звонит Тэхён. — Привет, мужик. Ну что, у нас в десять битва кланов, ты как, в форме? Мы с Джином на тебя рассчитываем. — Не сегодня, — тускло отвечает Чонгук, осев на край кровати. Ноги не держат. Чонгук падает назад и бездумно смотрит в потолок. Потянутое плечо пульсирующе ноет, отдавая в сердце. — В смысле не сегодня? — возмущается Тэхён. — У нас мочилово раз в месяц, ты не можешь слиться! — Я сказал: без меня, — жестко повторяет Чонгук, и тон его голоса заставляет Тэхёна ненадолго умолкнуть. — Приезжай ко мне в Тэгу, — говорит он. Который уже раз? Не дав Чонгуку снова отказаться, он продолжает: — Я серьезно, Гукки. Собирай свои пожитки и запрыгивай на самолет, один час, и ты тут. Мама тебя заугощает вкусняшками, отец до смерти замучает вопросами, в кого ты такой талантливый, красивый и как мир еще не сошел по тебе с ума. Он просто не в курсе, что все уже случилось, повергнешь его в культурный шок, что думаешь после захвата мира баллотироваться в его императоры. Приезжай, потусим у меня пару дней и вместе вернемся в Сеул. Как раз суженый твой тоже подвалит. Чонгук тут же напрягается. Почему так рано? — Чимин же должен вернуться только в конце следующей недели. — У него отменилась поездка, его очередной братан заболел, — небрежно, как само собой разумеющееся, отвечает Тэхён. — Он тебе не сказал? Чонгук молчит. Чимин с ним не разговаривает уже восемь дней. И первый день, когда Чимин еще был тут, Чонгук, если честно, не понимал, насколько все серьезно. Он знал, что Чимин поедет один смотреть красоты Кореи. Он знал, что Чимина не будет две недели. Чонгук не знал, что Чимин будет общаться со всеми, кроме него. А что Чонгук? Слишком гордый, чтобы написать или позвонить первым? Или слишком обиженный, что Чимин уехал без него? Что взял и бросил его? Что предпочел его каким-то своим друзьям, которых Чимин сто лет не видел — и еще столько же мог бы и не видеть? Они планировали эту поездку давно. В их жизнях отпуск случается реже, чем Рождество. Чонгук отчего-то думал, что они возьмут в прокат машину и отправятся в путешествие по стране вдвоем. Может быть, даже пересекут по воздуху или по воде ее границы и побывают где-то еще. Чонгук только в последний момент узнал, что Чимин планировал эту поездку не только с ним. С ними должны были поехать еще минимум трое его друзей. Чонгук ничего не имеет против друзей Чимина. Даже тех, против кого он раньше что-то имел. Но Чимин наотрез отказался отменять договоренность с этими самыми друзьями, чтобы провести это время только с Чонгуком. Чонгук психанул и сказал, что он тогда вообще никуда не поедет. Чимин сказал: “хорошо”, и это было последнее, что Чонгук от него услышал. На утро Чимин впопыхах собрался, сел в такси и уехал в аэропорт один. Когда Чонгук проснулся к полудню, Чимин уже был в Пусане, о чем сообщил Тэхёну, а Тэхён — Чонгуку. — Слушай, у вас все в порядке? — осторожно спрашивает Тэхён. — Да, — врет Чонгук. Не хочет даже своему лучшему другу изливать душу. Тэхён ему ничем не поможет. Он не волшебник, чтобы одним мановением руки и произнесением заклинания материализовать Чимина в этой комнате. Чонгук неотрывно смотрит на входную дверь, словно ждет, что она в любой момент откроется и он увидит на пороге Чимина в дорожной одежде и с чемоданом. — Почему ты тогда с ним не поехал? — спрашивает Тэхён то, что еще ни один мембер не отважился у Чонгука спросить. Хосок один раз рискнул и попытался зайти издалека, и Чонгук перед ним до сих не извинился за то, что наорал на него: “не твое дело!” и захлопнул за собой дверь. — Устал от бесконечных поездок. Хотел поваляться на диване и нифига не делать, — бормочет Чонгук, закрыв глаза. — А ему все на месте не сидится, все время куда-то надо. — Кхм, — недоверчиво соглашается Тэхён. — Ну он всегда такой был. Если где намечается движ, там тут как тут Чимин — даже звать специально не надо. И все же… я думал, вы в очередное свадебное путешествие мотнетесь. — Я тоже так думал. Тэхён сразу понимает, что ступает на