Behind The Scenes

— Вы помирились? — это первый вопрос, который Чонгук слышит, придя в гостиную, где мемберы уже завтракают. Он встал поздно, наконец выспавшись, но Чимин еще спит, и будить его Чонгук не стал. Операторов и камер нет — первое, что Чонгук проверяет, прежде чем плюхнуться на свободный стул. Глядит на ломящийся от еды стол — все явно покупное, а не на скорую руку Сокджином или Юнги приготовленное, — и смотрит на Намджуна, который задал ему вопрос и терпеливо ждет ответа. Но Тэхёну ответ не требуется, и он сразу интересуется: — Бурно? Я что-то ничего не слышал, — тянет он, тщательно намазывая себе сливочное масло на тост перед тем, как сверху еще нафигачить джема. К черту диету, он в отпуске еще два дня. — Хоби, а ты слышал? От неожиданности Хосок давится кофе, и сидящий рядом Юнги сочувствующе похлопывает его по спине, помогая откашляться. — Ч-что слышал? — лепечет Хосок, делая вид, что дурачок. — Сопутствующие бурному примирению звуки, — любезно поясняет Сокджин, тут же включаясь в разговор, как только запахло паленым. Он такое любит. Его завтраками не корми — только дай узнать горячие подробности. Хосок быстро смотрит на взлохмаченного и помятого Чонгука. Оговоренного заранее и согласованного плана действий на случай атаки мемберов у него нет, и Хосок теряется с быстрым ответом, еще больше подогревая интерес озабоченных парней. — А Чим-Чим где? Встать не может после всех усердных извинений? — светским тоном, как о погоде, продолжает Тэхён, щедро набирая ложкой еще джема. — Он болеет, — напоминает Чонгук, если вдруг кто-то забыл, и заканчивает накладывать себе еду на тарелку. Ему нужно поесть, даже если аппетита все еще нет. Здорово он, конечно, себя ушатал, лишь бы руководство не забило тревогу, если он все-таки где-нибудь в обморок да грохнется. — Не трогайте его, пусть спит. — Да кто ж отважится его трогать? — хмыкает Сокджин, хрустя морской капустой. — Ты ж этому кому-то сразу руки поотрываешь. — Они правда спали, — все-таки решает вступиться за младших Хосок. — Не было ничего, что вы опять начинаете? Чонгук демонстративно набирает полный рот еды. Не было так не было. Индифферентное выражение его лица полностью соответствует этой целомудренной версии. Но Сокджин и Тэхён, ясное дело, им с Хоби не верят. — Так я так и не услышал ответа на свой вопрос, — напоминает Намджун, смерив и Сокджина, и Тэхёна таким взглядом, что те вмиг умолкают, проглотив все свои сальные шуточки вместе с едой и запив их сверху, чтобы случайно чего не ляпнуть. Намджун смягчает взгляд и переводит его на усиленно жующего Чонгука. Тот кивает — помирились. Намджуну этого достаточно. Он расслабляется, когда понимает, что ему не придется переживать о съемках и качестве контента. Намджун еще не знает, что лучше бы Чонгук и Чимин были в ссоре, чем снова дорвались друг до друга. Хотя мог бы, конечно, и догадаться, прожив с ними столько лет. Чонгук, закончив с завтраком, возвращается обратно в их спальню. Комната затенена зашторенными окнами, очертания Чимина едва угадываются под пышным одеялом — торчит только одна розовая пяточка. Чонгук забирается на кровать, берет Чимина в охапку, закидывает ногу на его бедра, прижимаясь ближе, и устраивается со всеми удобствами. Затихает и довольно вздыхает. Чимин, если уже и не спит, виду не подает — он такой мягкий, теплый и сонный, что Чонгук не удерживается и целует его в нагретую шею. — Дай поспать, — слышит он невнятное бормотание в ответ. — Надо вставать, — негромко отвечает Чонгук, словно все еще боится потревожить сон Чимина. — Скоро съемки начнутся, а ты еще не ел. Завтрак остынет, будет невкусным. Чимин не наигранно стонет и утыкается лицом в подушку. То ли прячется от света, то ли от Чонгука, то ли надумал удушиться, лишь бы не вставать с кровати. И Чонгук его понимает, как никто другой. Ему самому вылезать из постели и расставаться с Чимином не хочется