минное поле и рвануть может в любой момент, поэтому ловко меняет тему, возвращаясь к насущным проблемам. Ему так и не удается уговорить Чонгука прикрывать на битве кланов красивые и крепкие задницы его и Сокджина. Тэхён вешает трубку ни с чем и обещанием набрать Чонгуку завтра. Едва Чонгук гасит экран, как его снова освещает входящий звонок. Чонгук не решается принять вызов долгих десять секунд. Наконец отмирает и неуверенно отвечает: — Привет, хён?.. Чонгук даже не предполагает, по какому поводу Юнги звонит ему в десятом часу вечера. — Привет, мелкий, — слышится приглушенный и какой-то сиплый голос Юнги. Курил, что ли? Вроде бросил же и уже давно. — Еще не спишь? — Нет, только приехал. — Где был? — На другой студии, наша по графику была занята младшими. — Понятно. Не хочешь ко мне заскочить? Чонгук долго не думает (он не в том состоянии, чтобы в принципе думать) и говорит Юнги, что сейчас спустится. С трудом заставляет себя встать с кровати Чимина и, пока идет к выходу, еще несколько раз оборачивается, то и дело натыкаясь взглядом на одинокого Кукки — кричаще яркое цветовое пятно в серо-черном мире. Чонгук забирает свой рюкзак и, погасив свет, выходит. Юнги работает в своей студии несколькими этажами ниже. Он, как и Чонгук, на время отпуска остался в Сеуле, но ни разу за эти восемь дней они не пересеклись. Юнги то ли не приходил ночевать к ним на этаж, то ли все-таки куда-то выбирался дальше их работы. Или не выходил из своей студии сутками, что наиболее вероятно. Лицо Юнги голубое, как у мертвеца — он работает в полной темноте, рассеиваемой лишь светом от мониторов. Поворачивается к Чонгуку на кресле и ждет, когда тот закроет дверь, убрав раздражающе яркий свет из коридора, который вынуждает Юнги щуриться. — Зачем ты хотел меня видеть, хён? — спрашивает Чонгук устало, упав на диван при входе. Как же он устал от всех этих бессмысленных действий и перемещений… Проще лечь и умереть. — Я тут написал кое-что, хотел, чтобы ты послушал. Юнги снова поворачивается, крутанув кресло, и включает воспроизведение нужного аудиофайла. Чонгук закрывает глаза и слушает. От рваных и высоких нот вначале еще больше щемит сердце, но потом мелодия становится мягче и светлей, и к концу губы Чонгука невольно трогает грустная улыбка: — Очень красиво. — Джун помог мне набросать текст. Правил его раз сто. Будем считать, это окончательный вариант. Юнги ищет среди кучи бумаг нужную. Протягивает ее Чонгуку, и тот медлит, уговаривая себя встать с дивана. Но не заставлять же хёна подходить? Хорошее воспитание побеждает. Чонгук усилием воли поднимает себя с дивана, подходит и забирает у Юнги нотный лист. Поверх нотных строк написан текст, и Чонгук читает именно его — в начале обозначена его партия. Он ориентируется по нотам, напевая про себя уже знакомую мелодию, и замирает, дойдя до строчки, вначале которой стоят инициалы “JM” и двоеточие. Пораженный Чонгук вскидывает глаза на Юнги. Тот внимательно на него смотрит. — Ты хочешь, чтобы мы спели эту песню… вдвоем? — не верит Чонгук собственным глазам. — Хочу. Хоть и знаю, что вам это не позволят, но я написал ее для вас, — говорит Юнги. — Даже если никто никогда ее не услышит, она ваша. Я уже закинул несведенный файл на твою почту, можешь отполировать его до блеска. И текст исправить в сто первый раз. Официально передаю тебе все авторские права. Дерзай. Чонгук снова погружается в текст. Сердце колотится быстрей. Эта песня… У Юнги дар выражать в музыке то, что невозможно выразить иначе — то, что можно лишь почувствовать, пропустив сквозь себя ее звучание. И слова, которые ему помог подобрать Намджун… Почему снова хочется плакать? Даже не так — рыдать навзрыд и выть? Почему каждая нота, каждое слово бьют как по живому? В этом всем так много их, его и Чимина — всего того, чего Чонгук лишился и теперь не знает, как вернуть обратно. — Спасибо, хён… — Слова даются Чонгуку с трудом, приходится выдавливать их из себя. Юнги и не ждет от Чонгука радостных прыжков до потолка и неудержимого восторга. Он не сводит с него пристального взгляда ни на секунду и сообщает: — Чимин звонил мне утром. Чонгук замирает. Сердце болезненно сбивается, грудь сковывает спазм. Он старается не дышать, чтобы не усугубить свое состояние. По всем ощущениям он уже на грани обморока. Юнги лениво продолжает: — Хрен знает, зачем звонил. Только спросил, как ты. Голос у него был такой радостный, словно он уже всю свою семью похоронил и теперь едет в хоспис за оставшимися родственниками. Привет тебе не передал, извини. Чонгук ждет продолжения, но его не следует. Неподвижный взгляд Юнги давит. — Решили взять перерыв? — спрашивает Юнги наконец. Никто из них, ни Чимин, ни Чонгук, не произносил этой фразы. Но по факту это так и есть. У них перерыв. Во взаимодействии и, видимо, в отношениях. Время, которое они должны провести наедине с самими собой. Время, которое они потратят впустую, потому что и так знают, что не смогут друг без друга. Они могли бы быть вместе все эти дни. Создавать новые воспоминания, проживать яркие моменты, делиться впечатлениями и эмоциями, наслаждаться каждой секундой, проведенной вдвоем… Чонгук садится на край стола и намеренно осторожно держит лист с песней. Они с Чимином могли бы записать ее уже сейчас. Но Чонгук похерил все эти возможности. Почему? Почему он до сих пор ведет себя, как малолетний придурок? Почему Чимин ему все прощает? Хорошо, что в этот раз не стал. Будет Чонгуку урок. На всю оставшуюся жизнь. — Когда-нибудь вы должны были устать друг от друга, — заявляет Юнги, не дождавшись никакого ответа. — Это нормально. Все пары через это проходят, особенно те, кто и живут, и работают вместе — вместе двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Хорошо, если это заставит переоценить друг друга и ваши отношения, вспомнив, почему они вообще начались и столько времени продолжались. Плохо, если в итоге вы поймете, что не быть вместе намного проще и удобней. — Это не так… Мы поругались из-за какой-то ерунды, — опускает голову Чонгук. — Так обычно и происходит. Чонгук поникает совсем и трет глаза. В переносице давит. Опять давление. Сегодня надо все-таки поспать. А для этого, похоже, придется идти к дежурной медсестре за снотворным. Менеджерам и Хитману это не понравится. Чонгук не хочет лишнего внимания к себе, своим проблемам и создавать эти проблемы кому-то еще. Но сам он уже не справляется. — Почему не позвонишь ему? — в лоб спрашивает Юнги. Он сидит, откинувшись на спинку стула и сцепив перед собой пальцы. — Боишься, что он не возьмет трубку, что ли? Он так не сделает, сам знаешь, это не про Пак Чимина. — Я не знаю, что сказать, — в отчаянии выдыхает Чонгук. Он ждал, что любая попытка завязать разговор на эту тему вызовет у него приступ неконтролируемого гнева, как случилось с Хосоком неделю назад, но внезапно понимает, что у него не только не осталось сил беситься, но и появилось желание поговорить хоть с кем-нибудь. И этим кем-то снова, как и раньше, неожиданно становится Юнги. Юнги усмехается и отвечает любезно: — Как вариант, извиниться, сказать, что любишь его, скучаешь и хочешь, чтобы он скорее вернулся? Могу поспорить, если бы ты это сделал еще неделю назад, он бы отменил все поездки и рванул обратно. — А если ему правда нужно время, чтобы побыть одному? Если он устал от меня? — Чонгук поднимает на спокойного Юнги больной, воспаленный взгляд. — Если я сделаю только хуже, когда начну навязываться и чего-то от него хотеть, а он ничего не хочет? Если бы он правда хотел вернуться, он бы уже вернулся. — И что бы он получил, вернувшись? — хмыкает Юнги. — Тебя, колючего и нежелающего разговаривать, все еще до смерти обиженного, будто он твой песочный замок палкой раздолбал? Чон Чонгук. Соберись. Или нужно, чтобы он еще раз оказался одной ногой на том свете, чтобы заставить тебя осознать непреложную истину и начать действовать? Чонгук вздрагивает. Не будь у него в руках листка, он бы сжал кулаки. Но он не смеет мять бесценный подарок. Как давно Юнги