до трясучки и внутренней истерики. Чонгук делает пару глубоких вдохов и медленных выдохов, глаза сами собой закрываются, и в итоге он утыкается носом в затылок Чимина, проиграв этот бой. Ну и ладно. Будить их обоих приходится уже Хосоку. А вслед за ним приходят и менеджеры, чтобы узнать о состоянии Чимина и убедиться, что тот выпил лекарства. Пасут его, как маленького ребенка, на ответственность которого за себя самого бесполезно уповать. Чимин со старшими никогда не спорит и права не качает, поэтому послушно делает все, что от него хотят, даже если сам не хочет. Чонгук не вмешивается, чтобы ситуацию еще больше не усугублять. Он убедительно прикидывается пай-мальчиком, спрятав подальше свои татуировки и “вылупив оленьи глаза”, на Чимина даже не смотрит, чтобы никто ничего не подумал, самоотверженно зависает с Тэхёном весь день и играет с ним в исключительно мужские игры. Ждет момента, чтобы остаться с Чимином наедине и уже перестать играть лицом и мышцами на камеру. Он падает в шезлонг рядом с Чимином на крыше дома, где разбита оранжерея. Поворачивает к Чимину голову и рассматривает его, пока тот пытается урвать еще пару минут нездорового, но хоть какого сна. — Можно тебя поцеловать? — спрашивает Чонгук, еще не выйдя из образа хорошего мальчика. Будто ему нужно разрешение. — Нельзя, — слышит он ожидаемый ответ и дует губы. Чимин продолжает лежать с закрытыми глазами, сложив руки на животе, и Чонгук смотрит на серебряное кольцо на его безымянном пальце. — Спящую красавицу принц не спрашивал. — Принц был некрофилом. — Не травмируй моего внутреннего ребенка. Их шутливая, привычная перепалка заставляет появиться улыбку на лице Чимина. Чонгук сам начинает улыбаться, как дурак. — Как ты себя чувствуешь? — тихо, с нежностью в голосе спрашивает он, для него это действительно важно. Хоть он старался держаться от Чимина весь день подальше, чтобы случайно не сорваться и не сожрать его на глазах у изумленных операторов, Чонгук неотрывно следил за тем, что Чимин делал, как говорил и вел себя — он анализировал его состояние беспрерывно, чтобы быть уверенным в том, что Чимин не вынуждает себя работать на износ. Чонгук рад, что в итоге, как только организаторы объявили перерыв, Чимин сразу ушел отдохнуть на удобном шезлонге, под мягким, предзакатным солнцем, в полутени от раскинувших резные листья декоративных пальм, окруженный приятно пахнущими цветами и работающими на полную мощность увлажнителями воздуха. — Хорошо, — отвечает Чимин мягко и, повернув голову, смотрит на Чонгука, занявшего соседний шезлонг. Он ласково улыбается ему. — Благодаря тебе. — Ага, благодаря мне, — хмыкает Чонгук. — Я тебе ночью спать не дал, теперь тебе приходится на ходу отсыпаться. — Я отлично спал ночью, — возражает Чимин, посмеиваясь. — И не только спал. Плохо я спал все предыдущие дни. Чонгук садится, подобрав под себя одну ногу, и достает из кармана телефон. Чимин наблюдает за ним, пока ничего не спрашивая. Чонгук сосредоточенно ищет нужный трек, выставляет максимальную громкость и включает музыку. Чимин слушает, не прерывая установившегося между ним и Чонгуком зрительного контакта. Чонгук ждет реакции, хоть и знает, какой она будет. — Вау, очень красиво! — Чимин даже привстает. — Кто это написал? Я не слышал ее раньше. — Юнги-хён, — отвечает Чонгук. — Это наша новая песня? — тут же оживляется Чимин и тоже садится, спустив босые ноги на подогреваемый пол. — Хоби ее слышал? Он уже думает над хореографией? — Это только наша песня. Чимин удивленно хлопает ресницами. Медленно, но до него доходит. Он быстро сглатывает, чувствуя, как от волнения пересыхает в горле, и робко уточняет, правильно ли понял: — Наша с тобой?.. — Да, — подтверждает Чонгук, запуская повторное воспроизведение. — Текст тоже есть, может быть, ты захочешь что-то добавить или убрать... Хочешь послушать? — Конечно! Чимин глядит на Чонгука во все