решил написать для них песню? Почему он решил подарить ее именно сейчас? — Не говори таких вещей, — шепчет Чонгук, гоня от себя прочь всколыхнувшиеся воспоминания. — Это жизнь, — отрезает Юнги, перестав заботливо вытирать Чонгуку сопли и взявшись за ремень. — Любого из нас может в какой угодно момент не стать. Время единственный ресурс, который невосполним, его не купишь за деньги, его нельзя взять в кредит. И ты тратишь этот ресурс на всю эту фигню. Что тебе это дает? Возможность упиваться собственной никчемностью? Нравится чувствовать себя жертвой непреодолимых обстоятельств? Что ты пытаешься доказать? И кому? Себе, что жить без Чимина не можешь? Или Чимину, что он не может без тебя? Хочешь выиграть, хочешь, чтобы он приполз первым? Он приползет. Только правда такова, что это ты проиграл, когда начал эту игру. Чонгук не орет. И не потому, что перед ним суровый Юнги, а не мягкосердечный Хосок. Не порывается вскочить и уйти, громко хлопнув дверью. Он не чувствует злости, даже если слова Юнги отзываются неприятным шевелением внутри и болью за грудиной. Потому что Юнги прав. Как всегда. Потому что он смыслит в этой жизни больше, чем маленький и глупенький Чонгук, все пытающийся изображать из себя взрослого мужчину, но черта с два это так. И ему стыдно. Не перед Юнги, а перед Чимином. Что снова его расстроил, подвел, обидел, что опять повел себя, как эгоистичный и капризный юнец. Что уже восемь дней ни разу не попытался написать или позвонить, что даже не спрашивал у других, как у Чимина дела, где он сейчас и что делает, словно Чонгуку плевать. Но ему не плевать. Ему плохо, больно и так страшно. Чонгук возвращается в комнату Чимина, Юнги остается работать в студии — его ждет долгая ночь. Чонгук составил бы ему компанию, но точно не сегодня. Уже поздно, на часах почти полночь, Чонгук боится Чимина разбудить. Обычно тот ложится поздно, но сейчас он в поездке, поэтому может уже спать, если завтра ему рано вставать. Чонгук так и не решается позвонить (ссыкло). Он открывает их чат, где последнее сообщение от Чимина — пожелание сладких снов, оставленное девять дней назад, накануне отъезда. Чонгук отправляет несколько сообщений подряд: “привет… извини, что поздно. надеюсь, не разбужу тебя…" "я просто хотел сказать, что мне жаль. прости, если обидел. прости, что не писал и не звонил. я болван. я думаю о тебе постоянно" "я так хочу, чтобы ты был здесь, со мной… я так безумно скучаю по тебе, Мин-а. я бы все отдал, чтобы оказаться рядом с тобой сейчас" "я очень сильно люблю тебя” Чонгук откладывает телефон и выдыхает, падая на кровать. Тянется к Кукки, кладет его сверху на лицо, утыкаясь в меховой живот, и дышит. Медленно, вдумчиво, глубоко, вдыхая оставшийся на шерстке свежий, приятный аромат парфюма. Думает об упущенных возможностях и похеренном впустую времени. Думает, как там Чимин, все ли у него хорошо, нравится ли ему в том месте, где он сейчас, хочет ли он вернуться домой, скучает ли по Чонгуку или хотя бы изредка вспоминает о нем, кто сейчас рядом с ним… И так по кругу, одни и те же тревожные мысли. Снова и снова. Которую ночь подряд. Завтра Чонгук встанет разбитым, заснув только под утро. Будет жестко тупить в студии звукозаписи, заставляя их тренера по вокалу отчаянно краснеть, и вместо текста будет неотрывно пялиться на пустой диван за стеклом. Что с ним не так? Почему он это допустил? Зачем ему нужен был этот опыт? Чтобы в очередной раз понять, как сильно он Чимина любит и как сильно ненавидит ругаться с ним? Неужели ему так сложно уступить? Неужели так страшно пожертвовать своими принципами и комфортом ради того, кто тебе дорог? Телефон оживает и вибрирует входящим сообщением. Чонгук резко вскидывается на кровати и хватает его. Тэхён:       “мы разнесли их в пух и прах"       "без тебя дезертир"       "чтобы тебе совесть спать не дала” Проклятье Тэхёна действует. Чонгук не может сомкнуть глаз до самого утра, гипнотизируя темный экран телефона. Его сообщения Чимину остаются без ответа.