глаза, чуть приоткрыв рот. Как раз заканчивается проигрыш, и Чонгук начинает петь свою партию. Слова ложатся на мелодию так легко и естественно, подстраиваясь под чистый и высокий голос Чонгука, что ему впервые не приходится следить за своим пением. Юнги безошибочно выбрал нужную тональность и использовал те артикуляции, которые позволяют голосу Чонгука свободно литься, не вызывая напряжения ни мозга, ни связок. Чонгук изменил текст (в сто первый раз), добавив в него те вещи, которые понятны только ему и Чимину, сделав эту песню чем-то очень личным и глубоко интимным. Чонгук умолкает, когда тональность идет вверх — это уже не его октавы. Чимин слушает Чонгука, затаив дыхание. Он выглядит таким очарованным, что последние строчки Чонгук пропел с улыбкой, которую не смог проконтролировать. Она получила отражение в его голосе, и Чимин чуть вздрогнул, весь покрывшись мурашками: Чонгук видел, как стремительно его открытая кожа на предплечьях превратилась в гусиную. — Гукки… — наверное, это впервые на памяти Чонгука, когда у Чимина нет слов — только одни эмоции. Он вскакивает с шезлонга и бросается Чонгуку на шею. Они оба теряют равновесие, но Чонгук, чудом успев перераспределить свой и чужой вес, падает спиной обратно на шезлонг, а не кубарем на пол, утянув Чимина за собой. Он хрипло смеется, пока Чимин все сильнее сжимает руки: — Ты меня задушишь сейчас, — сипит он, не делая и попытки ослабить объятия или выбраться из них. — Кто тогда тебе будет серенады под окном петь? Чимин набирает воздуха побольше — Чонгук слышит, как он делает шумный вдох, — но не успевает сказать все что собирался, потому что в этот самый неподходящий момент их прерывают. Что за... В имени Тэхёна нет ни одной "р", но Чонгук рычит его про себя. — Так и знал, что вы здесь, — говорит Тэхён. — И уже друг на друге. Чудно. Он подходит и останавливается у изголовья. Руки в карманах, на скучающем прекрасном лице подобие научного интереса. Чонгук медленно выдыхает, исподлобья глядя на Тэхёна, как на врага народа. Надо было подпереть чем-нибудь дверь — было же предчувствие, что кто-нибудь обязательно все испортит. — Чего тебе? — спрашивает Чонгук, подавляя раздражение. Его пронзает острый укол разочарования, когда Чимин ожидаемо его отпускает и садится, смущенно приглаживая волосы. — Они там нам сценарий накатали к вечерним съемкам, — сообщает “радостную” новость Тэхён. — Мы все участвуем в задушевном разговоре за костерком в ночи. Кому-то из нас придется петь Чим-Чиму дифирамбы, так что предлагаю вернуться к бесконечно актуальной истории про пельмени, и тебе не придется тогда заикаться, рассказывая всему миру, какой Чимин мягкий и приятный, имея в виду, ясное дело, на ощупь, трогательный и податливый… — Хватит, я понял, — останавливает Тэхёна мрачный Чонгук. Чимин смотрит на друга недовольно. — Хочешь, чтобы я тебе эти пельмени до конца жизни вспоминал? — спрашивает он резко. — Это я тебе их должен до конца жизни вспоминать, — заявляет Тэхён, скрещивая руки на груди. Поругаться хочет? — Но не переживай, в конце я расскажу, какой ты добрый и понимающий. Не совру даже. Вместо того, чтобы меня взглядом сверлить, не хочешь сказать “спасибо”? — Спасибо, — ядовито повторяет Чимин и встает с шезлонга Чонгука, чтобы пересесть на свой. Чонгук не решается поймать его за руку и удержать. Не может понять, Чимин изображает недовольство или правда раздражен — вот в такие моменты его руками лучше не трогать. — Знаешь, как сложно благодарить тебя за добрые дела, когда ты постоянно используешь злые слова? — Сарказм — это естественная защитная реакция психики здорового человека, — усмехается Тэхён. — Чего ты сегодня такой чувствительный? После ночи не отошел еще? — Опять начинаешь? — Чимин, кажется, уже готов с Тэхёном подраться. Чонгук на всякий случай занимает позу для быстрого старта, если придется вмешаться. Он надеется, что не придется, хотя по Тэхёну никогда нельзя сказать, до какой степени кипения в этот раз он хочет Чимина довести. — Я любя, — скалится Тэхён, и Чимину каким-то чудом удается удержать себя в руках. — Так что, мы договорились? — Хорошо, — дает согласие вместо сердито сопящего Чимина Чонгук. — Спасибо, Тэ. — Тогда я выбираю Чонгука, — заявляет Чимин. — Хочешь съемки сорвать или сделать признание века? — удивленно вскидывает брови Тэхён. — Порадуй лучше старину Хосока, он еще не знает, как ты втихаря дрочишь на его видосы с тренировок. — Последнее время я дрочу только на видео Гукки, — с милой и невинной улыбкой признается Чимин. — Не могу говорить ни о чем, кроме них. Гукки, — обращается он к застигнутому врасплох Чонгуку, который честно пробовал молча отсидеться в сторонке, а теперь не знает, чего и ждать. Кроме беды. — Ты здорово прогрессируешь в боксе. Если я тебя попрошу, ты ведь накостыляешь кое-кому ради меня? И тебе хорошая практика, и мне приятно. — Эй, так нечестно! — восклицает Тэхён, который сразу понимает, о ком идет речь. — Это против правил, Пак Чимин. Вот расскажу я всем, какой ты на самом деле… — Ну и какой я? — с вызовом спрашивает Чимин, вздернув подбородок. — Давай, говори, ну же, какой я на самом деле, по-твоему? — Вредный маленький говнюк, — рычит Тэхён и набрасывается на Чимина, повалив его на шезлонг. Чимин успевает только взвизгнуть, как его принимаются щекотать, щипать и всячески тискать. Чонгук сидит в растерянности и легкой прострации, бездействуя, хоть Чимина на его глазах нещадно лапают всюду. Но желания оторвать Тэхёну руки, как предрекал Сокджин, у Чонгука не возникает. Он ловит себя на том, что начинает улыбаться, хоть Чимину совсем не весело. И смеется он только потому, что Тэхён его безжалостно щекочет. — Хватит, хватит! — просит он, слабо отбиваясь. Но Чонгука на помощь не зовет. — Говори живо, что любишь меня! Любишь больше всех на свете! — грозно требует Тэхён. — Что жить без меня не можешь! Что жизнь за меня отдашь! — Господи, я люблю тебя, — сквозь навернувшиеся на глаза слезы, пищит задыхающийся от смеха Чимин. — Да не господи, а меня! — взрывается Тэхён. — Я люблю тебя, Ким Тэхён! — кричит Чимин, чтобы его услышали и отпустили наконец. Едва Тэхён выпускает Чимина, перестав его мучить, как тут же чувствует на своей шее горячее предплечье, которым его нежно придушивают. Чонгук бережно прижимает голову Тэхёна затылком к своему твердому животу, давя рукой чуточку сильней, и Тэхён тут же становится паинькой. Он на всякий случай вцепляется в предплечье Чонгука обеими руками, хотя ему это все равно не поможет: Чонгук и одной левой с ним может справиться без усилий. — Ты моего парня у меня на глазах увести пытаешься? — с ласковой улыбкой убийцы интересуется Чонгук, наклонившись к заискивающе улыбающемуся Тэхёну, который боится лишний раз дернуться. Чонгуку и его силище он вообще не доверяет. Это Чимин крепкий парень, который не боится, что ему в порыве страсти что-нибудь сломают. А Тэхён хрупкий, нежный, беззащитный и ранимый — он всем так говорит. — Даже в мыслях не было! — горячо заверяет его Тэхён, который еще хочет жить, но понимает это слишком поздно. — Держи его крепче, — говорит Чонгуку Чимин, отдышавшись. Он раскрасневшийся, запыхавшийся, с блестящими от предвкушения сладкой мести глазами и кровожадной улыбкой. Закатывает уже рукава лонгслива, готовясь приступить к экзекуции. И Тэхён даже пискнуть не успевает, как Чимин набрасывается на его бока. На громкие вопли Тэхёна прибегают Хосок и Намджун, первые услышавшие отчаянные призывы о помощи. Влетают в оранжерею и застают крайне экзотическую картину. На Тэхёне уже почти спущены штаны, потому что он пробует отбрыкиваться, пока Чонгук удерживает его навесу, перехватив под подмышками и надежно зафиксировав, а Чимин всячески над Тэхёном измывается и то и дело покушается на его соски. Тэхён рыдает, икает и ржет одновременно. — Вы что тут совсем озверели?.. — охреневает Намджун, застыв и не спеша применять грубую мужскую силу и административный ресурс, чтобы Тэхёна спасти. — Он первый начал! — заявляет Чимин, шлепнув извивающегося Тэхёна по заднице. — А продолжит, откручу яйца. — Я больше так не буду, обещаю! — верещит Тэхён, давясь воздухом и смехом. Чонгук наконец Тэхёна отпускает, позволяя ему сползти на пол. Лежачего не бьют, так что верный своим принципам Чимин оставляет его в покое. Характерным жестом откидывает волосы с лица, выглядя полностью удовлетворенным. Выздоровел, что ли? — Ну и что мне с вами делать? — со вздохом спрашивает Намджун, глядя на корчащегося на полу Тэхёна, который все никак не может успокоиться. Ему противоестественно весело. Так понравилось, что ли? Как бы чаще нарываться не стал. — Наказать всех троих, как детей маленьких? — Мы тебя не смогли поделить, — внезапно признается Чимин и глядит на Намджуна тем взглядом, от которого любой тает, как холодное и бесчувственное мороженое под жаркими лучами солнца, неизбежно превращающееся в сладкую лужицу умиления. — Нам же сегодня друг другу говорить приятные слова, мы все хотим тебе сказать, какой ты замечательный, хён, как мы тебя безгранично ценим и бесконечно любим. Тэхён хотел это сделать сам, пришлось его побить. Намджун, зардевшись, быстро смотрит на Хосока, словно хочет убедиться, что сладкоголосое видение в лице Чимина не одному ему льет в уши мед. Хосок прыскает в кулак, стараясь не поддаваться истерике Тэхёна, которая, кажется, передается воздушно-капельным путем. — Все, заканчивайте с этим, — машет на них рукой Намджун, польщенный, конечно, но прекрасно понимающий, что не он причина этой ребяческой потасовки. — Сорвете съемки, я с вас шкуру сорву. И с тебя первым, — указывает он пальцем на Чонгука, которому снова попадает ни за что, пока он с краю стоял и помалкивал, как скромный и воспитанный мальчик, который не лезет в серьезные разговоры взрослых дядей. — А я что?! — восклицает он, задетый в самое сердце. — Я все видел, — продолжает Намджун, обличительно покачивая указательным пальцем. — Как ты Чимина в углу зажал в обед. — Эй, а как же я?! — Тэхён напоминает о себе и о том, что это он тут пострадавшая сторона, а не Чимин, который совсем не против, чтобы его зажимали по углам, жарко дышали в шею и трогали за задницу. Чимин изображает из себя святую непорочность, сидя на крае шезлонга, со сдвинутыми коленями и сложенными сверху руками. Ангел — не прикопаешься. — А ты за что боролся, на то и напоролся, — заявляет беспристрастный Намджун. Ему и показаний свидетелей не нужно, чтобы безошибочно определить виновника. — Через двадцать минут начинаем. Он уходит, понюхав по дороге свисающие с потолка цветущие лианы. Хосок остается, с интересом наблюдая за приводящими себя в порядок младшими. Чонгук подает Тэхёну руку и рывком ставит его на ноги, помогая без усилий подняться. Чимин, в свою очередь, заботливо поправляет на нем одежду. Тэхён все еще икает. — Решили, кто кому говорит? — спрашивает Хосок. — Джуна уже застолбил Джин-хён, простите, ребята, придется выбрать кого-то другого. Я бы на вашем месте с Джином-хёном тягаться не стал. — Тогда ты мой, — говорит Чонгук с предвкушающей улыбкой, и Хосок вскидывает брови. На всякий случай поднимает руки и делает полшага назад: — Не, не, я в ваши игры не играю! — Ага, конечно, а в игру “прикинусь-ка я мужем Чимина и склоню его к исполнению супружеского долга” еще как играешь, — недобро щурится Чонгук, который терпел достаточно долго, чтобы наконец высказать все своему хёну в лицо. Хосок думал, Чонгук не знает, как хён, интимно понижая голос, лезет к Чимину со всякими непристойными предложениями? Как все время его завалить где-нибудь пытается и потискать? И на камеру не стесняется мысленно раздевать его откровенно похотливым взглядом? Чонгук знает и видит абсолютно все. От него ничего не скроется, если это так или иначе касается Чимина. Лицо Хосока становится красным, как помидор. — Я же шутя! Правда! Чимин-а, скажи ему! Я тебя боюсь, блин! — заявляет он Чонгуку и тут же обращается к последней инстанции: — Тэхён-а, давай махнемся кроватями, я тебя умоляю! Я тебя весь месяц пельменями кормить буду, обещаю! — Я за пельмени больше не продаюсь, — гордо отказывается Тэхён. — Раз уж ты сам заговорил об этом, хён... — недобро улыбается Чонгук. — С тебя пельмени, с говядиной, весь месяц — и мы квиты. — Господи, да хоть до конца моей жизни! — У Хосока на лице написано искреннее облегчение: так легко он еще не отделывался. Чимин начинает ржать. Он встает с шезлонга, ухватившись за руку стоящего рядом Тэхёна, который озадаченно пересчитывает пуговицы на своей рубашке, проверяя, все ли на месте. Надо же в приличном виде на камеры засветиться — все останется на память потомкам. — Идите вперед, мы вас догоним, — говорит Чимин, обнимая Чонгука под руку. — Не задерживайтесь только. Идем, — Хосок обнимает поравнявшего с ним Тэхёна за плечи, гладит по волосам, лаская и утешая, и они вместе уходят. Тэхён на жестокое обращение с ребенком в своем лице хёну не жалуется, но что-то Чимину подсказывает, что получит он от Тэхёна дофига "комплиментов" в свой адрес сегодня вечером. Чимин провожает удалившихся парней взглядом и поднимает глаза на Чонгука. — Чонгук-а... Ты споешь эту песню для меня еще раз? — тихо спрашивает он. Чонгук чуть улыбается и наклоняется, чтобы поцеловать Чимина в уголок губ. — Мы споем ее вместе, — обещает он. — Сегодня? — У Чимина тут же загораются глаза, которые и так лихорадочно блестят. Чонгук на всякий случай целует Чимина в лоб, чтобы убедиться, что температуры нет. Все в порядке, просто Чимин отлично повеселился, как и они все. Тэхён через свои откровенные провокации умеет профессионально разряжать любое напряжение, но никогда, конечно же, не признается, что делает это осознанно и намеренно, заранее выстраивая нужную тактику. Тэхён только фанатам готов признаться, что он добряк и альтруист, а еще пацифист, который от Чимина в свое время получал на орехи, а теперь ему возвращает их с процентами, только без рукоприкладства. Ну как лапочку Тэхёна можно не любить? И не желать его временами прибить. — Сегодня ты будешь спать, — мягко говорит Чонгук. Чимину нужен отдых. И Чонгук готов ему его предоставить, даже если это будет непросто. Наверное, лучше правда лечь с Хосоком — от греха подальше. Чимин очаровательно надувает губы, Чонгук не выдерживает и подается к нему, и Чимин тут же ускользает, отклоняясь назад и не позволяя себя поцеловать. — Нельзя. — Это шантаж? — щурится Чонгук, схватив Чимина за талию и удерживая. — Это констатация. — Это провокация. — Это сатисфакция, — озорно подмигивает ему Чимин, все равно вывернувшись и ускользнув. Он подхватывает с шезлонга свой бомбер, сует ноги в шлепанцы и идет к дверям. Чонгук следует за ним, его взгляд двигается вверх-вниз по его спине от макушки до пят. Ему до трясучки хочется Чимина схватить, зацеловать всего, затискать до смерти. Но хочется — перехочется. Чонгуку пора поиметь не Чимина, а свою совесть, и наконец дать ему восстановиться. Чимин, ясное дело, думает иначе. И прикладывает максимум усилий, когда достаточно минимума — только обволакивающего взгляда и, может быть, одной проникновенной улыбки, — чтобы довести Чонгука до греха. Они опять полночи не спят: сначала едят, потом пьют, смотрят глупые телепередачи, надрывают животы от смеха, выходят погулять, играют в бадминтон, валяются по мокрой от росы траве, бегают друг за другом по территории и финишируют где-то в кустах. Опьяненный любовью и счастьем Чонгук уже не помнит, почему Чимину нельзя лежать на холодной земле, пускай и поверх его худи, потому что Чонгук уже лежит на Чимине сверху, и на этом его мир кончается. Весь мир Чонгука — в глазах Чимина.